Безупречный враг. Дилогия
Шрифт:
Авэи вздохнула и открыла глаза: скоро уже покажется особняк Тэль-Нитов, ее пристанище в Тавре. Зима будет трудной. Ничего, тем теплее просияет улыбка весны…
Глава 11
Больная спина газура мешала ему оценить пение хора. Мешала дышать без боли и даже ощущать себя полновластным хозяином островов. Как можно наслаждаться властью, если ты раздавлен, если ты без сил лежишь, серый от страдания, если торжественный прием с многочисленными восхвалениями ума, красоты и доблести великого жемчужного повелителя Оолога — пытка. В твою честь начатая и тебе же причиняющая боль…
Газур всемогущ. Стоит ему шевельнуть пальцем — и любой из зуров, испуганно упирающихся в мрамор вспотевшим лбом, окажется мертв. Или пожалеет, что еще продолжает жить. Вауры стоят на
— Запиши, — тихо молвил газур, не поворачивая головы. — Яркость наряда всякой коралловой рыбы есть лишь маскировка. Одни желают казаться крупными, иные — ядовитыми. Но подлинный хозяин вод не нуждается в украшениях, чтобы доказать власть.
Писарь едва слышно заскрипел пером. Таоры — те самые рыбы, коих только что удостоил упоминанием великий газур, — встрепенулись, волна поклонов и вздохов прошелестела по залу. Владельцы островов и дворцов сидели на драгоценных циновках и взирали на газура блестящими глазами послушных игрушек. Зеленые с серебром и темным жемчугом одежды — это северо-запад, ничтожные островки близ большого Тооди. Названия земель на самой подробной карте не удается втиснуть на крошечные чешуйки, обозначающие берега. Жемчуг, по меркам богатого востока, — бросовый. Зато сколько спеси! Еще бы, ведь по матушке сам газур происходит именно с северо-запада. А вот розовый с черным наряд — это богатый срединный Тиито, «порт всех портов». В позе зура заметна легкая надменность. Строители лучших лодок смеют полагать себя незаменимыми. Темно-синие одежды с узором рыжего и зеленого, много белого жемчуга в отделке, — это уже Итооза, восток. Таоры там очень богаты и иногда по ошибке полагают себя ровней газуру. Еще они платят араави столь щедро, что видят в жрецах своей ветви храма надежную защиту от любых козней злого рока.
Газур допустил на чело морщинку раздражения. Распорядитель церемонии жестом прекратил пение хора и склонился, ожидая мудрых слов повелителя.
— А что у нас творится… — Газур стал медленно выбеливать взглядом лица, уделяя внимание таорам одному за другим, пока молчание не сделалось невыносимым. Но газур все тянул с продолжением фразы. Наконец он выбрал подходящее лицо: — На Итоозе? Да у вас там, по слухам, взбунтовался храм?
Таор, уже сделавшийся серым, медленно выдохнул и восстановил цвет лица. По щеке от дрожащего жилкой виска заскользила мелкая капелька пота.
Жрец в расшитых серебром синих одеждах, представитель владыки Роола, поклонился до пола и приготовился отвечать. Газур поморщился и жестом разрешил продолжить пение. Храм должен знать свое место. Их вспомнили, но их мнением не интересуются. Пусть вауры учтут случившееся и составят толковый доклад о беспорядках на Итоозе. Пусть жрец донесет до слуха старика Роола, что газур недоволен и помнит прежнего араави востока, того, кого он охотно слушал. Храм не имел права лишать жизни столь приятного в общении человека. Восток был опорой жемчужного престола, именно восток обещал газуру сирен и воинов древней крови.
— Их жемчужное великолепие, газури Древа, отрада… — начал напевно читать полный титул жены Оолога распорядитель церемоний.
Женщина уже появилась в дверях, газур нехотя бросил на нее взгляд, снова нахмурился — и распорядитель смолк на полуслове. Повисла тишина. Еще десять лет назад нынешняя газури была первой красавицей островов, но теперь даже подумать странно о подобном. Конечно, рождение пяти детей наносит отпечаток и отнимает легкость походки. Это было бы простительно, если бы выжили хотя бы трое. Но ничтожная не уберегла младшего сына. Его отравили. Вполне понятно, что целью была мать, ребенок оказался случайной жертвой, и совершенно очевидно, кто стоял за попыткой устранения газури. Она надоела повелителю и сама знала свой грех, она была обязана смиренно выпить яд, не подвергая опасности жизнь ребенка, одного из возможных наследников.
— А что удалось узнать моим ваурам касательно отравления наследника? — вслух задумался повелитель, больше не
глядя в сторону двери.Ваур тайного дела сжал в руке давно ждавший своего срока свиток и продвинулся вперед, к самому помосту, в центре которого и размещалась огромная каменная чаша ложа газура в форме идеальной жемчужной раковины, полупрозрачная, молочная с прожилками золота, тщательно обработанная и заполированная.
— Все сделалось явно, ваше великолепие. Извольте изучить, припадаю к подножию и не смею оскорбить ваш слух столь чудовищным… Но верность моя велика, и я обязан донести жемчужину истины неискаженной. Мы ныряли глубоко в поисках черной сути заговора, собрали по песчинке самые веские и полные доказательства.
Ваур подал на вытянутых руках свиток, уложил на низкий столик и снова ткнулся лбом в мрамор. Газури у дверей охнула и прижала ладонь к сердцу. «Она, некогда казавшаяся милой простушкой, утратила прелесть юности и смотрится теперь во дворце настоящей дурой», — с отвращением подумал газур, не удостоив жену взглядом и зная вполне точно, что сейчас мог бы прочесть на ее лице. Газури так и не научилась понимать тайный язык двора, где порой молчание или запинка значат больше слов и дают возможность сохранить себя и свое влияние в яркой, хищной, переменчивой жизни жемчужного двора. Все, что умела газури, — это рожать детей, танцевать и вышивать узоры мелкими жемчужинами. Первое не вполне удалось, живы лишь два ребенка. Второе утрачено вместе с юностью, а последнее не впечатляет повелителя.
За спиной у газури шевельнулся старший сын, тронул мать за руку и попытался ей что-то сказать, но распорядитель церемоний все приметил и жестом велел страже удалить ребенка, нарушившего правила поведения в зале приемов.
Газур дождался, пока свиток выдержат щипцами над огнем курильницы, изгоняющей мерзость касания пальцев ваура, затем спрыснут ароматной влагой и подадут на затканном золотом платке ему, Оологу. Читать вполне знакомые слова было скучно. Но газур вытерпел пытку приема и желал довести дело до конца.
— Жена моя была на западных островах, — поразился он, скользя взглядом по красивым завиткам узора, обрамляющего текст. — Говорила о тайном с сиренами храма и что-то получила от лекаря.
— Да, средство для… — охотно пояснила бестолковая газури.
— Вот как, — прервал ее повелитель. Нахмурился пуще прежнего: — И род Тооди вам содействовал. Ах, вот и упоминание о посещении дворца на землях Аоок…
— Так ведь… — Голос газури дрогнул, она наконец-то заподозрила дурное, опасливо огляделась, наверняка лишь теперь жалея, что не слушала сына. Ведь что-то он шептал, и это было, судя по всему, важно.
Газур даже улыбнулся. Старшим сыном от брака с этой своей женой он гордился. Он объявил союз, вот так точнее, лишь осознав, как похож мальчик на настоящего повелителя. Взгляд, черты лица, осанка, да еще — а это весьма ценно — рано проявившийся ум…
— Вы признались во всем, — сухо отметил газур. — Что ж, такая искренность заслуживает ответного снисхождения. Проводите газури с почестями, я дозволяю купание.
Газур бросил свиток вауру тайного дела и откинулся на подушки. Он не желал смотреть, как топчется жена, до сих пор еще не разобравшая внятных всем намеков. Он не желал видеть и прочего, вполне ожидаемого: ведь сейчас семья Тооди соберется в соседнем зале и станет обсуждать решение, избежать которого невозможно. Старший мужчина примет яд, его состояние будет передано в казну газура, и тогда выжившим таорам представится возможность уповать на помилование и сохранение части своих доходов и влияния. Зур острова Аоок тоже должен бы озаботиться поиском яда. Но есть подозрение, что он пойдет с поклоном в храм и понесет туда золото, все золото дома, чтобы обеспечить детей синими одеждами жалких служителей нижней ветви, если глупец Граат примет близко к сердцу мольбы и согласится на то, что равно самоубийству. Нельзя давать кров врагам газура. Нельзя позволять дышать тем, кто подлежит истреблению до седьмого колена: от дедов и до внуков преступника. И, что куда важнее, никогда не допускается за выскочкой араави мысль, что его власть сравнима с силой и правом газура. Если Граат все же примет зура и его домашних, это будет равносильно началу войны. Тихой, но от того не менее кровавой. Первый ошибочный шаг араави, прозванный акулой, уже сделал, отказав дворцу в красивых сиренах для развлечений и покорных медоточивых голосах для тайного дела.