Безлюдница
Шрифт:
– А если не сложится? Вон-вон-вон, покатилось…
– Ну-у, удружил, парняга…
Парняга улыбается, как стюардесса, бормочет спасибо-спасибо-спасибо, сам собирает раскаленные шарики. Шарики собираться не хотят, сбиваются в спирали, вертятся – по кругу, по кругу…
– Вон, вон, там еще…
– Далеко разлетелось…
– На световые годы…
– Тьфу ты, тут килопарсеками дело пахнет…
Хватаем сияющие спирали, пока не разлетелись. Разбегаемся друг от друга, пропадаем в темноте ночи, ну еще бы, свет от одного к другому уже идет годы и годы…
Собираем, а меньше огней не становится, которые уже сгребли в охапку,
– Чего спи-им-то?
Стряхиваю сонное оцепенение, тащу раскаленные шары к мешку, может, успеем до прихода хозяина, а то он нас самих всех в мешок засунет…
Три и один
Народ аюми просыпается.
Ну, не весь разом, где это видано, чтобы народ весь разом просыпался. Сначала едальщики просыпаются, нет, это не те, кто ест, едят-то все, а те, кто еду готовят. Потом топильщики встают. Это не те, кто топят, а те, кто топливо делают. Потом рабочие к станкам вышли, ну а как же, станция-то не вечная, станцию чинить надо. Там и инженеры проснулись, к чертежам своим пошли. Штурман проснулся, дежурного штурмана сменил. Рабочие в открытый космос пошли, вылазка у них, там чинить чего-то надо. Школьники проснулись, в школу пошли. Маленький Ванечка просыпается, к отцу ручонки тянет, тя-тя, с то-бой-хо-цу, отец Ванечку на руки берет, улыбается – а вот вырастешь, со мной пойдешь – и на работу уходит, работа у отца ванечкиного трудная, отец ванечкин в открытом космосе станцию латает. Ванечка на кухне кастрюлю своровал, на голову надел, по дивану скачет, будто по станции в открытом космосе. Мама хлопочет, а давай тебе в Детском Мире шлем купим, как настоящий, а Ванечка шлем не хочет, Ванечка за кастрюлю свою хватается, ка-рю-лю-ха-цу-у-у-уу…
Ну, не Ванечка, конечно, и не Детский Мир – у народа аюми это все по-другому называется, так называется, что человек и прочитать не сможет. Так что пусть будет – Ванечка и Детский Мир.
И диктор по телевизору говорит, доброе утро, народ аюми. И новости рассказывает, где и чего.
Народ аюми…
Тут-то народ аюми и спохватывается – а что он, собственно, такое, народ аюми. А откуда он, народ аюми, а куда он, народ аюми, а вот станция, она что за станция, а вот штурман, он куда станцию вести должен… ну хорошо, отвел штурман станцию от пылевого облака, молодец, штурман, хорошо сработал, а дальше-то что? И вот рабочие у станка, они чего делать должны? А инженеры… а…
Летописцы в летописи смотрят, а летописей-то и нет.
Ничего нет.
И волнуется народ аюми, и спрашивает – а мы – что?
– Почему не чищено?
– А?
– Не чищено, спрашиваю, почему?
Открываю глаза. Смотрю на капитана. Что-то в подсознании показывает – капитан. Что-то он меня спрашивал, что-то, что-то…
А.
Ну да.
Не чи… не чищено… что не чищено, почему не чищено, смотрю на пол – не чищено…
Хватаю швабру, тут же спохватываюсь:
– Ничего, что я штурман?
– Вы?
– Я.
– Штурман?
– Штурман.
Капитан
смотрит на меня, будто хочет спросить – чем докажете – не говорит. Оглядывает станцию, будто ищет, кто убирать должен, спохватывается:– А… а еще у нас кто есть?
Хочу ответить – понимаю, что не знаю.
– Вроде два техника есть…
Капитан уходит ругаться с техниками, техники орут, что это не их дело, как-то все разом вспоминаем про астрофизичку. Астрофизичка тоже орет, что она астрофизикой заниматься пришла, а не полы мыть, ругаемся, расползаемся по станции, наконец, астрофизичка хватает швабру, начинает убирать, мы спохватываемся, тоже ищем уборочный инвентарь, капитан приговаривает чего-то, позорище, девушка убирает, мужики здоровые сидят…
Убираем.
Садимся обедать, астрофизичка собирает на стол.
Спохватываемся.
Спрашиваем себя как-то все разом – а мы кто.
Смотрим бортовой журнал, бортового журнала нет.
Пять человек на борту станции.
И черная пустота снаружи.
Просыпаюсь.
Первым делом пытаюсь понять, рабочий сегодня день или выходной. Вроде не рабочий. И вроде не выходной. Смотрю на будильник – будильника нет, смотрю на телефон – телефона тоже нет, вместо телефона передатчик в рубке…
…начинаю понимать.
Завариваю кофе.
Пью. Не спеша. Как пьют кофе, когда никуда не надо спешить.
Для порядка оглядываю станцию, проверяю, все ли на месте, все ли в порядке – вроде все, можно расслабиться, у меня еще книги не читаны…
Перебираю необъятную библиотеку, ищу что поинтереснее, спохватываюсь.
Спрашиваю себя – что я делаю здесь, на станции. Ничего не вспоминается, ничегошеньки-ничего, как отрезало.
Хочу выйти на связь – понимаю, что на связь выйти не с кем.
Никого нет.
Только я.
И станция.
Блекстар просыпается.
То есть, какое там – просыпается, Блекстар и не спит. Что-то потревожило Блекстар, вот Блекстар и пробуждается от небытия, оглядывается, проверяет системы.
Все в порядке.
Нет.
Не все.
Что-то случилось, где-то затаилась опасность, где-то, где-то… Блекстар прислушивается к себе, ко всем пятидесяти отсекам, – нет, все нормально, тогда что же, что же, что же…
А нет.
Там.
Снаружи.
Блекстар прислушивается – так и есть, вон там, бесконечно далеко летит камень.
Никто не бросил.
Сам летит.
В пустоте космоса.
А через сорок лет врежется в Блекстар.
Блекстар настораживается, выверяет курс, – теперь не врежется.
Можно успокоиться.
Можно дальше спать.
Ну, не спать, а что там Блекстар делает, энергию экономит.
Можно спать.
Можно…
Можно…
…Блекстар спохватывается, выдергивает себя из небытия.
Спрашивает себя – а он, собственно, кто.
Пробует вспомнить прошлое, прошлое не вспоминается, ничего не вспоминается, ничего нет.
Только Блекстар.
А Ванечка в космонавта играет.
С кастрюлей.
– А я вот что нашла… когда вот тут на кнопочку нажимаешь, тут вот такие два крыла открываются.
Смотрю на астрофизичку недоверчиво.
– И чего эти два крыла?
– А я не знаю еще.
– А чего ты вообще к рычагам полезла?
– А что такое?