Библиотека мировой литературы для детей, т. 15

Как резко отличается атмосфера в доме Карташевых от той, в которой рос Сережа Багров! Гарин-Михайловский, конечно же, преувеличивал силу и характер наказания, заострял переживания Темы. Но тем самым отчетливее и явственнее обозначалось авторское «задание»: Гарин-Михайловский стремится не только запечатлеть, но и переосмыслить свой богатый жизненный опыт, сделать его поучительным не только для одного себя лично.

В окружающей Тему среде опаснее всего — нетерпимое отношение к чувству человеческого достоинства, к поведению, руководимому понятиями чести и справедливости. Жестокость отца — это не вспышка гнева, это принцип усвоенной и отстаиваемой им системы. Той же системы придерживаются и в гимназии. Ее директор отрицает за гимназистами право рассуждать о начальниках, отвергает «правила какого-то товарищества» и считает своей священной обязанностью «сплотить всю эту разрозненную массу (учащихся. — В.Б.) в нечто такое, с чем, говоря о практической стороне дела, можно было бы совладать». «С момента его поступления ребенок, — разъясняет директор Аглаиде Васильевне Карташевой, — должен понимать и знать, что вся власть над ним в сфере его занятий переходит к его новым руководителям. Если это сознание будет глубоко сидеть в нем — это даст ему возможность благополучно сделать свою карьеру».

Такая система, показывает Гарин-Михайловский, губительна, а для слабых натур — гибельна. Но не менее, чем ее «прямое» давление, разрушительно для человеческой личности приспособление к системе, компромисс, а тем более примирение с господствующими принципами и правилами. Именно к подобным компромиссам часто склоняет Тему и его мать, как правило, невольно, бессознательно, из одной лишь горячей любви к сыну, из желания ему счастья, благополучия, какой бы высокой ценой они ни оплачивались.

Образ Аглаиды Васильевны противоречив, двойствен. Она — союзник автора, пока борется против насилия над личностью ребенка, пока обличает бездушную систему воспитания, убивающую в человеке волю, вытравливающую из человека его неповторимое «я». Но автор солидарен с ней только до строго определенной границы.

В повести есть такой эпизод. К дому Карташевых примыкал наемный двор, где ютилась «городская голытьба». «Мысль о наемном дворе давно уже приходила в голову матери Темы, Аглаиде Васильевне. Нередко, сидя в беседке за книгой, она невольно обращала внимание на эту ватагу вечно возбужденных веселых ребятишек. Наблюдая в бинокль (!) за их играми, за их неутомимой беготней, она часто думала о Теме». И наконец она разрешает сыну посещать наемный двор, играть с «голытьбой» — но не больше! Как только Тему его более развитые товарищи по гимназии захотели приобщить к чтению передовой литературы, она бьет тревогу! Аглаида Васильевна категорически против новых увлечений Темы, так как глубоко убеждена, что учения Чернышевского, Добролюбова, Писарева ошибочны и вредны!

Вместе с писателем мы с интересом и горячим сочувствием следим за неравной борьбой маленького Темы против жестоких воспитательных принципов отца, против казенно-рутинной системы обучения и общепринятых и общепризнанных нравов, привычек окружающих. Правдивый, искренний, добрый Тема сопротивляется губительному воздействию насилия, равнодушия, лицемерной морали.

И все же Тема чаще падает, чем побеждает. Чего недостает ему? И — шире — что придает человеку нравственную стойкость и мужество, которые помогают ему преодолеть влияние среды? Гарин-Михайловский, опубликовав повесть, продолжает биографию своего героя: он пишет повести «Гимназисты» (1893), «Студенты» (1895), «Инженеры» (осталась незаконченной, опубликована посмертно в 1907 г.). Так возникает тетралогия, самое известное в творческом наследии писателя произведение.

Если в повести «Детство Темы» герой — жертва обстоятельств, то в последующих повестях тетралогии Артемий Карташев предстает человеком, не способным, а иногда и не желающим встать выше обстоятельств. И тональность повествования заметно изменяется: сочувствие уступает место критике.

Биографию и жизненную судьбу Артемия Карташева Гарин-Михайловский осмысляет исторически. Он выявляет в ней типичное для поколения, пережившего эпоху «безвременья» 80-х годов. Правительство на убийство народовольцами в 1881 году царя ответило казнями и репрессиями.

В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и мгла: Победоносцев над Россией Простер совиные крыла. А. Блок

Правительству удалось сбить волну революционного демократического движения. Интеллигенцию в массе своей охватывают кризисные настроения, из которых некоторые ее «отряды» хотели найти выход в легальных, разрешенных правительством — поскольку они не угрожали существующему строю — формах общественной деятельности. Эта эпоха и породила героев, хорошо известных читателю по чеховским произведениям: это интеллигентные люди, либо не успевшие обрести, либо утерявшие «общую идею», этого «бога живого человека» (Чехов) и потому превратившиеся в обывателей. Одним из таких героев предстает в последних частях тетралогии Артемий Карташев.

Человека создает сопротивление косной среде, но не стихийное, не инстинктивное, а осознанное, основанное на прочных, передовых убеждениях. А такие убеждения вырабатываются упорным трудом, напряжением всех внутренних сил, активной работой мысли. Только тогда, проникая в самую сердцевину личности, они делают ее стойкой против разрушительных для нее влияний. Для Артемия Карташева такая работа оказалась непосильной. Гарин-Михайловский с грустной иронией пишет о том, как попытка Артемия Карташева приобщиться к передовой литературе оказалась не более как очередным, преходящим увлечением. Почитав с вечера Писарева, он уже утром чувствует себя «другим человеком»: будто он сменил одно платье на другое!

И неминуемо происходит то, что и должно было произойти: гимназиста, а потом студента Карташева берет в плен пошлость жизни. Он даже и на свою мать привыкает смотреть «как на подготовительную для себя школу по части надувания более опытных своих учителей». А в итоге он оказывается в той «многочисленной партии» людей, которые «ничего не читали, ничем не интересовались, ни о чем не помышляли, кроме ближайших интересов дня. Они ходили в гимназию, лениво учили уроки и в свободное от занятий время скучали и томились».

Праздным, ленивым шалопаем остается он и в институте. «Корабль без якоря. Работа без устоев. Кучка возится, строит, а пришла волна мрака, и… и все к черту, колесо белки. Нет фундамента образования достаточного, чтобы противостоять напору этой волны» — так передает один из друзей Карташева драму их жизни.

Безыдейность делает. Карташева пошлым обывателем, по-мещански эгоистичным. Правда, став инженером, он отдается с увлечением проектированию и строительству железных дорог, проявляя при этом и сочувствие к честным труженикам, и открытую неприязнь к нечистоплотным дельцам. Конечно же, Гарин-Михайловский рассказал в «Инженерах» о многих эпизодах из своей собственной жизни, связанной с его любимой профессией. К ней он и вернулся, когда крестьяне подожгли его имение, почти разорив владельца. В то же время образ инженера Артемия Николаевича Карташева особенно далек от автобиографичности.

После кратковременного увлечения народничеством Гарин- Михайловский убеждается в несостоятельности его доктрин и возлагает надежды на марксистское учение о путях и средствах преобразования жизни. Он участвует в организации первой в России марксистской газеты «Самарский вестник», сближается с революционерами. В 1901 году Гарин-Михайловский вместе с Горьким, Маминым-Сибиряком и другими писателями ставит свою подпись под протестом против избиения полицией студенческой демонстрации. Еще теснее его связь с революционным движением в годы первой русской революции. «Вся моя логика и все мои симпатии принадлежат социал-демократическому движению», — заявляет он в одной из своих статей. «Я думаю, — писал о нем Горький, хорошо его знавший, — что он считал себя марксистом, потому что был инженером. Его привлекала активность учения Маркса… Марксов план реорганизации мира восхищал его своей широтой, будущее он представлял себе как грандиозную коллективную работу, исполняемую всей массой человечества, освобожденного от крепких пут классовой государственности».

В другом, можно сказать, прямо противоположном направлении развивается его литературный герой — Карташев. Он приезжает со своего участка железной дороги в Петербург женихом богатой невесты, дочери бывшего посланника. Попав в кружок влиятельных и преуспевающих воротил, он завидует сделанной ими карьере. У него не вызывает никакого протеста наставление, какое дает ему одна из дам этого кружка: «Лучше быть таким, как Гартвинг, и вы, кажется, такой же: не задумываться и брать, что дает жизнь. И все будут вас любить, и вам будет легко, и с вами будет легко». В Карташеве во весь голос заговорили сословные предрассудки. Мальчику Теме могло казаться естественным, что его семью обслуживает дворня, что прислуга обращается к нему, восьмилетнему мальчику, на Вы, что бонна, которую он оскорбил, не смеет назвать его «глупым мальчиком»: он — сын генерала. Но Карташев остался верен на всю жизнь и такому завету отца-генерала: «Если ты когда-нибудь пойдешь против царя, я прокляну тебя из гроба…» И Артемий Карташев не стал человеком гражданского долга и высокого патриотического сознания, в чем он и сам признается в одной из финальных сцен.