Безумием мнимым безумие мира обличившие
Шрифт:
В ряду лиц, погребенных на Смоленском кладбище и пользующихся особенным уважением народа, бесспорно, первое, после блаженной Ксении, место занимает раба Божия Анна Ивановна, жившая в конце 18 столетия и в первой половине 19-го столетия (умерла 1-го июля 1853 года).
По происхождению своему Анна Ивановна принадлежала к интеллигентной фамилии. Во всяком случае, образование свое Анна Ивановна получила в одном из институтов Петербурга.
2
Составлено
По показанию г.г. Литвиновой и Поликарповой она была дочерью генерала Лукашева. По показанию же госпожи Андреевской, Анна Ивановна по происхождению была из старинного дворянского рода Пашковых, образование получила в Императорском воспитательном обществе благородных девиц (Николаевская половина Смольного Института); по окончании курса была произведена во фрейлины императрицы Екатерины II.
О происхождении же р. Б. Анны из интеллигентной фамилии — совершенно одинаково свидетельствуют все, дошедшие до нас, показания ее современников, исключая показаний К. М. Ив., которая ничего определенного об этом нс знала.
По окончании институтского курса Анна Ивановна стала вращаться в кругу высшего, светского общества. Здесь она познакомилась, а затем и полюбила одного гвардейского офицера, который, по-видимому, отвечал ей взаимностью. Анна Ивановна вполне надеялась выйти за него замуж. В ее воображении уже носились планы будущей счастливой жизни с любимым мужем и в кругу родной семьи. В привязанности к себе любимого человека Анна Ивановна была так твердо и глубоко уверена, что не допускала даже и мысли о какой-либо измене, о какой-либо перемене счастливых планов будущей семейной жизни. Но Бог судил иначе.
Любимый Анной Ивановной офицер совершенно неожиданно предпочел Анне Ивановне другую девушку и женился на ней. Это так поразило Анну Ивановну, так глубоко потрясло ее, что она совершенно разочаровалась как в себе самой и в своих достоинствах, так и в любимом ею человеке, а равно и во всех окружающих ее людях и вообще в достижении земного счастья.
«Уж если добрый, хороший человек, — по-видимому, думалось ей, — нашел во мне недостатки, а потому и разочаровался во мне, то что же думают обо мне другие люди? Кругом меня ложь, коварство, злоба, зависть, ненависть. А я-то сама не такая ли же злая, завистливая, как и другие люди? Не о своем ли только счастье я думала? Что я сделала для других доброго? Какое же может быть при таких условиях на земле счастье? Нет, на земле, где так много зла, истинного счастья не может быть, — решила она, — оно здесь недостижимо. Истинное счастье возможно лишь на небе, где господствуют истина, добро и правда; оно возможно лишь в единении с источником добра и истины — с Богом. Стало быть, чтобы быть счастливой, нужно отказаться от всего земного, греховного, нужно умертвить в себе все то, что привязывает к земной жизни, нужно вступить в борьбу со всеми страстями и похотями мира, нужно сделаться прежде всего нищею духом!»
Придя к такому убеждению, Анна Ивановна сразу порвала все связи с миром: она тотчас же оставила Петербург, родных, друзей, знакомых и несколько лет подряд о ней не было никаких известий. Где она жила в это время, чем занималась — неизвестно.
В Петербурге Анна Ивановна появилась уже в виде юродивой. Костюмом для нее служило самое жалкое рубище; на голове она носила белый чепец, который покрывался ситцевым платком, завязанным сзади; в одной руке она всегда имела палку, а в другой придерживала висящий за спиной громадный узел — мешок, в котором хранилось все, что ей подавалось добрыми людьми.
Какого-либо определенного места жительства Анна Ивановна не имела. Подобно блаженной
Ксении она целый день бродила по городу. Ее часто видели и на Сенной площади, и в Гостином ряду, и в Перинной линии, и в других людных местах. Купцы, приказчики и другие добрые люди, видя оборванную, жалкую женщину, охотно подавали ей милостыню, а знавшие Анну Ивановну дарили ей остатки ситца, ситцевые платки, башмаки,
ленты и т. п. и все это Анной Ивановной складывалось в бездонный, по-видимому, мешок, из которого потом все полученное раздавалось бедным. Если же мешок пустел, Анна Ивановна клала в него камни и таскала их на себе. Иногда Анна Ивановна заходила в институты, пансионы, разговаривала с воспитанницами и всех поражала отличным знанием языков — немецкого и французского, на которых свободно изъяснялась.Большею же частью Анна Ивановна жила и ночевала на Сенной площади у домовладельца (торговца меховыми товарами) Петухова, у которого была даже восприемницей детей его, или же в квартирах прот. Спасо-Сенновской церкви, И.И. Иванова, и священника о. Василия Георгиевича Чулкова, или же в квартире сирот диакона той же церкви Березайских, у которых потом Анна Ивановна и скончалась.
— А что, батя дома? — обычно кричала рано утром Анна Ивановна, входя в квартиру отца Василия Чулкова.
— Нет, Анна Ивановна, его дома нет: он обедню служит, — отвечала кухарка.
— То-то обедню служит… я была в церкви-то, знаю, что обедню служит… хорошо, что правду сказала, а то бы я тебя палкой прибила! А Тата дома?
— Дома, дома, Анна Ивановна. (Татой она называла одну из дочерей священника Чулкова)…
— Тата, Тата, иди скорее сюда, на, возьми ситец, да сшей скорее юбку, или платье, или кофту.
— На кого шить-то, Анна Ивановна?
— Не твое дело, ты шей, мало ли голых-то, кому-нибудь будет впору!
И Тата охотно принималась за работу.
— Бывало, часто заходила к нам Анна Ивановна, — рассказывает здравствующая дочь о. В. Чулкова. — Почти каждый день она приходила в наш храм или к утрени, или к ранней обедне; приложится к иконам, раздаст милостыню нищим, а потом и к нам зайдет. У нас она и обедала, и чай пила и ночевала. Братья мои, когда не было дома отца, любили ее подразнить, посмеяться над ней. Анна Ивановна тогда, по-видимому, сердилась, шумела, кричала, грозила палкой. И я, бывало, дразнила ее.
— Вот, Анна Ивановна, я скоро выхожу замуж, — говорила я ей, — тогда уж не буду шить тебе юбок, платья.
— Полно, полно городить вздор-то. На, лучше завяжи мне платок-то… Тебе еще рано замуж… А вот этот молодец скоро женится.
И действительно, слова Анны Ивановны оказывались справедливыми: на кого она указывала, что тот скоро женится, или что та скоро выйдет замуж, то так и случалось.
Все жители Сенной площади — торговцы, приказчики, чернорабочие, а также и многие из духовных и высокопоставленных лиц, хорошо знавшие Анну Ивановну, относились к ней с глубоким уважением, видя в ней не простую побирушку-нищую, а Христа ради юродивую, а потому всячески и старались чем-нибудь угодить ей, и охотно подавали ей милостыню, потому что знали, что она передаст эту милостыню тому, кто действительно в ней нуждается.
С особенным же вниманием следили за Анной Ивановной, как и за блаженной Ксенией, извозчики: завидев Анну Ивановну, они мчались к ней на своих пролетках, желая провезти ее хоть несколько шагов, в уверенности, что кому это удастся, у того целый день езда будет прибыльной.
Но Анна Ивановна не садилась на самого первого примчавшегося возницу: со многими из них она заводила ссоры, шумела, кричала, грозила палкой, и, наконец, садилась в пролетку того из них, которого считала лучшим. За свой проезд Анна Ивановна обычно платила пятиалтынный, но извозчики почему-то не хотели брать пятиалтынного.
— Куда ты мне даешь пятиалтынный, дай лучше копеечку. Не надо мне твоего пятиалтынного, — обычно говорили ей извозчики.
И чрезвычайно рад был тот возница, кому Анна Ивановна давала вместо пятиалтынного копеечку. Извозчики верили, что именно копеечка Анны Ивановны доставит им желанную удачу в дневной выручке.
Другие же люди, плохо знавшие Анну Ивановну и соблазнявшиеся отчасти ее грязным и рваным костюмом, а отчасти ее нередкими ссорами с окружающими, шумом, криком и вообще странным поведением, считали ее за сердитую, ворчливую нищую и относились к ней с полным недоброжелательством, не ведая того, что неприличным, по-видимому, поведением Анна Ивановна старалась уничтожить, или, по крайней мере, уменьшить к себе уважение.