Бездна (Миф о Юрии Андропове)

— Добрый вечер, мальчик,— сказала она на отвратительном английском языке.

— Добрый вечер.

— Десять зеленых за час, крыша моя, хата рядом. Получишь все, что захочешь, включая минет.

— Я не ваш клиент, красавица.

— А ты подумай немного. Всего-то десять вшивых долларов, а удовольствия…

— Я смотрю, Жозеф,— Лиза взяла его под руку,— ты тут без меня не теряешься.

— Не надо опаздывать,— сказал он,— Куда мы отправимся?

— Сейчас придумаем.

Лиза потянула Жозефа к подземному переходу.

«Смотри-ка,— подумала, глядя им вслед, оставшаяся с носом вечерняя бабочка,— к такой же шлюхе, как я, на свидание приперся. Чем это она его так достала?»

— Конечно, можно сразу поехать ко мне,— сказала Лиза уже в подземном переходе,— Да и погода к прогулкам не располагает. Но ведь ко мне мы всегда успеем, правда?

— Конечно.

— Есть у меня, Жозеф, предложение. Ведь тебя, наверно, наши гостеприимные товарищи по всяким валютным кабакам таскают. А как выпьет свои сто грамм простой советский человек в столице моей великой Родины после семи вечера и чем закусывает, ты не знаешь.

— Не знаю,— вздохнул Рафт.

— Есть тут недалеко, вторая остановка на метро, «Пельменная», моя любимая. То есть как любимая… Рядом пэтэуха, где я четыре года оттянула. Так сказать, на заре самостоятельной жизни. Вот в этой «Пельменной» мы с подружками свои маленькие праздники иногда отмечали, если удавалось деньжат на панели перехватить…

— Постой, Лиза,— перебил Жозеф Рафт.— Что такое — пэтэуха?

— А! Все тебе объяснять надо. ПТУ — производственно-техническое училище. Одна из кузниц молодых рабочих кадров,— И Лиза пропела негромко фальшивым дурным голосом, с иронией и грустью глядя на американца:

Придет пора, настанут дни такие, Когда советский трудовой народ Вот эти руки, руки молодые Руками золотыми назовет!…

На них оглядывались прохожие.

— Лиза, у тебя плохое настроение?

— Когда я с тобой, у меня отличное настроение. Так едем или нет?

— Конечно, едем.

У «Пельменной», которая помещалась в подвале старого шестиэтажного дома, топталась мокрая гудящая очередь, человек двадцать, но Лиза, взяв оробевшего американца под локоть, решительно стала проталкиваться к двери, громко и напористо заявив всем:

— У нас заказан столик.

Их увидел через стеклянную дверь толстый лысый швейцар с круглым лоснящимся лицом, в ливрее с желтыми лампасами, заулыбался; дверь услужливо распахнулась:

— Лизонька! Наконец-то! Проходите, прошу! Давненько, давненько!

— Привет, Славик,— сказала Лиза, и Жозеф отметил, что лицо ее напряглось, стало жестким и некрасивым.— Ты у нас все жирок набираешь.— Славик развел руками, широко улыбаясь.— Сегодня чья смена?

— Иди к Катьке, товарке своей, во второй зал. Она вас определит.

— Спасибо, Славик.

— Чего там! Сочтемся.

И уже через пять минут они вдвоем сидели за «служебным» столиком у входа на кухню в углу подвального зала со сводчатыми потолками, битком набитого людьми. Было душно, гадко, накурено, грязно, стоял гул возбужденных голосов. Американский журналист с интересом наблюдал за окружающими, проникаясь «русской экзотикой»,— никогда в подобных «безобразных» (как он определил для себя) заведениях, где едят и пьют, ему бывать не доводилось.

На столе перед ними появились две большие тарелки с горячими, исходящими паром пельменями, щедро залитыми сметаной, селедка, нарезанная толстыми кусками, две запотевшие бутылки «Рижского» пива и два пустых граненых стакана.

Принесшая все это Катька была, как определил Рафт, ровесницей Лизы, может быть, немного старше, миловидная брюнетка с шальными диковатыми глазами и уже чрезмерно располневшая. Грохая бутылки пива на стол, Катька спросила у Лизы, подмигнув Жозефу:

— У вас с собой? А то ведь наша наценка, ты знаешь,— сто процентов.

— С собой,— улыбнулась Лиза.

— Умница! — Молодая женщина извлекла из кармана белого фартука две приземистые рюмки из толстого стекла и поставила их рядом со стаканами.— Отдыхайте. А я побежала. Вон у меня, у окошка, Гарик Араков с дружками гуляет. С обеда гудят.— Катька опять подмигнула, на этот раз Лизе.— Думаю, навар будет от рубля и выше.

Хохотнув, Катька быстро ушла.

— Что она говорила? — спросил американский журналист.

Лиза коротко перевела и, вынув из своей сумки бутылку «Российской», поставила на стол.

— Зачем сто процентов переплачивать? — сказала она, и в голосе ее появилось ожесточение,— Это называется так: «А у нас с собой было». Пусть Гарик Араков переплачивает, он вор в законе. Мы же с тобой сегодня, мой милый, простые советские люди.

У Жозефа Рафта на языке вертелось несколько вопросов, он далеко не все понимал — и из того, что говорила Лиза, и в том, что происходило вокруг. Однако американский журналист, впервые очутившийся в Москве, не хотел показаться Лизе уж совсем наивным и поэтому с вопросами поостерегся и только сказал:

— Тебя здесь все знают.

— Это уж точно,— усмехнулась Лиза,— знают. Вот что, Жозеф… Пельмени стынут. Открывай-ка бутылку… Да, да, не смотри на меня так. Привыкай, раз с нами связался. Есть у нас такая поговорка: «Назвался груздем — полезай в кузовок».

— Не понял.

— Ладно, ладно! Потом поймешь. Открывай. Так… Видишь, все очень просто. Наливай по первой. Умница. И давай, мой американец, выпьем за нас…— Голос Лизы дрогнул,— За то, что мы с тобой вот жили, жили на этом свете и вдруг встретились…— Она подняла голову и посмотрела на Рафта. В глазах Лизы стояли слезы.

— Что с тобой?…— И Жозеф решился: — Что с тобой, моя любимая?

— Ничего,— резко сказала Лиза.— Все! Не обращай внимания. Поехали! — Она протянула свою рюмку Рафту.— Давай, давай! Чокнемся! Так. За нас, любимых!

Выпили, закусили селедкой, жирной и соленой, и стали есть пельмени со сметаной. Может быть, русская водка виновата, но Жозефу еда показалась очень даже вкусной, хотя и специфической.

— А вторую, паренек, мы выпьем за мою раннюю юность, которая прошла вот на этой улице, что за подвальными окнами нашей замечательной «Пельменной». Видишь, ноги прохожих мелькают? И куда спешат, бедолаги? — Лиза вдруг громко рассмеялась.— Надо же!