Библиотека Дон Кихота

Кстати, охрана алжирской тюрьмы сплошь состояла из этих самых прозелитов. И охрана была суровой. Обращенцы словно мстили за свой позор упорствующим.

Мигелю снилось, с каким восторгом он ступил на палубу корабля «Эль Соль», который должен был доставить его из Италии назад на родину. «Эль Соль» — Солнце. Какой удар! Какая горькая ирония Судьбы! Это было похоже на неожиданный сюжетный поворот в рыцарском романе. Галера «Эль Соль» — радость возвращения домой. Он вместе с братом Родриго скоро увидят отца, сестер. Плещется море за кормой. Небо ясное. Бури не предвидится. Но галера, галера судьбы везет их с братом не к Пиренейскому полуострову, а в царство жестокого, беспощадного, убийственного Солнца. Впрочем, жаловаться нечего. Ведь так и было написано золотыми буквами на досках обшивки того самого злополучного корабля — «Эль Соль». Куда ж еще он мог плыть? Только туда, где царствует солнце.

26 сентября 1575 года галера «Эль Соль» была окружена целой эскадрой алжирских корсаров и после долгого, отчаянного сопротивления признала себя побежденной.

Когда Мигеля в качестве пленника доставили в Алжир, то ему показалось, что он очутился на другой планете. Здесь царствовал неприкрытый цинизм и разбой. Пороки воспринимались как добродетель и наоборот.

Официально Алжир находился под протекторатом Константинополя, но в реальности этнических турок здесь было не так уж много. Большинство обитателей Алжира составляли прозелиты. В этой метрополии контрабандистов и притоне корсаров легко находили себе приют подонки со всей Европы.

Оказалось здесь и немало морисков, потомков андалузских мавров. Среди них было много искусных моряков, и они охотно стали пиратами, желая отомстить испанцам за свое унижение.

Постепенно Алжир и Тунис превращались в самые настоящие пиратские государства, которые жили за счет непрекращающихся грабежей как на море, так и на самом африканском континенте. Возвращение подобных экспедиций всегда сопровождалось всеобщим ликованием в предвкушении дележа добычи. Во время таких праздников люди словно сходили с ума, забывая о существовании каких бы то ни было добродетелей.

В христианском мире об этих так называемых пиратских государствах слагались легенды одна ужаснее другой.

Ступив на африканскую землю, Мигель ощутил себя странником во времени, оказавшимся у самого подножия Вавилонской башни, до того поразило и оглушило его пестрое смешение всевозможных рас и национальностей, людей, говоривших на каком-то неслыханном жаргоне, составленном из смеси всех языков без определенных правил произношения. Тут, на берегу, в невообразимой сутолоке толпились арабы и евреи, греки и турки; среди иноверцев суетились христиане; были между последними и рабы, служившие садовниками, ремесленниками, гребцами. Попадались здесь и свободные иноверцы, по большей части купцы, явившиеся в этот разбойничий притон под защитой охранных листов, с разнообразными товарами, начиная с английского железа, испанских тканей и кончая русскими изделиями из финифти.

Между купцами сновали покупатели; алькальд, янычары, свирепые военачальники толпились на пристани в невообразимом хаосе.

Здесь всю самую тяжелую и грязную работу делали только рабы-христиане, не захотевшие отказаться от своей веры.

После того, как добычу относили на склад, начинался осмотр живого товара, то есть пленных. Сначала их обыскивали, а затем распределяли по категориям: богатых и знатных отделяли от бедных и простых граждан. Первые представляли высокую денежную стоимость. В ожидании большого выкупа с такими пленными обращались бережно, часто даже подобострастно. Зато на бедных смотрели как на рабочий скот: им тотчас надевали кандалы, назначали тяжелые работы и запирали в тюрьмы, в эти адские жаровни.

Мигель помнил, как тут же на пристани начался торг. Это была настоящая борьба за существование. Сами пленные изо всех сил старались понизить свое истинное социальное положение — в противном случае сумма выкупа могла возрасти до небес.

Хозяева же, наоборот, вовсю набивали цену. Они не прочь были простого солдата повысить до звания генерала, матроса произвести в кабальеро, аббата — в епископа.

Подобно другим пленным обыскали и Мигеля. У него нашли письмо дона Хуана и герцога Созы. Эта находка и стала причиной всех несчастий. Мигель протестовал, говорил, что он и его брат Родриго — простые солдаты. Но в глазах хозяев, благодаря этим письмам, скромный пленник сразу стал генералом, на котором можно было заработать целое состояние.

Эти проклятые письма в дальнейшем приведут всю семью Сааведра к полному разорению. Два брата, двое мужчин, представители славного рода, изберут военную карьеру, чтобы облегчить тяготы семьи, а в результате получится все наоборот. Турки даже не смогут прочесть и строчки из этих злополучных писем. Их внимание привлечет необычная гербовая печать, украшенная позолоченным шнурком. На этом позолоченном шнурке и повиснет жизнь братьев Мигеля и Родриго. Правда, поначалу как богатых пленных их не отправили в жаровню. Они жили в весьма сносных условиях и к ним относились даже с подобострастием. Но было ясно, что вечно так продолжаться не может. Тюрьма под открытым палящим солнцем казалась самой неизбежностью. Мигель мог видеть, каким образом, начав с коленопреклонений и подобострастно-льстивых выражений высокого почтения, турки резко переходили к угрозам и кончали кровавой расправой, когда жертва обмана или недоразумения не оправдывала их надежды на богатый выкуп.

В дальнейшем с первым пленным, сумевшим собрать необходимую сумму и получившим долгожданную свободу, Мигель отправит письмо на родину.

Весть о плене как гром среди ясного неба поразила ничего не подозревавшего отца. Не задумываясь, старик заложил свой последний клочок земли, добавив к вырученным деньгам приданное обеих дочерей. В результате получилась значительная сумма. Жить было не на что, но зато появилась надежда вновь увидеть сыновей.

Золотой шнурочек на гербовой печати легко и надежно сдавил горло всему роду Сааведра.

Но оказалось, что и этих денег недостаточно, чтобы выкупить сразу двоих пленников.

Тогда Мигель сделал единственно возможный выбор: на волю он отправил брата, добровольно решив остаться в алжирском плену без всякой надежды на возвращение.

Что ж? Так надо. Мигель видел, что Родриго сдает с каждым днем, что брату не выдержать этих мук, что ему, Родриго, все больше и больше становится жаль своего молодого красивого тела. Еще чуть-чуть — и получай Алжир своего нового прозелита. А что ему, «однорукому» жалеть? Он увечный, он инвалид. Он уже отмечен страданием. И страдание стало для него чем-то привычным. Мигель хорошо запомнил мысль одного философа: страдание — это быстрейшее животное, которое способно довести вас до совершенства. Страдание лишь укрепляло дух Мигеля, заражая его Благословенным Вдохновенным Безумием.

Родриго был далек от этого Безумия и поэтому его следовало срочно отправить в Испанию. Пусть отец, ставший по их милости бедняком, пусть сестры, лишившиеся приданного, утешатся, увидев хоть одного сына и брата, сумевшего сорваться с тонкого золотого шнурка, так некстати украсившего злополучную гербовую печать герцога Созы. Этот шнурочек, что бритва, резал по живому не только тех, кто еще был жив, но и не родившихся в будущем представителей рода Сааведра. Сестры, сестры мои, представляю, как отказались вы от своего приданного. Тихо порыдали, потом подошли к отцу и сказали: «Бери!», лишив себя замужества, материнства, блаженного ощущения младенческого тела, пахнущего вашим, сестры мои, вашим благословенным материнским молоком. Ах, сестры, сестры мои! Как болит, болит моя увечная рука за вас, сестры мои, как рвется на части сердце мое!

Если тогда в битве при Лепанто он пропустил вперед своих товарищей, и они взяли на себя его собственную судьбу, то сейчас Мигель уже никому не позволит разделить с ним отпущенных только на его долю страданий. Вперед! Плыви, плыви из этого испепеленного солнцем Ада, дорогой мой Родриго. Кто сказал, что в Аду темно и царствует вечная ночь? Бред. В Аду солнечно, как в Алжире! Плыви и постарайся утешить отца и сестер наших. Хоть ты женись и продолжи род Сааведра. А я остаюсь. Видно такова судьба моя, брат мой. Видно надо испить эту чашу до самого конца, потому что кто, если не я? Ведь так? И здесь мое место. В страдании я буду стоек раз из всей семьи для этого подвига выбрала меня судьба моя. Передай, Родриго, отцу и сестрам нашим, что я до конца останусь истинным христианином, чего бы мне это не стоило. Видно, страдания — мой путь, мое единственное настоящее призвание, страдание, а не меч или перо. Пусть так. С судьбой не поспоришь. Буду страдать, терпеливо и молча. Я пойду до конца, Родриго, до конца.