Без всяких полномочий

— Переходи. Уйдет на пенсию Гоголадзе, зачислим тебя в штат.

В мои планы не входило занимать место Гоголадзе. Мне надо было продержаться только какое-то время, пока не примут пьесу, а там я распрощался бы с газетой, но благоразумие удержало от откровенности.

— Блестяще, Нана. Я буду стараться, чтобы не подвести тебя.

— Уж постарайся, пожалуйста. Кстати, о долгожителях ты написал неплохо. Поздравляю.

— Спасибо. Мне надо будет приходить в редакцию каждый день, как всем сотрудникам отдела?

— Зачем? Я тебе предоставлю свободное расписание.

Я огляделся и, никого не увидев, чмокнул Нану в розовую от пудры щеку.

— Вот чудак! — сказала она. — Сначала от меня бегает, а потом меня же украдкой облизывает в коридоре.

— Нана!

— Молчи, ради бога! — Она окинула меня взглядом. — Очень кстати ты вырядился. — Она тоже переоценивала достоинства моего синего костюма. — Отправляйся в Дом моделей на закрытый просмотр. Сделаешь репортаж. Уступаю тебе тему.

— Очень тронут, но я ничего не смыслю в модах.

— Вот и хорошо. Будет свежий взгляд. Отправляйся, опоздаешь.

— Разве твой отдел имеет отношение к модам?

— Ты каждый раз будешь обсуждать задание? Твое дело выполнить то, что тебе поручают.

— Ясно.

Нана была настолько великодушна, что объяснила, как написать репортаж. Она дала понять, что от того, как я выполню первое задание, зависит мое будущее. Я решил быть достойным учеником, поправил галстук и с серьезным лицом отправился в Дом моделей.

В просмотровом зале пахло, как в парфюмерном магазине.

Длинный деревянный помост упирался прямо в головы первого ряда. Красный бархат занавеса переливался под ярким светом ламп. На черном рояле мужчина в желтой куртке бренчал попурри на тему «Песни и танцы мира». Ему подыгрывали на контрабасе и ударных инструментах два черноусых юнца — один в голубой куртке, другой в оранжевой. Как потом я узнал, это были основные цвета сезона.

Церемония началась выходом из-за занавеса манекенщицы в бесформенном платье оранжевого цвета.

Присутствовавшие модницы захлопали ручками, разбрасывая бриллиантовые искры.

Манекенщица, кидая томные взгляды направо и налево, жеманно прошлась по помосту странной походкой, выпятив живот вперед и подобрав зад. Казалось, в спину ей дул сильный ветер. Покружившись перед уходом, она уступила помост манекенщице в желтой рубашке, тоже прямой, перехваченной посередине — примерно так, как крестьянин перевязывает мешок с кукурузой, чтобы уложить его на ишака.

Потом на помосте разгуливала девушка в голубой рубашке, и женщина, которая комментировала в микрофон каждую модель, сказала, что это платье делает походку красивой и изящной. Платье было подхвачено снизу чем-то вроде пояса, напоминая перевернутый мешок, еще не до конца завязанный, и манекенщица еле передвигала ноги.

В зале то и дело раздавались аплодисменты, слышались незнакомые мне слова «подпушка», «напуск», «подрубка», «заворот», «подбор».

Женщина рядом со мной шепнула, когда на помосте вихляла бедрами манекенщица в рубашке до колен:

— Смело, правда? Но вы, мужчины, не позволите своим женам носить такие платья. Вот и попробуй в одиночку поднять Грузию. Нужно всем объединиться.

По виду она могла бы поднять не только Грузию, но и весь земной шар. Я промолчал.

Наконец дошла очередь до вечернего туалета — сильно декольтированной рубашки. Глядя на манекенщицу, я не мог отделаться от мысли, что полуголая девушка пытается вылезть из мешка, но ей не очень удобно это делать в присутствии посторонних.

Женщина-комментатор объявила, что все представленные платья сшиты из ткани «Ариадна» производства Кутаисского шелкового комбината. «Ариадна», кажется, начинала преследовать меня.

Просмотр закончился. Все встали и шумно начали обсуждать моды. Многим не давали покоя Кристиан Диор, Шанель и чуть-чуть Карден. Слова, фразы наталкивались друг на друга, разлетались в стороны, мешались, сливались, создавая невероятный гул с всплесками чувствительных «о, да!».

Делать мне больше было нечего. Я направился к выходу. В дверях я столкнулся со своей соседкой и, извинившись, пропустил ее вперед.

Она улыбнулась и спросила:

— Каковы ваши впечатления?

Свои впечатления я собирался описать в фельетоне. Правда, я не был уверен, что фельетон напечатают, но думать об этом не хотелось. Когда думаешь, напечатают или не напечатают, пропадает настроение и пишешь гораздо хуже.

Я, конечно, умолчал о фельетоне, зато сказал, что демонстрация запоздала лет на пять. Моя соседка оскорбилась и громогласно заявила:

— Вы ничего не поняли!

На нас обратили внимание. Кто-то в толпе сказал:

— Что случилось, Венера?

Бог ты мой, ко всему прочему, она еще и Венера, подумал я и сказал:

— Что же тут понимать, если старое выдают за новое?

— Нового в моде нет! Все новое — это обновленное старое! — безапелляционно заявила Венера. — Да, не мы придумали прямые линии, прямой раскрой, но мы внесли в эту моду грузинские национальные элементы.

Нас обступили знакомые Венеры, и среди них было немало крепких мужчин, грозно глядящих на меня.

— Ну хорошо, — сказал я. — Позвольте задать вам один вопрос. Почему вы и ваши подруги не пришли сегодня в таких же платьях?

— Это провокационный вопрос, — неуверенно сказала Венера, и я, воспользовавшись некоторым замешательством ее окружения, пробрался к лестнице.

— Нахал какой-то! — услышал я вслед.

Приехав домой, я сел за машинку, чтобы написать первый фельетон в своей жизни.

Фельетон Нане понравился.

— Я не знала, что у тебя есть чувство юмора.

Ее бесцеремонность могла вывести из себя даже флегматика. К тому же я был не в духе — в течение двух часов не мог дозвониться до Нины. Я решил, что, если с самого начала не поставить все на свои места, мне суждено будет всю жизнь ходить у Наны в нерадивых учениках.

Из ее сотрудников в отделе сидел только Гоголадзе. Он старательно водил ручкой по бумаге и не слушал нас.

— Ты полагаешь, что все чувство юмора сосредоточено в тебе одной?

Нана вскинула на меня накрашенные ресницы.