Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)

Дом мой всем хорош, только уж очень свистит. Особенно по ночам. Днем я почти не бываю в нем, а если когда и бывал, то отвлекался делами. А вот ночью он свое берет. И без того за окном воет ветер, волны бухают в берег так, что огонь в фонаре вздрагивает, а тут еще домик свистит, ноет, стенает и гудит во все свои тонкие стены! В стены вмурованы тысячи ракушек, в каждой завихряется ветер, о каждую хлещут песчинки — и дом звучит как орган. Невозможно ни читать, ни писать, зато лежать и слушать его — одно удовольствие. По ночам под его завывания я парю в высоких сферах, уносясь за моря и горы и за широкие реки…

А днем ухожу в степь или брожу вдоль прибоя, бездумно следя, как волны накатываются и откатываются. Движение воды завораживает, на волны можно смотреть без конца.

В степи метет желтая метель, а на берегу у ног течет и завихряется поземка из белых ракушек. Ракушки летят по воздуху, стучат по лицу, метель особая, ракушечная, и воет она по-своему, по-ракушечному.

На закате и на восходе дом мой перламутрово светится, и смотреть на него издали очень приятно. Бери его, как огромную раковину, и прикладывай к уху. И слушай голос моря.

Я до сих пор слышу в раковине голос моря; говорят, что это хороший признак. А вот в пустой консервной банке ничего не слышу, хотя, как мне растолковали, все равно, что приложить к уху, — шум все равно услышишь. Нет, не слышу я шума в консервной банке, даже если она из-под скумбрии или морского окуня.

Дни идут. Погоды нет. Домик гудит.

21 декабря.

Апшероиский полуостров, берег Каспийского моря, зима. А по виду почти весна. Как запоздавшей весной сбиваются на редкие еще проталины птицы, так и эта степь представляется мне сейчас гигантской проталиной, на которую с далеких заснеженных земель слетаются птицы.

По блеклой степи ползут космы песка, засвистывает желтая метель, течет сухая поземка, заметая дороги и тропы, наметая сугробы песка и пыли у домов, у плетней, за столбами. Песок сечет лицо и руки. Как резвые зайцы скачут наперегонки по степи кустики перекати-поля. Г рудами скапливаются они в канавах, застревают в оградах из колючей проволоки и висят, словно взъерошенные птицы в сети.

Мутное солнце за космами песка — как в дыму. А в небе — птицы!

Утки, гуси, казарки. Косяками, цепочками, вереницами. Клиньями, стаями, толпами. Гогот, кряканье, гул. И нет им конца!

Птицы торопятся на зимовочную „проталину“. Ветер то раскидывает птиц, то сбивает в тесную кучу — и тогда слышно, как шаркают крылья о крылья! Птицы возбужденно галдят, они ушли от зимы — под ними весна!

Весна, конечно, жиденькая и временная: лужи воды, зеленые травинки. Мальчишка шлепает босиком, погоняя ослика. Суетливые стайки скворцов. Компании жаворонков — хохлатых и полевых. Трясется, зависнув, пустельга, а ветер все время ее сметает, но она, скользнув над землей, снова взмывает и опять мельтешит крылышками.

Слышно неземные голоса журавлей. Огромный клин их летит в вышине торжественно и величаво.

А у ноги жабенок: продрогший, в зеленых пятнах, с сонными глазами.

Какая ни весна, а весна! А если глаза закрыть — то и подавно: весеннее оживление, весенние крики летящих на проталину птиц.

25 декабря.

Птицы шумно радуются открытой земле и живой воде. Но спуск на землю не для всех проходит удачно. Болотный пастушок разбился о провода. До чего же красив этот житель густых непроглядных болотных зарослей! Горло и грудка дымчато-сизые, спинка в черных миндалинах, а серые бока в черную шашечку.

Много птиц бьется о провода! Утки, стрепеты, куропатки, дрофы, журавли. Все, кто низко летит над землей, все, кто неосмотрительно взлетает с земли. Гуси, лысухи, коростели. Соловьи, мухоловки, зарянки…

Бьются все. Одни чаще, другие реже. А сколько птиц убивает током! Чаще других гибнут от тока орлы. А их и так уже считают по пальцам. Печальное свойство человеческих сооружений — нести гибель живому. Поставим маяк — о его горящие стекла разбиваются тысячи птиц. А провода, трубы, дороги. Каналы с обрывистыми берегами, плотины, перегородившие реки? Их все больше и больше, жизни все меньше и меньше.

Местные лисы хорошо знают, что такое для птиц провода. Каждое утро вижу, как трусят они вдоль линии столбов, то и дело наклоняясь и что-то жуя…

29 декабря.

Сегодня море кипело особо — всю ночь! Ветер срывал с валов пену, словно дым, она стелилась над морем. Волны ухали в берег, домик вздрагивал и испуганно завывал.

Утром долго не мог открыть дверь — занесло песком. Когда открыл, то чуть ли не у порога собрал груду большущих зеленых раков — волнами накидало! А на уху море подкинуло мне судачка и дюжину толстолобых бычков.

Тихо переговариваясь — ка! ка! — прошли над домом одиннадцать лебедей. На дерновой кочке сидел нахохленный сыч-воробей и моргал глазами, переступая с лапы на лапу. Этот-то житель леса как сюда в степь попал? Даже спрятаться негде.

1 января.

Новый год!

Пахарь пашет на лошадях. Отдыхая, покуривает на меже, нежась под мягким солнцем. В сырых бороздах шныряют жаворонки.

Желтая степь резко кончается у густо-зеленой равнины Каспия. Сквозь песок всюду лезет трава. В бурьяне прячутся пролетные болотные совы. Странно и непривычно шагать по новогодней степи без единой снежинки и видеть весенних птиц.

За пологими холмами я набрел на странные лужи и озерки, которые почему-то не рябил ветер, а на воде не было птиц. Только вблизи я понял, что это огромные лужи нефти!

За воду их принимали и усталые птицы. Они садились на манящую лужу и не могли взлететь. Крылья окунались в вязкую жижу, птица бессильно распласталась, и нефть заливала ее. Вон их сколько — черных бугорков на „воде“. Как воздушные пузыри. А те, которые все-таки сумели добраться до берега, даже выползли на него, — их облепил песок: лежат рядом, как черные коконы каких-то огромных шелкопрядов.

Самые упорные и меньше измазанные отползли в сторону: но чем дальше они ползли, тем больше налипал песок. Они лежат вытянувшись, словно и после смерти в ужасе рвутся подальше от страшной липучей смерти.

Утки, кулики, лысухи. Некоторые птицы разорваны, сквозь черный кокон виднеется красное мясо. Лисицы, наверное, пытались поживиться, но отступались, набив пасть мазутными перьями.

Страшные лужи, одинаково заманчиво сияющие при солнце и при луне. Вся равнина застелена этими черными листами липкой бумаги, — но не от мух, а от птиц. И всюду черные птичьи мумии — как обугленные головни…