Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)

Выключаю фонарь, и сразу гаснут земные звезды, а звезды над головой становятся ярче. Снова щебень поскрипывает под ногой, авдотка зовет и зовет, а я иду да иду…

Орнитологи про авдотку знают все: что ест, сколько несет яиц и когда линяет. Местным же жителям авдотка известна как птица таинственная. Она пугает ночными жутковатыми криками и подозрительным поведением: любит по ночам бегать у трупов овец, коней и верблюдов. Орнитологи, конечно, объяснили бы, что авдотку интересуют не трупы, а жуки, которые к ним собираются, что ничего в этом загадочного и таинственного нет и что суеверия неуместны. Но пастухи все равно бы им не поверили. И я не верю — хотя все так и есть… Но не нужна нам авдотка-жукоед, подавай нам загадочную ночную птицу. Такой мы видим ее, и нам не нужно другой. Пусть в ночном небе слышится заманчивый печальный голос. Пусть пастухи рассказывают, как загадочные птицы пляшут танец смерти вокруг павших коней. Они ведь и в самом деле пляшут.

Охотники ловят авдоток так: вкапывают в песок тазик с водой, а вокруг заборчиком втыкают… спички. В спичечном заборе оставляют проход, в котором ставят капкан или подвешивают петлю. Уверяют, что авдотка ночью бегает только по чистому песку, не наступая на стебельки или веточки. Она ни за что не перешагнет через спички, а непременно войдет в проход и попадется, осчастливив охотника кусочком сухого мяса.

Видел авдотку и днем. Когда бежит, ее и издали видно, а ляжет — и с глаз долой. Словно рассыплется на сухие стебельки, веточки и песчинки. Лежат тогда на земле только два ясных камешка, как два янтаря — круглые, золотистые и блестящие. За такие глаза называют авдотку „глазуном“. А за то, что день лежнем лежит, — „лежень“. И надо бы как-то еще назвать за ночные унылые крики. Но как?

2 мая.

Птичье гнездо… свалило дерево? Своими глазами вижу: гнездо повалило дерево! Много лет гнездились на коряжистом саксауле орлы. Каждую весну они надстраивали гнездо — гнездо раздавалось вширь и ввысь. А дерево все старело, не выдержало тяжести и рухнуло.

В гнезде два орленка: сперва они, похоже, выкатились из гнезда, но потом снова в него вскарабкались. Внизу, конечно, опасно — и лиса, и барханный кот! — но родители у орлят орлы, а с ними шутить опасно.

Сегодня день странных встреч. Долго не могу понять, что меня настораживает? Что-то не то происходило вокруг и не так. Да ведь я вижу то, чего не должно быть! Варан, удирая, почему-то не в нору спрятался, как всегда это делает, а убежал, пыля, на бархан. Песчанки тревожно пищали у нор и так их много, словно вся колония высыпала на меня смотреть. А на меня почти не обращают внимания, вертятся по сторонам, тревожно свистя. Больше обычного вижу змей, хотя уже здорово припекает и пора бы им в норы прятаться.

Разгадка явилась снизу. Только что под ногами была твердь земная, и вдруг словно на шаткий мостик шагнул. Земля дрогнула, колыхнулась, мотнулись кусты саксаула, с барханов обрушились лавины песка. Землетрясение!

Ничего страшного не случилось: земля подергалась и успокоилась. А вот все норки — засыпало! Этого-то и боялись норники, боялись быть засыпанными. Потому-то загодя и покинули норы. Но как узнали они, что будет землетрясение?

Когда бежит по степи большое стадо сайгаков, из нор выскакивают суслики и песчанки, выползают змеи и ящерицы — чтобы на них посмотреть. Подземным жителям любопытно увидеть диковинных зверей — рога в кольцах, морда тыквой! А сайгаки их всех затаптывают. Но все проще: от сотен копыт сотрясается земля, норники загодя ощущают дрожь и спешат покинуть норы, боясь землетрясения.

В каждой пастушьей байке всегда что-то есть. Не просто взяли и придумали, что варан-де высасывает молоко у коз. Видели — и не раз! — как подползали вараны к лежащим козам. А зачем к козе подползать, если не за молоком? Пастух привык, что от его стада всем что-то надо: волку — мяса, галкам — шерсти, скворцам — мух. Вот и варан ползет — конечно, за молоком! Вот и козодоя козодоем назвали, а он молока в рот не берет. А что над стадом порхает да рот у него до ушей, так это он жуков и бабочек ловит. Пастухи много видят. И все объясняют по-своему.

Рассказывают о змее-гюрзе, которая, высовывая из дупла язык, принимает глупых птиц на „червячка“. Птицы летят одна за другой, а она их кусает и убивает. А потом выползает ночью и глотает отравленную добычу.

Уверяют, что орел-змееяд развешивает под гнездом ядовитых змей, чтобы никто в гнездо не забрался. И в самом деле под гнездами змееядов находили висящих змей. Дотошные знатоки разоблачат суеверия пастухов и будут этим гордиться. А нам всем от этого станет почему-то скучнее. И саксаульники чуточку потускнеют.

Как быть с „байкой“ о летучей змее и змее-спирали? Ведь след зарисован и сфотографирован!

И я его снова нашел! Вот он, у моих ног — точь-в-точь такой же, как и тогда. Косые черточки одна за другой…

Теперь я иду по следу — с бархана на бархан! След, покружив по пескам, привел меня… к моему саксаульнику! И потерялся рядом с палаткой. Загадка была у меня под боком!

Ночь я провел в саксаульнике, скликая змей.

Давно был задуман некий эксперимент. Если на манок можно приманить рябчика, селезня, даже оленя и лося, то почему бы не приманивать змей на их „голоса“, записанные на магнитофонную ленту? Существуют же специальные службы, которые с помощью записанных голосов отпугивают с аэродромов и от посевов птиц. Отпугивают криком тревоги. А если включить не тревогу, а зов призыва — то можно и приманить.

Я записал шипение разных змей, надеясь, что это звук их призыва, а не тревоги.

И вот я в ночном саксаульнике „пою“ на разные змеиные голоса. Магнитофон стоит на чистинке у песчанкиных нор, окруженных кустами, я с фонарем сижу в сторонке, привалясь спиною к коряжистому стволу.

Солнце еще не зашло, но уже светит косо, приятно грея, высвечивая на стволах морщины и растягивая по песку четкие тени. Подремывает на закатном солнышке серый сорокопут. Шуршит, копаясь в сухой траве, тугайный соловей, резво скачет, склонив бочком голову и всматриваясь под ноги черным блестящим глазом; крылышки у него полуопущены, длинный рыжий хвост с белыми крапинками по ободку лихо задран вверх. Где-то далеко кукует кукушка — все никак не привыкну в пустыне к ее лесному позыву.

Порхает бабочка — беленькая с оранжевыми солнышками на крыльях, похожая на нашу зорьку, только солнышки у пустынницы очерчены снизу черным. Потом я узнал, что это одна из редчайших наших бабочек и коллекционеры разыскивают ее годами. И хорошо, что не знал, а то бы, наверное, соблазнился редкостью и погнался. А так мы расстались мирно: я проводил ее взглядом, зорьки всегда вызывали у меня какое-то особое приятное чувство.

Бледно-желтая — „сухая“ — заря пустыни. Путаница сухих, словно бы запыленных ветвей. Густеют сумерки. Чирикает первый геккончик. Пробежал хищный скарит, выставив челюсти, словно раскрытые клещи. Будь этот жук ростом с собаку — не было бы на земле хищника более свирепого и беспощадного. Он убивает и сытый. Убивает до тех пор, пока рядом с ним что-либо движется. Попав в ямку-ловушку вместе с другими, он всех убьет — даже фаланг, скорпионов и ящериц!

Соловей смолк, пролетел, пошлепывая в ладошки крыльев, козодой. Совсем уж темно — пора включать змеиные песни. И магнитофон мой тихонечко зашипел, а я стал ждать, что выйдет из моей затеи.

Клубятся в темноте кусты саксаулов. На небе проклевываются звездочки. Тишина, слышно, как в ветках над головой возится кроха-геккончик.

Время от времени я включаю фонарь и направляю его в сторону магнитофона. Но там пока никого.

Вдруг ясный шорох у песчанкиных нор. Быстро веду лучом и вижу, как из крайней норы — что и в прошлый раз! — выскочила глазастая птица и, оттолкнувшись длинными мохнатыми ногами, распахнув широкие мягкие крылышки, бесшумно взлетела вверх. Тот же обшарпанный сыч! У него и в самом деле гнездо под землей! Земляная сова…