Без всяких полномочий

Я прижал ее к себе. Огромная волна желания затопила меня. В ее глазах я увидел испуг, как тогда на Джвари. Я улыбнулся ей и расслабил руки. Я не мог ничего объяснить себе, но интуитивно чувствовал, что сегодня она ждет от меня другого, и я коснулся ее лба губами и сказал:

— Идем за стол.

Она налила в бокалы вино и чокнулась со мной.

— За тебя, — сказала она. — Будь здоров.

— И ты будь здорова.

Я вытащил сигареты.

— Поешь сначала, — сказала она.

— Я уже сыт.

— Не выдумывай, пожалуйста. Поешь чего-нибудь, а потом и поджарю мясо.

— Еще будет мясо?

— Да. Вырезка.

Я укоризненно взглянул на нее. Вырезку она могла купить только на рынке по немыслимой цене, причем рано утром. Значит, она спала после того, как я ушел, не больше часа.

— Из-за меня ты потратила половину своей зарплаты и к тому же в нарушение режима не выспалась.

— Я поспала днем. И, пожалуйста, не будем говорить об этом больше. Все, что я делаю, я делаю для себя.

— Хорошо. Но вырезку я есть не буду. Кусок в горло не полезет.

— Деньги на то, чтобы их тратить в свое удовольствие. — Она подумала и спросила: — Ты жадный?

— Я бедный.

— Я понимаю тебя. Я все понимаю. Но ведь хочется иногда почувствовать себя богатым, позволить себе что-то лишнее.

— Вот именно. Ты правильно подобрала слово. Именно лишнее. Когда бедные люди позволяют себе что-то лишнее, это всегда в ущерб им.

— Ну, если мы не съедим вырезку, она пропадет и ущерб возрастет. Ты можешь допустить такое?

Я рассмеялся.

— Ты не смейся, ты ответь.

— Сдаюсь.

Она встала, чтобы идти на кухню.

— В таком платье ты собираешься жарить мясо?

— Я надену передник.

— Ну нет.

Я поднялся, скинул пиджак и засучил рукава.

Она удивленно смотрела на меня.

— Ты умеешь готовить?

Мы вошли в кухню, и Нина достала из холодильника мясо. Оно выпустило немного крови, но еще сохраняло свежесть. Я поставил на огонь сковороду и, пока она раскалялась, разложил на доске вырезку, снял с нее пленку, разрезал и ребром ладони побил куски. Потом каждый кусок помыл под краном и отжал между ладонями.

Нина зачарованно следила за моими действиями.

Я капнул на сковороду масло и растер скомканной бумажной салфеткой.

— Соль и перец в шкафу, — сказала Нина.

— Не надо. Иначе мясо выпустит сок. Каждый посолит и поперчит по своему вкусу.

Я бросил на сковороду один за другим куски вырезки и через минуту перевернул их. Запах жареного мяса наполнил кухню.

— Тебе прожаренный или с кровью? — спросил я.

— Как себе, — ответила Нина.

— Тогда неси тарелки. Готово.

— Восхитительно! — сказала Нина, когда мы принялись за мясо. — Ничего подобного не ела в жизни!

— Как же, как же! — сказал я. — Не надо льстить.

— Я говорю совершенно серьезно. Сережа, ты все умеешь делать?

— Далеко не все. И хватит обо мне.

— Ну почему? Каждый раз я делаю открытия. Естественная потребность высказаться. У тебя нет потребности говорить о себе. Ты считаешь, что надо все скрывать?

— Скрывать? Что, например?

— Например, свои успехи.

— У меня нет успехов. Пока нет.

— А фельетон? Я впервые увидела, как ты пишешь. Пьесу я не стала сегодня читать. Я не хочу читать ее второпях. Разве опубликовать такой фельетон не успех?

— Значит, мы празднуем сегодня мой фельетон, так сказать, мой успех?

— Зачем ты так? Ирония — твой щит, да?

— Просто я не придаю большого значения работе в редакции. Для меня главное театр. Поставят пьесу, тогда я скажу, что у меня есть успех.

Она хотела ответить, но передумала и стала есть. Я залюбовался ею, тем, как она ровно держит спину и, прижав к бокам локти худощавых длинных рук, отрезает маленькие ломти бифштекса, неторопливо подносит ко рту и так же неторопливо, словно задумчиво, ест.

Потом мы пили чай, который подарил ей Дато, и курили.

— Нана не звонила? — спросил я.

— Звонила. В принципе та женщина согласна. Но теперь я в нерешительности. Сегодня, когда я была в цирке, зашла к директору, и он предложил мне аттракцион с дрессированными собаками.

— Ты твердо намерена больше не садиться на Бармалея?

— Я на него не сажусь. Я на него должна прыгать. В этом вся разница.

— А если поменять лошадь? Лошадь все-таки не собака, даже дрессированная. Лошадь благороднее.

— Поменять Бармалея? Ну что ты! Мне все будет напоминать о нем. Я умру от тоски. Нет, рвать с этим надо полностью.

— Ты не хочешь снова попробовать приручить Бармалея?

— Дело не в кем. Дело во мне. Я боюсь. У меня страх, и я ничего не могу с собой поделать.

Она погрустнела, и я с напускной беспечностью сказал:

— Все будет в порядке. В конце концов, какая разница, собаки или лошадь, если ты любишь цирк. Жаль, что я плохо знаю цирк, а то попробовал бы писать клоунские шутки.

— Клоунады или репризы, — поправила она. — Хочешь, мы завтра же пойдем в цирк? Я тебя познакомлю со всеми. Посмотришь, как изумительно тебя примут. У нас очень славные люди.

— Конечно, хочу, — сказал я, хотя не испытывал к цирку ни малейшего интереса.

Она начала строить планы и сказала, что у меня получатся очень хорошие репризы, и я, чтобы развеселить ее, переиначил где-то слышанный анекдот, выдав его за собственное сочинение.

— Первый клоун изображает дельца, второй — прокурора. Первый клоун встречает утром второго и говорит: «Добрый вечер, товарищ прокурор!» Второй удивленно отвечает: «Почему вы говорите мне „добрый вечер“, когда сейчас утро?» Первый говорит: «Потому что, товарищ прокурор, когда я вас вижу, у меня в глазах темнеет».