Библиотека Дон Кихота

Испания действительно была страна-призрак.

Воронов благодарил Бога за то, что ему удалось уйти в сторону от обычных туристических маршрутов и оказаться на юге, в Андалусии, неподалеку от Севильи в районе знаменитых болот Las Marismas.

Испанские друзья объяснили ему, что Las Marismas — болота, которые создала не река Гвадалквивир, не соседнее Средиземное море, а сам Атлантический океан. Наверное эта частичка океанской стихии и нашла свое воплощение в неподражаемой и по сути своей призрачной природе гигантских заболоченных пустошей.

После посещения очередного боя быков Воронов так заслушался своих новых испанских друзей, которые пустились в споры и пространные рассуждения о том, чьи быки лучше, что попросил их свезти его на знаменитое ранчо Concha y Sierra, расположенное в болотах близ реки Гвадалквивир, что рядом с Севильей. По легенде, именно здесь выращивали самых лучших зверей для арены.

Попасть туда в сезон оказалось делом безнадежным и Воронову пообещали, что лишь в начале зимы смогут выполнить его просьбу. Профессор дал согласие. Торопиться ему было некуда, так как поиски его чем дальше, тем все больше и больше заходили в тупик, превращаясь в простое и бесцельное путешествие по незнакомой, но очень необычной стране. О Книге он почти забыл, полностью растворившись в непосредственном существовании.

И вот в самом начале зимы он очутился на болотах. Им пришлось припарковать свой автомобиль на обочине. С небес на них обрушился самый настоящий ливень. Пришлось идти по какой-то тропке, которая в сухой сезон, может быть, и была пригодна для пеших прогулок, но зимой превратилась в сплошное месиво. Грязь прилипала к подошве и каждый шаг давался с необычайным трудом. А кругом, насколько хватало глаз, были одни лишь ровные, как ладонь, земли, сплошь покрытые вечно зеленой травой.

— Это и есть болота Las Marismas, — пояснил профессору сопровождавший его матадор с ранчо Concha y Sierra.

По небу ходили тяжелые зимние облака и все вокруг, казалось, было слеплено из одной серой субстанции. Воронов и представить себе не мог, что где-то в маленькой и ухоженной Европе могли еще существовать такие огромные заболоченные пустоши, среди которых нашли себе приют птицы со всех уголков Европы и даже Африки. Болота, расположившиеся на самом юге страны, оказалась столь дикими и бескрайними, что живо напомнили Воронову какие-нибудь приволжские степи.

В этот день всех поразила одна очень странная аномалия. Пока Воронов со своими друзьями продолжал медленно брести по тропинке, еле-еле переставляя от налипшей грязи ноги, вокруг них из-под самого низу, почти на уровне земли вдруг запорхала, засуетилась целая колония ласточек числом около сотни. Больше всего птичек почему-то привлекали именно ноги. Один шаг — и ласточки стремглав бросались вниз, к самым мыскам ботинок, а затем с головокружительной скоростью они вновь взмывали в небо. Так в итальянской живописи обычно изображают поступь святых. Осмелев, ласточки пролетали у самого лица Воронова, едва не царапая кончиками крыльев носа или щек. Когда Воронов протягивал было руку, стараясь поймать хоть одну из пташек, то та умудрялась проскользнуть буквально сквозь пальцы, чтобы с каждым новым шагом вновь совершить опасный маневр и упасть к ногам, а затем опять взмыть в небо, едва чиркнув по болотистой воде своим молниеносным крылом.

Почему в этот день ласточки так долго не хотели покидать их? Впоследствии никто так и не смог дать Воронову мало-мальски убедительного объяснения. Мысль о том, что это была просто игра, игра ради самой игры — показалась наиболее приемлемой.

Во всяком случае именно ласточки сразу же дали понять Воронову, что он ступил на ту часть испанской земли, где властвовали только птицы и никто более. Здесь в разное время года находила приют, наверное, одна из самых больших птичьих колоний, слетевшаяся почти со всех уголков земли. Всего около нескольких миллионов особей.

Триста тысяч одних только уток ютились здесь каждую зиму, десять тысяч огромных гусей, несчетное количество лысух, аистов и прочее, не считая местных представителей мира пернатых.

Если бы все эти крылья по какой-нибудь неведомой причине вдруг решили взмыть в воздух, то вполне могло бы показаться, что поднялась в небо сама Испания, влекомая в небесные дали слепым инстинктом миллионов собранных воедино птиц.

Болота находились на территории знаменитой Андалусии, в царстве мавров, где и зародилось искусство барокко, искусство создавать иллюзии.

Наконец они добрались до ранчо. Но знаменитых быков нигде не было видно. Матадор объяснил, что животные пасутся на воле. В загоне их здесь никто не держит. Настоящий бык всю свою короткую пятилетнюю жизнь до арены должен быть предоставлен самому себе. Так у него появляется большой шанс приобрести что-то вроде интеллекта, ибо интеллект казалось давал знать о себе на болотах в каждом неожиданном взмахе птичьего крыла:

Природы праздный соглядатай Люблю, забывши все кругом, Следить за ласточкой стрельчатой Над вечереющим прудом. Вот пронеслась и зачертила — И страшно, чтобы гладь стекла Стихией чуждой не схватила Молниевидного крыла. И снова то же дерзновенье И та же темная струя, — Не таково ли вдохновенье И человеческого я?

А без этого во время корриды нет шанса дать знать о себе трагическому чувству жизни — duende.

Пришлось сесть в седло, чтобы отправиться в самое сердце болот. Они трусили так несколько часов и все ради того, чтобы хотя бы одним глазом взглянуть на самых лучших во всей Испании быков. Но их нигде не было видно. Одни птицы и больше ничего. Воронов и его сопровождающий начали даже терять надежду. Но вдруг раздался крик: «Смотри!»

И откуда-то слева из густых зарослей травы, словно призрак, материализовалась в воздухе мощная фигура животного. Уши быка торчали так же грозно, как и огромные рога. Он почти растворился в общей серой унылой атмосфере дождливого зимнего дня. Воронов и его спутник замерли. Даже лошади, казалось, почувствовали всю торжественность момента. Остановился и бык, до этого мелкой трусцой приближавшийся к всадникам.

Несколько минут, сохраняя полную неподвижность, они напряженно всматривались друг в друга. И тут к ужасу своему всадники стали различать в сером тумане, нависшем над болотами, смутные силуэты других животных. Один, два, три, пятнадцать, двадцать чудовищ смотрели теперь на них.

Медленно этот боевой отряд двинулся по направлению к двум всадникам. Казалось быками управляла не столько слепая ярость, сколько простое любопытство.

Очень скоро животные оказались в опасной близости от людей. Воронов почувствовал, что весь покрылся холодной испариной и в животе предательски зажурчало. Матадор попытался успокоить профессора:

— Они не будут атаковать нас, пока держатся стадом и пока мы в седле. Не бойтесь, сеньор, и крепче держитесь за поводья.

Так Воронов, ни жив, ни мертв, и остался сидеть в седле, не смея даже перевести дыхание. Они оказались сейчас в самом центре стада. Но прошло еще несколько мгновений, и быки исчезли в сером тумане так же внезапно, как и появились.

Потом, когда неожиданно взошло солнце, Воронову посчастливилось на фоне бесподобного заката увидеть еще одну фантастическую картину: профиль быка-исполина, на голове которого сидела маленькая птичка. Она заботливо что-то вычищала на могучем туловище, словно заранее готовя для выступления на арене то место, куда и должен был быть нанесен удар милости божьей, последний удар тореадора, подобный удачной рифме в завершающем стихе любовной канцоны.

Крылатая птичья воздушная и грубая, земная, бычья природа болот в этот момент заката словно сплелись воедино. Это и был самый выразительный символ религии кихетизма, как показалось тогда Воронову.

* * *

Видел Воронов и Толедо и, конечно же, церковь святого Фомы, где находится знаменитая картина Эль Греко «Похороны графа Оргаса». Но в Толедо, в этой древней столице Иберии, его поразил не столько всемирно известный шедевр, сколько забавный и таинственный случай, свидетелем которого и стал московский профессор.