Бездомный

– Вообще-то, когда девушка говорит: “Я согласна”, ее нужно хотя бы поцеловать, для порядка, впрочем, понимаю, ты ведь за рулем, нацелен своим вектором в конечную точку, так сказать. А почему ты решил сегодня? Я так думала, что ты вообще никогда не решишься. Так вот и будем в кино ездить в Чикаго.

Вектор притормозил “бьюик” у тротуара, потянулся у Латише, которая сняла свою голубую куртку, оставшись в плотно обтягивающей ее точеную фигуру белоснежной футболке. Ее грудь была крепко стянута лифом, крупные соски выпирали на кончиках чашечек, как хлебные шарики. В машине было жарко. За три месяца их знакомства они поцеловались первый раз.

– И все-таки, почему ты выбрал черную? – спросила Латиша, оторвав свои крупные масляные губы от тонких губ Вектора.

– Почему? – удивился Вектор и растерялся с ответом. Он молчал, уставясь в ветровое стекло.

– Ну, да, почему? – не понимала Латиша его странного молчания. – Америка – это расистская страна. Ты ведь мог выбрать белую, или русскую или еврейку, или…

– Нет, – прервал ее Вектор. – Не мог.

– Почему не мог? – делая глупое выражение лица, повторила Латиша.

– Потому что, какое мне дело то того, расистская страна Америка или нет, если я выбрал тебя… с самого начала, – был его ответ.

– Хм. Резонно, – стушевалась Латиша. – А тогда скажи, почему ты решил это сделать сегодня?

– Я не знаю, почему, – задумался Вектор. – Я хотел вчера. Но ведь сегодня вторник. И у тебя сокращенный рабочий день.

– Совершенно правильно, – прошептала Латиша маслянистым ртом в его рот, извернувшись на переднем сиденье так, что ее голова оказалась перед его. – Поехали.

Они медленно ехали по улице Джексон, потом по улице Милуоки. Неожиданно снег пошел крупными хлопьями, асфальт запорошило рассыпчатым белым зерном, колеса “бьюика” мяли его и проскальзывали как на манной каше. Через несколько минут машина въехала под широкий навесной козырек гостиницы Хайат.

У регистрационной стойки было пусто. Вектор нажал на кнопку металлического звонка на блестящем мраморе, и она звякнула так, будто стеклянный шарик упал на тонкий лист жести. У стойки мгновенно появилась блондинка в черном костюме со значком “HAYATT” на левой стороне груди и медной табличкой “TAMMY” на правой.

– Желаете номер с одной кроватью или двумя, сэр?

– Это неважно, – ответил он.

Тэмми удивленно посмотрела на него, потом на Латишу, и молча начала заполнять регистрационный бланк.

– Это пятнадцать долларов разницы в цене, сэр, а всего за номер восемьдесят долларов, – сказала она, дав регистрационный бланк ему на подпись. – Подпишите здесь и здесь. Как будете оплачивать ваш номер, наличными деньгами или пластиковыми?

– Наличными, – ответил Вектор и протянул Тэмми деньги.

Взяв карточку-ключ от номера, он оглядел внутреннее пространство отеля, похожее на квадратный колодец. Двери номеров выходили на балкончики, опоясывающие колодец изнутри. Создавалось впечатление, что ты находишься в полом чреве огромной квадратной гусеницы, по одной из стенок которой проходит прозрачный позвоночник лифта. Замыкала пространство огромная люстра, похожая на золотую гроздь винограда. Латиша стояла поодаль, ухмыляясь и делая какие-то знаки Тэмми. Та, видимо поняв, что зарегистрировавшийся посетитель не очень в себе, смотрела на Латишу с выжидательной и пустой улыбкой.

Проскользнув в номер впереди Вектора, Латиша прыгнула на кровать. Она схватила пульт управления телевизором и стала тыкать в кнопки. На экране замельтешили головы комментаторов, блестящие револьверы в руках гангстеров, пачки долларов в кейсах и синие полицейские машины со зверскими лицами блюстителей порядка за рулем.

– Послушай, скажи мне, наконец. За все то время, что мы с тобой знакомы, ты истратил на меня кучу денег! Неужели ты делал это просто так, ничего не желая взамен?

– Конечно, нет! – воскликнул Вектор. – О, нет! Желая, конечно, желая! Я ждал этого дня, зимы и мороза… да именно этого дня, вторника, потому что сегодня, сегодня…

Он не знал, как закончить фразу. Латиша сменила тон на спокойный, ласковый.

– То, что ты странный русский, я уже поняла. Не обижайся, конечно, но я это еще тогда поняла, когда ты покупал будильник. И когда ты пригласил меня потом в “Мейдер”. Но, скажи, зачем было тратить на меня столько денег? Я бы и так с тобой пошла. Ведь то, что я согласилась с тобой на свидание, уже должно тебе было о чем- то сказать. Может быть, после того обеда в “Мейдере” и не пошла бы, но после “Одеона” точно бы пошла. И вообще, я не верю, что ты русский. И английский у тебя не русский, и внешность, и имя.

– А фамилия моя – Кыш! – воскликнул Вектор.

– Да ты не переживай так. Кыш и кыш. А кстати, что это значит? Это что, такая русская фамилия, вроде имени Вектор.

– Это ничего не значит. Кыш на английский не переводится. Так в России гоняют кошек – кыш! кыш! кыш!

– Вроде того, как ты, наконец, загнал меня в постель? – усмехнулась Латиша. – И вообще, ты все врешь. Нам в Школе Инженеров учитель английского говорил, что на английский переводится все. Вся мировая литература давно на английском, и европейская, и русская, Достоевский там, или, плохо проговариваю его имя, Солжет-ник-сон, и китайская, и индийская, и арабская, и даже суахили, все теперь на английском, и все уложилось в 26 букв.

Она встала с кровати, сняла покрывало и спокойно начала раздеваться. Он тоже встал, и раздевался вместе с ней, наблюдая, как ее черная плоть освобождается от одежды. Пурга за окном погасла, но вспыхнула вновь, окутывая высокие здания в снежные цилиндры. В комнате становилось жарко. Казалось, что жара шла отовсюду – от стен, от потолка, и даже от холодного окна, за которым бесновалась белая метель. Раздевшись и аккуратно сложив свою одежду на кресло перед постелью, Латиша подошла к окну, наклонилась к гудящей батарее и стукнула по терморегулятору. Вектор забрался под одеяло. Вернувшись к Вектору, она забралась под одеяла и обхватила его литыми бедрами, круто обрывающимися у тонкой талии. Ее точеные руки и как будто вылепленная из теплого пластилина грудь заскользили по его телу, и он ощутил этот жар, это бесконечное тепло, исходящим откуда-то из неведомого космоса, где оно никогда не кончается. Он ощутил этот жар, как смысл бытия, дающий жизнь тому, что должно было родиться и умереть, сойтись и навсегда разойтись. Он стал мять и впиваться в это тело. Он мял и впивался в него, а Латиша только все больше распалялась и дышала глубоко, свободно и весело. Часы на тумбочке запульсировали ритмичными сигналами. Вектор вскинул голову и взглянул на красные цифры.

– Нечего было ждать, – уверенно сказала она, и ее руки и грудь вновь заскользили по его телу. – Я ведь сразу поняла, что ты любишь черных. Самые лучшие суки – это чернокожие. Впрочем, тебе русскому, этого не понять.

– Отчего же не понять, – пытался глубоко вздохнуть Вектор под литым телом. – Это я понимаю даже больше твоего.

– Неужели? Ну, тогда, остальное я беру на себя, – извивалась над ним Латиша. Ее живот становился таким же маслянистым, как ее огромные губы.

Одеяло сбилось в угол кровати. Солнечный луч, прорезавший снежное небо, упал на черную литую спину, и ее живот вобрал в себя судороги, прошедшие по телу Вектора…