Безумные короли. Личная травма и судьба народов
Шрифт:
Доверие, которое он когда-то оказал Сеяну, уже оказалось необоснованным. После того как мать Германика, Антония, ухитрилась передать Тиберию тайное послание, извещая его о коварных замыслах Сеяна, он тут же избавился от министра-предателя. Три дня тело Сеяна подвергалось надругательствам толпы, а затем его истерзанные останки были выброшены в Тибр.
Но смерть Сеяна не сделала императора популярнее. Он претерпел последнее, для него, наверное, самое тяжкое предательство: Юлия, Германик, Сеян. Он пережил их всех, но он остался один, старик-параноик, готовый сразить реальных или воображаемых врагов, которые ему угрожали. Он одобрял, даже если не инициировал, многочисленные акты жестокости и несправедливости, из-за которых его боялись и проклинали. Когда Агриппина покончила с собой, император мрачно сообщил Сенату, что ей повезло, а то её можно было задушить и выставить на Гермониях
На Капри сын Германика Гай, восемнадцатилетний внучатый племянник императора, скрашивал ему одиночество. Так как он единственный остался в живых из клана Юлиев-Клавдиев, избежав уничтожения своей семьи, он вместе с Тиберием Гемеллом мог надеяться стать преемником императора. Поэтому он льстил старику Тиберию и, может, поощрял его в его извращённых удовольствиях. Однако Тиберий всё ещё был достаточно проницателен, чтобы раскусить его. Он не любил ни его, ни кого-нибудь другого. Когда Гай упомянул знаменитого республиканского политика Суллу, император резко заметил, что Гай обладал всеми пороками Суллы и ни одной из его добродетелей. Он предсказал, что Гай скоро избавится от Тиберия Гемелла: «Ты убьёшь его, а кто-то убьёт тебя».
В марте 37 г. Тиберий заболел в Мизенуме. Он впал в забытьё, решили, что он умер, но как только придворные стали поздравлять Гая с его вступлением в принципат, Тиберий зашевелился и, по-видимому, попросил воды. Его слуга Макрон вошёл в спальню и задушил императора постельным бельём. В других отчётах о смерти Тиберия эта деталь передаётся иначе, но очень может быть, что умирающему помогли отправиться к праотцам. О его смерти не жалел никто. Римляне, которые в последние годы видели его так редко, осыпали его проклятьями. «Tiberius in Tiberum», — кричали они, — «Тиберия в Тибр». Макрон зачитал сенату завещание императора, в котором он повелел, чтобы Гай и Тиберий Гемелл совместно были его наследниками, но Гаю соперник, пусть даже мальчик, был не нужен. Сенат послушно объявил, что Тиберий был не в своём уме, когда писал завещание. Многие из других указаний императора были выполнены, но до конца года Гемелл умер, и Гай правил один.
Решение сената, что Тиберий был «не в своём уме», было расценено историками как политическая уловка, спровоцированная его преемником, чтобы обеспечить устранение Тиберия Гемелла. В самом деле возможно, что это было именно так, но психическое равновесие Тиберия в последние годы его жизни можно подвергнуть сомнению, даже если покажутся недостаточными доказательства, чтобы подтвердить заключение современного историка, что Тиберий был шизофреник. Кажется более вероятным, что он, возможно, был психопатом, хотя испанский историк и психолог Грегорио Мараньон нашёл источник его бед в накоплении обид на те личные и политические поражения, которые ему пришлось пережить. В годы, когда формировался характер, он пережил неопределённую обстановку ссылки, пока к семье не вернулось расположение. Хотя говорили, что он любил свою первую жену, он производил впечатление одинокого замкнутого человека, не способного ни давать, ни принимать любовь. Его отчим Август его не любил; и он постепенно возненавидел свою властную мать. Он мучительно завидовал Германику и без угрызений совести потворствовал уничтожению всей его семьи, за исключением Гая. Наверное, он хотел, чтобы его сын Друз наследовал ему, но его смерть он воспринял, похоже, равнодушно. Его предал Сеян, которому он бесконечно доверял. Неудивительно, если, чтобы забыться от унижений и страхов реального мира, он находил временную разрядку в отвратительных извращениях на Капри. В отношениях с людьми он ни к кому не был привязан и одинаково жертвовал друзьями и врагами ради собственной выгоды. Это был озлобленный несчастный человек. Он был ненормальным, на грани, испытывая то, что можно назвать «пограничным синдромом», не сумасшедший «и всё же… не вполне в своём уме». Возможно, недостаточно доказательств, чтобы определённо назвать Тиберия психопатом, но психопатические черты в его характере безусловно были.
Насмешки, которыми встретили его труп, были ярким контрастом тому, с каким энтузиазмом принимали его преемника, императора Гая, более известного под именем Калигула, как его прозвали за военные детские башмачки (caligae), которые он носил мальчиком в лагере своего отца. Умерший император был старым отшельником семидесяти восьми лет. Калигула,
в отличие от его отца, Германика, не был физически привлекателен. Он был длинный и бледный, с хилыми ногами, рано облысел и так переживал это, что иногда заставлял сбривать волосы тех, у кого их было много. Отсутствие волос на голове компенсировалось у него их обилием на теле. И это он тоже переживал: простое упоминание в разговоре «волосатых козлов» могло повлечь за собой опасные последствия. Но если Калигула и не был эталоном красоты, он был молод и энергичен. И хотя бы это внушало римлянам надежды на лучшее.Надо отдать справедливость императору Калигуле, его правление не обошлось без достижений. Он начал хорошо, ослабив некоторые самые непопулярные законы времён Тиберия. Его политические действия во многих отношениях демонстрировали здравый смысл и даже определённые способности неплохого политика. Стараниями современных историков он, как и Тиберий, в какой-то степени реабилитирован. Его английский биограф, Дейкер Болсдон, обнаружил, что в его пользу можно сказать довольно много, и вслед за немецкими писателями Г. Вильрихом (1903) и М. Гельцером (1918) опроверг приписанное ему сумасшествие, предположив, что те особенности его жизни, которые считались показателями безумия, были просто «определёнными неразвитыми (и неприятными) чертами его характера». Поскольку к безумию часто как раз и ведёт чрезмерное развитие черт характера, это заключение неубедительно.
Римские историки, которые писали через некоторое время после его смерти, не сомневались, что он был либо порочен, либо безумен, а скорее всего и то и другое. «Казалось, — заметил Сенека, — что природа создала его, чтобы продемонстрировать, какие самые отвратительные пороки могут возникнуть на самой верхушке в стране. Достаточно было посмотреть на него, чтобы увидеть, что он безумен». Он, как писал Тацит, «commotus ingenio» («тронулся умом» (лат.). — Пер.). Светоний назвал его чудовищем, каковым его сделало безумие.
Какие же именно черты его личности могли развить манию? Он был явно бисексуален. Вероятен инцест с сёстрами, был женат четыре раза, у него было много гомосексуальных связей, с актёром Мнестером, с которым он обычно целовался на публике, а также с Марком Лепидом и Валерием Катуллом. Светоний утверждал, что Калигула выставлял свою жену в состоянии наготы; и что он фактически открыл во дворце бордель, где за деньги можно было нанимать матрон и свободнорождённых юношей. Такая деятельность предполагает, что Калигула был порочен и распутен, что может в какой-то мере говорить о психической неустойчивости.
Настоящей бедой Калигулы было то, что он так всерьёз принимал свою божественную природу, что вступил в мир фантазии с причудливыми проявлениями. Именно погружение в этот фантастический мир лежит в основе его помешательства. Он верил, что был богом. Обожествление, восточное по своему происхождению, стало частью римской имперской традиции, хотя этой чести удостаивались не все (Юлий Цезарь и Август были названы богами после смерти, но Тиберий этой чести не удостоился). Император Веспасиан на ложе смерти мрачно пошутил: «Похоже, я становлюсь богом».
Калигула и пока жил, не сомневался, что он бог и имеет право вести себя как бог и получать соответствующие почести. В одном восточном городе его назвали «Новым Солнцем», он целиком верил в свою божественность и угрожал тем, кто его таковым не считал, заслуженным наказанием. Филон писал: «Он больше не соглашался оставаться в рамках человеческой природы, но начал выходить за них, желая, чтобы его считали богом. Говорят, что в начале этого помешательства он рассуждал следующим образом: так же как руководители животных, пасущие коз, коров и овец, не волы, не козы и не овцы, но люди, обладающие более мощным положением и ресурсами, чем их подопечные, так же и я, который являюсь пастухом лучшего из стад — человечества, должен считаться иным, и не на той же человеческой плоскости, но как счастливый обладатель более могущественного, более божественного положения. И это представление так въелось ему в разум, что глупец носился с ним, как с неопровержимой истиной, хотя в действительности это был лишь плод его фантазии».
Может, он и был глупцом, но глупость его была могущественной и опасной. Он надевал костюм бога и жил в роли бога. Своими чрезмерными тратами он скоро опустошил имперскую казну. Он одевался в богатый шёлк, украшенный драгоценными камнями, носил драгоценные камни на обуви и растворял жемчужины в уксусе, который затем пил. Его называли «princeps avidissimi auri» («принцепс, самый жадный на золото» (лат.). — Пер.); он кормил своих гостей позолоченным хлебом, а лошадей позолоченным ячменём.