Безмолвный мир Николаса Квина

— Мне хотелось бы поговорить с вами, Квин, — сказал Филип Оглби.

В половине первого на следующий день Квин оторвался от работы, на которой почти безуспешно старался сосредоточиться всё утро. Он не услышал стука, но кто-то уже открывал дверь. Это была Моника.

— Ты не хочешь пригласить меня выпить, Николас?

4

В пятницу, 21 ноября, мужчина лет тридцати с небольшим сел в поезд, отправлявшийся с Паддингтонского вокзала в Оксфорд. Он без труда нашёл пустое купе первого класса, откинулся на спинку сиденья и закурил сигарету. Достав из портфеля довольно пухлый конверт, адресованный ему самому («При отсутствии адресата просьба возвратить в Синдикат по экзаменам для иностранных учащихся»), он вытащил несколько обширных отчётов. Отцепил шариковую ручку от внутреннего кармана пиджака и начал делать пометки. Но он был левша, а при узких полях, да и то имевшихся с правой стороны листов плотного текста, это оказалось непростой задачей, которая стала ещё труднее, когда междугородный поезд набрал полную скорость, достигнув северных окраин Лондона. Дождь чертил наклонные параллельные линии на грязном стекле, мелькали телеграфные столбы, то падали, то уходили вверх провода, а человек этот бездумно смотрел на скудеющий осенний пейзаж и даже когда заставил себя вновь переключиться на скучные документы, то понял, что не может сосредоточиться. Немного не доезжая Рединга, он сходил в буфет и взял себе виски. Потом ещё. Стало лучше.

В четыре часа он спрятал бумаги в конверт, зачеркнул своё имя, К. А. Руп, и написал на лицевой стороне: Т. Г. Бартлет. Бартлета как человека он не любил (и не мог этого скрыть), но он был достаточно справедлив, чтобы отдать должное его опыту и административным способностям. Он обещал привезти эти протоколы в синдикат сегодня. Бартлет никогда не позволит, чтобы хоть единая фраза вошла в окончательный вариант отчёта, пока каждый из присутствовавших на заседании не прочитает черновик. И (Руп должен был это признать) такая дотошность в ведении протоколов часто оказывалась весьма благоразумной. Как бы то ни было, с постылыми бумагами покончено, и Руп защёлкнул замок на портфеле и вновь посмотрел на дождь за окном. Путь оказался не таким долгим, как ожидалось. Через несколько минут справа стали видны мокрые серые шпили Оксфорда, и поезд прибыл на станцию.

Руп прошёл по подземному переходу, терпеливо выстоял у барьера билетного контролёра и на секунду задумался, надо ли ему волноваться. Хотя всё равно знал, что волноваться будет. Он достал из бумажника обратный билет во второй класс и протянул его контролёру.

— Мне, наверно, надо доплатить. Обратно я ехал первым классом.

— Контроль на линии был?

— Нет.

— Что ж… Тогда это не имеет значения, не так ли?

— Вы уверены?

— Если бы все были такими честными, как вы…

— Тогда ладно, если вы так считаете.

Руп взял такси и, добравшись до синдиката, оставил щедрые чаевые водителю. На верхних этажах соседних административных зданий загорелись бледно-жёлтые квадраты окон, на фоне темнеющего неба нависли мрачные очертания огромных деревьев перед особняком синдиката Дождь не кончался.

Чарльз Ноукс, занимающий в настоящее время ключевой пост смотрителя синдиката, был (для своего племени) сравнительно молодым и толковым человеком, чья душа тем не менее ожесточилась за годы непрестанной заботы об окнах, которые надо закрывать, паркете, который надо натирать, титане, за которым надо следить, и сигнализации, которую надо включать на ночь. Он заменял перегоревшую лампу дневного света в коридоре первого этажа, когда Руп вошёл в здание.

— Привет, Ноукс. Секретарь здесь?

— Нет, сэр. После обеда он так и не появился.

Руп постучал в кабинет Бартлета и приоткрыл дверь. Свет был включён, но потом Руп вспомнил, что свет должен гореть повсюду. Бартлет утверждал, что для простого включения-выключения люминесцентной трубки требуется столько же электроэнергии, сколько для непрерывной работы в течение четырёх часов, и, следовательно, свет должен гореть весь день во всём офисе — «из соображений экономии». Рупу на секунду показалось, что внутри кабинета раздался звук, но там никого не было. Только записка на столе: «Пятница пополудни. Уехал в Бенбери. Возможно, вернусь около пяти».

— Ну что, убедились, сэр? — Ноукс спустился со стремянки и стоял в дверях.

— Да, вы правы. Впрочем, не важно. Я поговорю с кем-нибудь ещё.

— А почти никого нет. Думаю так, сэр. Хотите, посмотрю?

— Нет, не беспокойтесь. Я сам.

Он постучался и сунул голову в дверь кабинета Оглби. Нет Оглби.

Он заглянул к Мартину. Нет Мартина.

Он тихонько постучал в дверь Моники Хайт и наклонился вперёд, стараясь уловить какой-либо отклик изнутри, но тут в ярко освещённом, начищенном коридоре вновь появился смотритель.

— Похоже, что из научных сотрудников здесь только мистер Квин, сэр. Во всяком случае, его машина по-прежнему стоит за домом. Думаю, все остальные уже разъехались.

Ну вот, когда надо, так никого нет, подумал Руп… Он открыл дверь Моники и заглянул в кабинет. Комната была сама опрятность, стол безупречно прибран, кожаное кресло аккуратно придвинуто к столу.

Смотритель направился проверить кабинет Квина. Руп подошёл к нему, когда тот уже заглянул внутрь. На спинке кресла висела зелёная куртка с капюшоном, верхняя дверца одного из шкафов была распахнута, на полке в ряд стояли коричневого цвета папки. На столе, под дешёвеньким пресс-папье, была записка от Квина для секретарши. Но самого Квина нигде не было видно.

Рупу часто рассказывали о педантичных инструкциях Бартлета своим сотрудникам не только касательно их первейшей обязанности соблюдать строгую дисциплину в обращении с материалами, содержащими экзаменационные вопросы, но также касательно необходимости уведомить о месте и времени возможной отлучки.

— По крайней мере, он хоть записку оставил. Не то что некоторые.

— Однако не думаю, что господин секретарь обрадуется, узнав об этом.

Ноукс с важным видом прикрыл дверцу верхнего отделения шкафа и щёлкнул замком.

— Что, старик Бартлет в этих вопросах педант?

— Он во всём педант, сэр. — И всё же Ноукс каким-то образом дал понять, что если он был на чьей-то стороне, то определённо на стороне Бартлета.

— Вы не находите, что он большая заноза?

— Нет, сэр. Разные люди сюда заходят. В таком месте никакие предосторожности не будут лишними.

— Да, вы совершенно правы.

Ноукс почувствовал себя приятно удовлетворённым. Отстояв свою точку зрения, он решил немного уступить нападкам Рупа.

— Впрочем, для пожарной тревоги он мог бы выбрать недельку потеплее, сэр.

— Он что, сам проводит пожарные учения? — ухмыльнулся Руп. На подобных мероприятиях ему не приходилось бывать со школы.

— А как же! Сегодня как раз было первое. Ровно в двенадцать, сэр. Он всех нас собрал, поставил на холоде минут на пятнадцать. Морозильник это, вот что. Я согласен, здесь, например, жарковато, но… — Ноукс готов был перейти к рассказу о своей неравной борьбе с устарелой системой отопления в здании синдиката, но Рупа, очевидно, гораздо больше интересовал Бартлет.

— На пятнадцать минут, говорите? По такой погоде?

Ноукс кивнул.

— Видите ли, он предупредил нас всех об этом за неделю, поэтому мы запаслись и пальто, и всем остальным, да и дождь ещё не пошёл, слава Богу, но всё-таки…

— А почему так долго — пятнадцать минут?

— Ну, у нас теперь довольно много постоянных служащих, всем надо было отметиться в списке. Ха-ха-ха! Как будто мы школьники. И потом господин секретарь провёл с нами небольшую беседу…

Но Руп уже не слушал Ноукса — не мог же он весь вечер болтать со смотрителем, поэтому он медленно пошёл по коридору.