Бездна твоих страхов

Так оно отчасти и было – мужчины-сербы, вернувшись с войны в родные дома, были встречены не родней, но хрипящей старухой, что отводила их к оврагу. С обрыва хорошо было видно дно с неровной, будто взрыхлённой гигантским червём землёй, где, наспех закопанные, лежали их дочери, сыновья, жёны, сёстры, отцы и матери. Поначалу смрад бил в ноздри, выворачивал желудки, и солдаты, опираясь на деревья, долго и мучительно сквозь слёзы блевали. Ругались матерно, рыдали, бились оземь. Кто-то даже в сердцах стукнул Зорицу прикладом, отчего у той на темечке вздулась шишка, да так и осталась – стариковский организм счёл, что и так сойдёт. Другие партизаны предлагали той оставить вымершее село, ехать в город, даже по доброте душевной звали к себе. Но Зорица твёрдо отказывалась покидать свой пост, отвечала:

– Если я уйду, умрет Дракулич. Если останусь – люди сами придут.

Так из года в год старуха водила возвращавшихся с фронта мужчин к оврагу, чтобы те со слезами, рвотой и криками исторгали из себя войну и оставляли её утекать и в без того проклятую землю. А люди, очищенные и прозревшие, могли идти дальше. Некоторые перед этим помогали ей хоронить мертвецов. Кто-то оставался у безумной старухи на хозяйстве, кто-то так и не смог бросить родной дом, кому-то просто некуда было идти. Так, исполнив странное пророчество Зорицы, Дракулич начал новую жизнь.

Но за наброшенным брезентом и залатанными заборами скрывались от невнимательных глаз останки задушенной войны. Тут – береза с бурым въевшимся пятном – палачи об нее младенцам головы разбивали. Там – пепелище с трубой торчащей – отказались старики наружу выходить, им красного петуха и пустили. Гаже всего был небольшой пустырь, где из-под снега торчали былинки увядшего ковыля. Ничто не выдавало в этой невинной поляне худого места, но, проходя мимо, местные, что заново заселили Дракулич, крестились и ускоряли шаг. Именно здесь усташи измывались и насильничали девок, перед тем как вспороть им брюхо калёными лезвиями.

* * *

Даже Тадеуш поморщился, взглянув на пустырь в просвет между чёрными, с подгнившими брёвнами, избами.

– Страшная война, конечно, – произнёс он и стушевался тут же, поняв, что сказал банальность, – А вы, Горан…

– Я из четников, – бросил тот, – Ещё не знал, что у Михаиловича свои планы насчёт Югославии.

– О! – поразился честности бородача фельдшер, – Мне кажется, Казимиру лучше не…

– Вот и не болтайте лишнего, доктор.

На крыльце появилась однорукая фигура, прижимающая к груди какой-то груз.

– Фонари все захватили? – спросил Казимир, дико зыркая по сторонам. Фельдшер и бородач подняли по старой масляной лампе на железном кольце.

– У Зорицы нашлись, – пояснил Горан. За спиной у него торчали две рогатины, закреплённые на поясе.

– Хорошо. С оружием негусто, – продемонстрировал ношу однорукий партизан, – Всего один огнестрел, на два заряда. И топор, добротный, вчера точил. Это тебе.

Горан принял инструмент с уважением, взвесил в руке, сделал легкий взмах, удовлетворённо кивнул, после чего завистливо присвистнул, взглянув на обрез в руке Казимира.

– Трофейный?

– «Зауэр». С фрица снял. Ствол был уже спилен. Для охоты, конечно, вещь никудышная, но для дела… А вам, Тадеуш, придётся нести фонарь – мне его, к сожалению, деть некуда.

– К погосту? – просто спросил немногословный бородач, кивнув заросшим подбородком куда-то за узкую полоску леса.

– Село бабы уже обыскали, – посетовал Казимир, – Если бы эти глупые кликуши не слушали старуху, глядишь, нашли бы Сречко ещё до заката. Теперь придётся ковылять в темноте.

– Свет всегда с божьим человеком, – заметил Горан.

Троица двинулась в сторону оврага. Шли по первой молча, будто таинство какое совершали. Унылый вид собственного села приколачивал языки к глотке не хуже палачей-хорватов.

Дракулич оставался наполовину мертв – пустые избы пялились чёрными провалами окон, село молчаливо провожало троих мужчин, будто на казнь. Не лаяли окрестные собаки – не успели прижиться, не ворчали кумушки на подпитых муженьков. Лишь тоскливый скулёж раздавался откуда-то с пустыря.

– До-о-оченьки! Где же вы? Милица, Агнешка, папа вернулся!

Казимир болезненно поморщился – от завываний Мишко ему всегда становилось не по себе. Дракулич был для него местом чужим – он осел здесь уже после войны, когда обнаружил, что возвращаться некуда. Мишко же здесь родился, женился и успел обзавестись двумя дочерьми. Когда он, героический партизан, одним из первых вернулся домой, рассудок его пошатнулся. Зайдя в свою опустевшую хибару, увидев растерзанные тела жены и дочерей на погосте, он упал наземь, забился, заскулил, да так и сделался дурачком. Ходит теперь по селу, разгребает руками землю на пустыре, да кличет без умолку своих «доченек».

– Тяжелая судьба, – осмелился нарушить молчание фельдшер, когда кислые подвывания Мишко за спиной почти стихли, – Вернуться победителем, а сражался за что…

– Мы сражались за веру и Родину, доктор, – перебил его Горан.

Стушевавшись, фельдшер обратился к Казимиру.

– А раньше здесь пропадали дети?

– Две девчушки в прошлом году, весной. Ещё двое в позапрошлом, тоже в марте. Я сюда с Ясной в сорок седьмом перебрался, а в пузе у неё ужо Сречко ворочался. К оврагу я ему накрепко запрещал ходить, но…

– И не искали?

– Нет. Повелись на россказни старой ведьмы – что, мол, нет людям ходу на погост.

– А почему туда? – недоуменно спросил Тадеуш, – Что там ребёнку, в сущности, делать?

– Дети сами по себе не пропадают, – ответил калека, – В овраге до сих пор кто-то землю роет, трупы выкапывает. Зорица одна не боится туда ходить. По весне всех детей там и находила.

– Может, их туда затащили, – резонно заметил фельдшер, – Одичавшие собаки?

– Не псы это, другое. Я год тому назад ночью проснулся от жуткого визга. Мой хряк метался по хлеву, с ума сходил, насилу угомонил. Весь искусан, где-то мясо клочьями вырвано. Так и пришлось его заколоть. А под хлевом я лаз обнаружил, широкий, как для человека. За ночь кто-то прорыл.

– Ну вы уж… – усмехнулся старичок, – Это, знаете, мистификация.

– Слово какое вы мудрёное сказали, доктор. А то, что Ясна, мяса того отведав, опосля дитя из утробы выкинула – тоже эта ваша… ми-фи-кация? – по слогам проговорил Казимир.

– А когда жена моя, покойница, Богу душу отдала, – вмешался Горан, – Я на могилку помолиться пришёл, а тело её выкопано и лицо всё обглодано, жадно так, и кишки кругом. Дьявольское там живёт. Не живёт, а существует даже.

– Тише! – скомандовал вдруг Казимир – троица приблизилась к заросшей кустарником кромке небольшого леска, предварявшего спуск в овраг. Несмотря на холод, пот сбегал по его спине. Он и сам не знал, чего боялся больше – не найти сына вовсе, или всё же найти, но слишком поздно, – Близко мы, я чую.