Без всяких полномочий

Я услышал шум подъезжающей машины и обогнул здание.

Из «Москвича» вышла Нина. Она достала из сумки кошелек, но водитель что-то возмущенно сказал ей, и она улыбнулась ему, и тот тоже улыбнулся, развернул машину, помахал Нине и укатил.

Я стоял поодаль и смотрел на Нину. Она увидела меня, сощурилась и как ни в чем не бывало сказала:

— Идем.

Я подошел к ней.

— Кто это тебя привез?

— Понятия не имею, — сказала она.

— Чтобы больше ты не смела садиться в машины всяких пижонов!

— Хорошо, — она взяла меня под руку. — Идем.

Она уверенно вела меня по темным коридорам мимо пустых клеток и реквизита. Запах зверей щекотал нос. Мы поравнялись с клетками, в которых сидели медведи с белыми треугольниками на груди.

— Это гризли, — сказала Нина.

— Узнаю, — ответил я, разглядывая вставшее на задние лапы чудовище. Я ему чем-то не нравился, и он утробно рычал.

Наконец мы подошли к конюшне.

Я узнал Бармалея по тому, как он заржал и забил копытами. Я испуганно подумал, что он одним рывком может вырваться из стойла. Но Бармалей только бил копытами, ржал и скалил зубы.

— Почему он скалит зубы? — спросил я.

— Улыбается, радуется, — ответила Нина и, поставив сумку, прижалась щекой к голове лошади. — Ты мой красавец! Заждался, бедненький, соскучился! — Бармалей замотал головой, и впечатление было такое, что он полез целоваться. Нина засмеялась. — Перестань, ты меня всю обмусолишь!

Но Бармалей все лез целоваться, ржал и скалил зубы.

Она вытащила из сумки пакет с бисквитным печеньем.

— Я не знал, что лошади едят бисквитное печенье. Овсяное еще куда ни шло, — сказал я.

— Это его любимое печенье. Покорми его.

Я стал кормить Бармалея. Он ел спокойно, очевидно, потому, что Нина была рядом.

— Что за порода у этой громадины? — спросил я. Лошади в других стойлах казались жеребятами в сравнении с ним. Он навострил уши и повел глазами.

— Русский тяжеловоз, — ответила Нина.

— Слушай, по-моему, он понимает, что говорят о нем.

— Он умница. Он все понимает, — сказала Нина и похлопала Бармалея.

— Какого же черта ты, умник, сбрасываешь свою хозяйку? Дать бы тебе по морде за это!

— Не надо, Сережа. Не надо с ним так разговаривать.

Бармалей отвернулся от печенья.

— Еще обижается, негодяй! На сердитых воду возят.

— Прошу тебя, Серго, не надо так.

— На, корми его сама. — Я отдал Нине пакет и отряхнул руки. — Между прочим, к прянику нужен кнут.

— Перестань, пожалуйста.

— Пожалуйста.

Я рассматривал лошадей в стойлах, когда в конюшню вошел узкобедрый чернявый парень.

— Привэт, Нина. Что так поздно сэгодня? — спросил он.

— Здравствуй, Ахмет. Задержалась. Бармалей, перестань хулиганить!

Ахмет посмотрел на меня.

— У лошадэй посторонним нэлзя, — сказал он.

Парень говорил с жутким акцентом. Казалось, язык у него одеревенел и не может касаться ни альвеол, ни нёба. Вместо «е» он произносил «э», мягкого знака вообще не существовало…

— Это журналист, Ахмет. Из газеты. Собирается писать о наездниках, — сказала Нина.

— Наездниках или наездницах? — переспросил Ахмет.

— Наездниках, — ответила Нина.

— Интересно, — сказал Ахмет. — Обо мне может написать?

— Наверно, — улыбнулась Нина.

— Тогда другое дело. Пиши, товарищ журналист. Я буду говорить, ты пиши.

— И так запомню, — сказал я.

Ахмет ходил от стойла к стойлу, осматривал лошадей и говорил.

— Что такое наездник? Самая трудная профессия в цирке. Ты готовишь лошадь, готовишь месяц, два, три, четыре, сколько можешь. Но даже сам Магомет не в силах сделать так, — чтобы наездник в работе с лошадью достиг абсолютной точности. Что главное на манеже? Ритм. А лошадь по неизвестной причине неожиданно меняет ритм. Почему меняет? Аллах его знает! Зритель не замечает этого, зато я замечаю, потому что я стою на спине лошади. Замечаю, как лечу вниз, если, конечно, не успеваю сам сменить ритм. Что нужно для наездника? Мой отец Алибек-хан отвечает: «Сработанность с лошадью, устойчивость, умение в одну секунду изменить ритм. Но лучше родиться наездником». Понятно я говорю?

— Понятно, — сказал я.

— Ахмет, на сегодня хватит, — сказала Нина. Она кончила кормить Бармалея и скребла его железной щеткой.

— Почему хватит? — спросил Ахмет.

— Хватит, хватит, — сказала Нина.

— Еще один абзац, и все, честное слово, — взмолился Ахмет.

— Ты что, всю лекцию отца выучил наизусть? — сказала Нина.

— О тебе хочу сказать, да! Отец о тебе не писал.

— Ну, говори, говори. Любопытно послушать.

— Курс, знаешь, что такое, товарищ журналист?

— Какой курс?

— Не знаешь. Такой трюк, когда наездник сильно разбегается и прыгает ногами на спину лошади.

— Понятно.

— Вот эта девушка делает курс лучше всех в мире, честное слово! Какой у нее прыжок! Мужчины завидуют. Честное слово. Сначала в партере рондад-сальто-мортале…

— А это что такое?

— Боковой прыжок с приходом сперва на руки, потом на ноги, а затем переворот в воздухе.

— С ума можно сойти!

— Честное слово, можно! Потом разбег и прыжок на спину бегущей лошади, потом прыжок на манеж и снова прыжок на лошадь. Честное слово, не прыжки, а порхание бабочки!

— Ты меня захвалил, Ахмет, — сказала Нина. — Но все равно приятно.

— Вот в такой момент лошадь сбивается с ритма? — спросил я.

— Почему в такой? В любой, — сказал Ахмет. — Хочешь посмотреть, как мы с братьями и отцом работаем?

— Спасибо, но сегодня у меня полно дел.

— Приходи в любой момент. Скажи, что ты к Ахмету. Тебя пропустят.

Он протянул руку. Я пожал ее, и мы расстались.

— Вот видишь, какие у нас люди, — сказала Нина, вешая на столб щетку. — Попрощайся с Бармалеем.

Я похлопал Бармалея по шее, и он уткнулся шершавыми губами мне в лицо. Я отпрянул.

— Он же целует тебя! — воскликнула Нина.

— Я предпочитаю более нежные поцелуи, — сказал я.

— Ты не любишь животных. — Нина стала прощаться с Бармалеем.