Бездомный в другом мире
Шрифт:
В тот день, на опушке, где проходило сражение, подсвечиваемое огнем и стилем, из нашего отряда никто не погиб. В пору было радоваться, но на лицах воинов застыло беспокойство. Дело в том, что пусть не было смертей, но один был крайне к этому близок. Это был я, чья агония в палатке только начиналась.
Усилия Кэтрин почти не дали плодов. Слизь успела проникнуть в организм, запустив необратимый процесс. По расчетам Олафа жить мне осталось примерно до рассвета. И то, бред, в котором мне предстоит пребывать оставшиеся часы, едва ли можно назвать жизнью. Отдаленно слыша чужие голоса, я отключался на полуслове. Обсуждали меня уже чуть ли не в прошедшем роде.
Боль нарастала. Сначала она охватила только прокушенную руку, затем перекинулась выше, к плечам и шее. Спустя полчаса
— Милосерднее будет его добить, — сказал Олаф, подкинув поленья в костер.
Глаза Кэтрин сверкнули. Девушка промолчала. Как лекарь, она понимала, что мне не выкарабкаться. Для меня все уже было кончено.
— Я против, — неожиданно высказался Талдор. — Не нам решать, что делать с его жизнью.
— И не ему тоже. Вполне возможно, что он и в сознание-то не придет больше, — Олаф глотнул из фляги. — Время идет, нам уже нужно собираться в путь.
— Подождем. Если все так, как вы говорите, то мучиться осталось недолго. Добивать не станем, — опротестовал Талдор, заваривая чай. — Каждый заслуживает шанс.
Кэтрин согласилась. Ей хотелось верить, что я смогу выкарабкаться. Но для этого понадобится только чудо — синий стиль был бесполезен. Магия нового мира не могла справиться с нечистью, о происхождении которой до сих пор никто ничего не знал. Ходили разные слухи, и что твари лезут из неизвестного места в пределах этого мира, и что их создает какая-то сущность. Какие только разговоры не разносились вокруг, обрывки которых я кропотливо собирал во время путешествия. Портал также оставался загадкой. Никто так и не проник внутрь, чтобы понять, как он работает. Твари не подпускали близко, разбивая каждого, кто решался туда сунуться. В попытках понять, как он выглядит, все терялись в догадках. Порталы не появлялись уже очень давно, а потому было много разговоров об их природе. Но одно было известно точно: покрытые слизью, они источали зловонный запах на десятки километров вокруг. Из небольшого отверстия в земле волнами шли твари, разбредаясь в поиске добычи. Именно поэтому, в этот момент в дело вступали отряды из четырех воинов, пытаясь остановить продвижение нечисти. Получалось не всегда. Часто терпели поражение, подставляя под удар города и села. Затем наступало короткое затишье, перерыв, когда воины могли восстановить силы. Спустя время, твари вновь стремились вперед, и требовалось регулярное пополнение армии, чтобы противостоять общей угрозе.
Теперь же у нас был самый настоящий шанс разбить врага. По крайней мере, наши командиры в это верили. Ничего другого не остается, когда годами терпишь поражение. Даже малый шанс на победу воспринимается как чудо.
Я-то уже ни во что не верил, плавно сходя с ума.
Болезненные стоны сотрясали палатку. Слизь разрушала организм, обрывая ткани и деформируя мышцы. Яд с клыков твари, проникая в организм через раны и мелкие ссадины, мучительно расправлялся с жертвой. Во многих отрядах существовало негласное правило, что если кто-то из них заразится, то страдания больного обрывают. Так лучше, чем медленно сходить с ума, продлевая агонию. И хорошо, если он находился без сознания, в противном случае больной умолял о смерти, которая была ему избавлением. Тогда самый старший в отряде, согласно традиции, быстрым движением руки отправлял несчастного на покой. В нашем случае, эта роль принадлежала Талдору.
* * *
Когда наступил рассвет, я так и не пришел в себя. Помню лишь, что все глубже проваливался в темноту, путаясь в сотне протянутых лап, обмазанных слизью. Она обжигала, раз за разом, не давая вздохнуть. Я кричал, молился, плакал, но боль не прекращалась. Казалось, что так продлится целую вечность. Время остановилось, замедлились секунды, превращаясь в нескончаемый поток брани и вздохов. Я и сам уже был готов прервать страдания. Но сил, чтобы дотянуться до оружия,
не было.Иногда я продирал глаза, едва осознавая происходящее. Возле меня оказывалась либо Кэтрин, заботливо вытиравшая со лба пот, либо Талдор с Олафом. Первый приподнимал мою голову, чтобы напоить крепким чаем, ненадолго приводившим в чувство, а второй спрашивал, впишу ли я его в завещание и много ли у меня нажито. Святая наивность! Долгов в новом мире не было, что уже достижение. Не считая тех, что я нажил в таверне, за что и отправился в долговую тюрьму. Своим вступлением в отряд я их благополучно списал, а потому не считается. Я был чист перед законом, и умирал не должником. Для меня уже прогресс.
Слабая улыбка проступала сквозь слезы, и гном ободряюще похлопывал меня по плечу. Каждый из них твердил, чтобы я продержался еще немного и скоро мне станет легче. Но легче не становилось. А сколько это «немного» было по-прежнему непонятно.
В детстве, когда у меня повышалась температура, не дай бог до тридцати семи градусов, я звал маму. Запыхавшись, она прибегала с невыразимой тревогой в глазах. Я сообщал ей весть жалобным тоном — дни мои сочтены. Тогда она подходила ближе, чтобы расслышать мой шепот, возвещавший, что мне нужны «ручка и бумажка». С беспокойством в голосе она спрашивала для чего именно, и я неизменно шептал «наследство, как дедушка».
Шутка в том, что дедушка не оставил наследства. Нет, он не был скрягой или разорившимся богачом. У него никогда ничего не было. Он родился и умер в бедности. В этом наше фамильное сходство. И теперь вот я, умирал так же как и он, не имея ничего своего. Зато во мне достаточно яда, чтобы убить лошадь. Но бездомный не лошадь, и даже не пони. Всего лишь конь, тащивший на себе груз прошлого.
Несмотря на общие усилия, с каждым часом мне становилось хуже. Кэтрин тратила всю энергию на мое лечение. Вытягивала ладони перед собой, направляя тепло прицельно в рану, а затем по всему телу. Ничего не помогало. Рана зияла пропастью, из которой сочилась слизь. Если бы меня не перевязывал Олаф каждые несколько часов, я бы уже умер от потери крови. А так умру от яда поверженного монстра. Та тварь давно сдохла и меня хочет на тот свет отправить. Помру и будем квитами.
Никто, абсолютно никто в отряде не верил, что я смогу выкарабкаться. И я отлично их понимал. Самому казалось, что вся эта забота не более чем потеря времени. Так оно и было, но чем дольше я держался, тем больше поражал Олафа и Талдора. Теперь моя смерть приобрела нотки спортивного интереса. Они спорили, как долго я еще продержусь. И каждый раз удивлялись, что мне удалось урвать еще один час из когтистых лап смерти.
Говорят, что слизь убивала жертву долго и мучительно, но уже спустя три-четыре часа больной прекращал попытки борьбы, и либо умирал сам, либо доходил до невменяемого состояния. Я, пусть и мучился, но не изгибался в конвульсиях, выплевывая пену изо рта и откусывая собственный язык. Подробности обычного протекания болезни я узнал от Олафа. Он приходил поговорить. Наши разговоры носили характер его монолога.
На исходе вечера, до моего слуха донеслось следующее:
— Дольше оставаться нельзя, — со всей серьезностью заявил Талдор.
— И что ты предлагаешь? Бросить его здесь, на съедение тварям? — вспыхнула Кэтрин, проявляя горячность.
— Нет, конечно. Но наша задача — продвигаться к Порталу. Вы не хуже меня знаете, что если мы опоздаем к точке сбора, то воины, контролирующие прибытие, объявят нас дезертирами со всеми вытекающими последствиями. Наверное, никому не хотелось бы висеть на площади.
— Думаю, что он не переживет эту ночь, — заявил Олаф, делая глоток из фляги.
Глаза гнома блестели. Он вспомнил, как дед рассказывал ему, как сгорали в агонии его друзья, стоило им получить ранение от тварей. Если не успеваешь извлечь слизь целебным стилем, то превращаешься в живой труп. Вроде и дышишь, но дни сочтены. Олаф уверял, что со мной будет также — рана не затягивается, слизь не выходит из организма, а белки глаз уже совсем побелели. Верный признак смерти, уж он-то знал. Хоронил своего деда, держа голову на коленях. Правда тот умер от старости, вполне естественной смертью.