Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)

При убожестве змеиных мозгов такое старание надо ценить. И не вводить кобру в непредвиденные расходы…

Я так и сделал: обошел ее стороной и сфотографировал издалека. Может, другие при встрече с коброй чувствуют себя героями. Я же нет. Никто лучше кобры не умеет напоминать, что ты лишь всего-навсего простой смертный…

Ветер посвистывает в развалинах надгробий. Затерянно и уныло. Ветер пересыпает песок с ладони на ладонь. До горизонта — и дальше! — ни тени, ни зелени, ни воды! Земля солнечного огня. и никакой жизни тут быть не должно. А она есть! Полдня читаю исповедь черепахи — а сколько картин из жизни песков! Перевернул черепок, а из-под него жук-скарит. Бросился прямо под ноги! Не укусить он хочет, а спрятаться от солнца в мою тень.

На большом кладбище — кладбище маленькое, черепашье. Груда сухих панцирей — как пустые консервные банки. Большие и маленькие. Я разгребаю ногой, и они глухо постукивают. Понятно, почему все развалины в белых птичьих кляксах: хищники высматривают с высоты черепах и приносят сюда — на разделку. И вот за годы скопилась «посуда».

Из одного панциря выползла мохнатая фаланга. Из-под другого, вызывающе задрав членистый хвост с шипом, выбежал скорпион. И черепашье кладбище полно жизни. Выполз жук-миномет и сразу сделал стойку на голове — нацелился. Первое серьезное предупреждение: тронешь — пальну ядовитым паром!

Скарабей катит шар бегом и… стоя на голове! Щелкаю его по панцирю — он сразу же встает на задние лапки, а передние задирает вверх: сдаюсь!

След моей черепахи уводит дальше. Черепаха упорно карабкалась на барханы, то и дело оскользаясь, а то и сползая вниз. И мои ноги ползут и тонут. Хватаюсь за пук селина, но он не выдерживает, и я выдираю его с корнями. Под корнями сырой песок, а из песка смотрит на меня геккончик — глазастый, как лягушка, и пятнистый, как леопард. Поразительное порожденье сухой пустыни! Ему бы — мягкому, нежному! — в сыром болоте жить, а не в жестких прокаленных песках.

Геккон стоит на кривых тонких ножках, таращит на меня глаза и… виляет хвостом, как обрадованная собачка! На глаза ему налипли песчинки, и он стирает их… языком! Протирает глаз, как донышко блюдца. Сперва один, потом другой. Глаза сияют, словно шлифованные влажные гальки.

Охотится сцинковый геккон только ночью. А на день закапывается в песок — до самого влажного слоя. Тем и спасает свою нежную кожицу и свою жизнь.

В песках всегда есть этот влажный слой: в зависимости от погоды он то поднимается вверх, то опускается в глубину. И вместе с ним то выше, то ниже проводят день все те, кому не по силам дневное пекло и сушь пустыни. В полдень пески пусты — но под ними в глубине скрыт слой жизни, влажный слой, спасающий от жары. Не будь его, и пустыня в самом деле была бы мертвой. А так под поверхностью мертвых песков слой живых существ — как планктон в океане.

Но не спасет тебя и этот всех спасающий слой; в песок с головой не зароешься, как геккон.

На гребне бархана стоит на пяточках — пальцы жжет! — ушастая круглоголовка. Цветом похожа на песчаную — тоже что-то вроде комочка песка! — только комочек этот тяжелее раз в десять. Песочный хвост ее с черным — словно обугленным! — кончиком то сворачивается, то разворачивается — как «тещин язык». И вдруг мгновенно мирная ящерица обернулась в разъяренного дракона! Пригнулась, как для прыжка, хвост завила собачьим кренделем и красную пасть разинула до ушей! Да что до ушей — пасть с ушами! По углам развернулись красные складки — как два красных веера!

И этакое страшилище кидается в ноги, подобно рассвирепевшей дворняжке. Увеличь ее в сотню раз — и перед тобой воскресшее ископаемое чудовище, какое увидишь разве что в кошмарном сне.

Я переступаю с ноги на ногу, а круглоголовка пляшет свой воинственный танец. Когда нет у тебя острых когтей и больших клыков, а каждый тебя норовит обидеть — бери на испуг! Нападай первым, да разинь рот пошире, да разверни веером красные «уши». Вот схвачу, укушу, проглочу! Может, и испугаются…

А если нет — убегай. Или затрясись и утони в песок.

Круглоголовка так и сделала: прижалась к песку, задрожала и утонула. Быстрый и верный способ спасения: метнись под бархан, а еще лучше в куст, и утони там в песок. С глаз долой и из сердца вон.

Путь преградила длинная и крутая гряда. Никому бы не поверил, что черепаха может вскарабкаться на такую — но вот ее след! Лезу на четвереньках, поднимаюсь на гребень, встаю. Вот он — черепаший рай! Под грядой большая низина — зеленая от травы. Краснеют маки, желтеют странные ромашки — одни желтые пуговки без белых лепестков. Но перед раем ад — узкое, но длинное глиняное болото. Оно скоро высохнет и превратится в такыр, гладкий и крепкий, как асфальт. Но черепаха не стала ждать: слишком, заманчивые запахи плыли с другой стороны.

Смело вползла черепаха в густой кисель и увязла. Она ворочалась, выдиралась, но вязкая жижа от этого только больше и больше налипала на панцирь и лапы. И засыхала на них коростой.

Я опоздал: солнце вмуровало черепаху в густую глину, высушило ее и убило, не оставив ни единой царапины!

Вот она — неподвижная, как булыжник. Темная точка в конце длинного повествования, написанного самой о себе.

Старая Черепаха. На панцире вмятины и борозды: орел бросал с высоты на камни, лисица пробовала на зубок. Никто не смог одолеть — одолело солнце.

Старая черепаха — все щитки в морщинках. Каждая морщина — год жизни, сколько морщин — столько и лет. Как кольца на пне дерева.

Считать мне их некогда — манит зеленый черепаший рай. После голых сухих барханов тут и в самом деле рай: хоть и жиденькая, а тень, хоть и реденькая, а травка. Рыжие пончики осочки, маки, лиловые кустики астрагалов, белые эремурусы. Багряные кисти ревеня с расстеленными на песке листъями-лопухами. Эта вот благодать и грезилась черепахе в ее длинных зимних снах.

И не ей одной! Вижу сразу нескольких черепах — эти попали в рай. Но ведут они себя не по-райски: дерутся! Или в пятнашки играют? Гоняются одна за другой — бегом! Догонит и стук щитком! Чур-чура — ты пятна!

А некоторые… бодаются! Как два драчливых барана, кидаются лоб в лоб и — бряк! Но не лбами, а щитками; головы они на мгновение прячут. Другие кружатся каруселью, норовя одна другую цапнуть за лапу или за хвост своим попугайским клювом. Подсовывают друг под друга головы, норовя перевернуть противника на лопатки.

После драк и игр обкусывают листики и травинки, жадно жуют, подталкивая травинки в рот бугорчатой и когтистой лапой.

…А мы привыкли считать черепах чуть ли не мертвыми булыжниками! Не пьют, не едят, в воде не тонут и в огне не горят. И пригодны они разве что на гребешки да на пепельницы.

Жизнь черепах не балует. И в раю у них много забот. Трудно им уцелеть. Потому-то каждый год жизни оставляет на щитке морщину-борозду. Морщины лет — одна глубже другой…

22 апреля.