Бездна (Миф о Юрии Андропове)

«Действительно, как это вам удается?» — вертелся на языке Жозефа вопрос, но он сдержался и спросил другое:

— И сейчас, когда Юрий Андропов стал секретарем ЦеКа, занял кабинет Суслова, ему по-прежнему трудно?

— Да. Трудно. Но лед тронулся. Грядут перемены. Остается подождать. Скорее всего, совсем недолго.

И все присутствующие в кабинете московского диссидента поняли, ЧЕГО надо подождать…

— Какие еще трудности испытывает Юрий Андропов, проводя свою линию в Политбюро? — спросил американский журналист.— Кроме, если я вас правильно понял, сопротивления скрытых сталинистов?

— Ну… Например, национальный вопрос.— Роберт Николаевич впервые за всю встречу улыбнулся.

— Простите, не понял.

— Согласен…— Ведеев помедлил, быстро, с явным сарказмом взглянул на Валерия Яворского.— Вам это непросто понять. Видите ли, господин Рафт, мать отца Юрия Андропова — еврейка.

— Ну и что же? — удивленно спросил американский журналист.

— Дело в том, что антисемитизм у нас имеет весьма сильную политическую окраску. Одно дело бытовой…

— Вы хотите сказать…— перебил Жозеф Рафт.

— Я хочу сказать, что с окончательным утверждением неограниченной власти Сталина все евреи, занимавшие высшие посты в государстве, и прежде всего на самом верху, были не сразу, конечно, постепенно… в основном уничтожены. Уцелевшие физически — изгнаны. Иосиф Виссарионович терпел рядом с собой лишь одного семита — Кагановича. С тех пор и повелось: евреи не должны управлять Россией. Можно сказать, сталинская традиция. Хотя, согласитесь, по законам здравого смысла, все выглядит весьма странно: грузин Джугашвили, патологический антисемит, насаждает юдофобство в России, исповедуя славянский национализм. Впрочем, на склоне лет товарищ Сталин считает себя русским: «Мы, старые русские люди, давно этого ждали…» Так он говорил после разгрома Квантунской японской армии и возвращения России части Курильских островов, половины Сахалина и Порт-Артура.— Роберт Николаевич взглянул на ручные часы,— Так что, мой американский коллега… Я ведь по первой профессии журналист, историей занялся позже. Так что, сами понимаете, в Политбюро Юрий Владимирович в определенном смысле — белая ворона.

— И все-таки я этого не понимаю! — воскликнул Жозеф Рафт.

— И не старайтесь понять сразу,— снова улыбнулся московский диссидент.— Понимание придет со временем. По мере того как вы будете все глубже постигать советский период российской истории. Коли вы всерьез занялись этим делом. А теперь… еще есть немного времени. Может быть, у вас появились ко мне какие-нибудь конкретные вопросы?

Последовали вопросы, естественно, об Андропове, однако беседа потеряла — для Рафта — первоначальный интерес и остроту. Главное, считал американец, он услышал и понял. Правда, Роберт Николаевич прибавил к складывающемуся в сознании Жозефа образу бывшего Председателя КГБ и теперешнего Главного Идеолога Советского Союза новые черты: деловитость, практицизм, скромность, страстное увлечение политикой, простота, нелюбовь к парадности, показухе, лозунгам.

Аудиенция была прервана Ведеевым почти бесцеремонно: снова взглянув на ручные часы, он сказал:

— Я вынужден прервать нашу беседу и извиниться. Через десять минут придет мой массажист, а потом у меня вторая половина рабочего дня, до двенадцати ночи.

…Уже в машине Николай Воеводин внес предложение:

— Что-то расстроил меня этот борец за справедливость. Даже не знаю чем. Надо бы снять стресс, расслабиться. Жозеф, не пообедать ли нам вместе?

— Нет, нет! — поспешно отказался американский журналист.— Я хочу сегодня пораньше лечь…— Он сидел рядом с шофером и не мог видеть, как на заднем сиденье переглянулись сопровождающие.— Ведь завтра у нас дальняя поездка?

— Относительно дальняя,— подавив усмешку, ответил Яворский.— По вашему желанию, Жозеф, Ясная Поляна. Посещение, так сказать, святой русской могилы.— В голосе дипломата и переводчика прозвучало раздражение.— Мы заедем за вами в девять утра.

— О'кей!

А дальше… Он поднялся в свой номер в отеле «Националь», принял контрастный душ, переодел рубашку, наскоро поужинал в баре, выпив большую рюмку водки, что с ним случалось крайне редко, и опять заспешил в свой номер. Так… Было всего четверть десятого.

«Наверно, рано».

Но все-таки Жозеф вывесил на ручку своей двери картонный трафарет с фразой на русском и английском языках: «Прошу не беспокоить».

«Чем же заняться? Ладно, посмотрю «ящик».

Он включил телевизор, прошелся по программам, их оказалось всего четыре. Смотрел футбольный матч, балет, прогноз погоды, какой-то бестолковый мультик, опять игру в футбол. Ни на чем не мог сосредоточиться, ничего не понимал.

Да что это со мной? Чушь какая-то…

Жозеф Рафт был женат, имел четырехлетнего сына, но с супругой они уже не жили два года — Кэт не давала развода, говорила: «Обеспечь меня и Теодора до его совершеннолетия и тогда, пожалуйста, отправляйся на все четыре стороны».

«Стерва! — подумал Жозеф и выключил телевизор.— Как я ее не раскусил сразу?»

Он побродил по своим апартаментам, постоял у окна, с тоской взирая на рубиновые звезды над башнями Кремля. С тоской, потому что время шло, а Лиза не появлялась.

Американец заглянул в свою столовую, открыл холодильник и взял бутылку «Московской», наполовину опорожненную Ником Воеводиным и Яворским.

«Пить надо что-то одно. Так мне всегда говорил Майкл, первый пьяница в нашей редакции».

Жозеф выпил вторую изрядную рюмку водки, заев ее несколькими маслинами, обнаруженными в открытой банке. Маслины тоже были съедены наполовину.

«Может быть, выйти и поискать ее? Нет, неудобно…»

Он сел в кресло, расстегнул ворот рубашки, вытянул ноги. Приятная теплота разлилась по телу, немного кружилась голова. Было хорошо. Жозеф Рафт закрыл глаза и увидел себя вместе с Кэт на пустынном песчаном пляже Карибского моря. Свадебное путешествие занесло их сюда, в захудалый мотель среди песчаных дюн. В их номере жила большая черная мышь, которая ничего не боялась, и Кэт кормила ее с руки кусочками ветчины, хлеба, бананов. Они уходили далеко от мотеля на длинную косу раскаленного огненно-рыжего песка, купались там голыми и любили друг друга, любили, любили…

«Ты была прекрасна, Кэт, в наше свадебное путешествие, а Лиза все равно придет, и ты ничего с этим не сможешь сделать».

…Он проснулся от легкого прикосновения к плечу, еще не открыв глаза, ощутил запах ее духов.

— Лиза!

Она стояла перед ним, смутно различимая, потому что в гостиной не был включен свет, комнату наполняли летние сумерки, подсвеченные городским освещением из окна.

— Просыпайтесь, просыпайтесь, Жозеф. Разве даму так встречают?

— Сколько времени? — хрипло спросил он.

— Первый час ночи. Вы идите в спальню, ложитесь. И — ждите. Я приму ванну.

— Может быть, сначала мы посидим, выпьем чего-нибудь, поговорим?

— Пить я не хочу и есть тоже.— Лиза говорила спокойно, четко, без всякого волнения.— А разговаривать? Разве вы меня пригласили для бесед? Да и время надо экономить.— Она подошла к креслу, как утром, коснулась его колен и вдруг, нагнувшись, поцеловала Жозефа в левое ухо, слегка прикусив мочку.

Мгновенное жаркое желание охватило американского журналиста. Он, раздвинув колени, привлек к себе Лизу и, задохнувшись, стал целовать ее грудь через тонкую ткань платья. Бюстгальтера эта женщина не носила.