Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Сережа, что случилось? – прямо спросила она. – Что ты так огорчился? Придем на следующей неделе.

– Да я боюсь, что… – начал Сергей, но Вера уже по-другому – властно погрозила пальчиком:

– И не думай. Я тебя жду. Ты сегодня вечером заглянешь?

– Не могу сегодня, дежурю.

– Тогда завтра?

– Верочка, я не знаю, что будет завтра, – честно признался он, – но я тебя очень люблю. И Ольгу тоже. Так и знай.

– Не смей прощаться, – запретила она и, быстро оглядевшись, поцеловала лейтенанта в щеку: – Береги себя.

– А как же.

«Ну, ничего не поделаешь, – размышлял Акимов, следуя менять Остапчука, – будем ждать. Не страшно! Если что и закончится плохо, то для этого мерзавца».

Подумал – и невпопад прыснул. Денискины ведь слова. Когда начинал кто-то сетовать – неважно, на «хлеба маловато» или на «брильянты мелковаты», – он неизменно замечал, что это только у гадов всяких все плохо заканчивается, а у честных людей по-любому все будет хорошо. И на возражение одного бывалого: «Ври больше! Кучами гады живут – и ничего» невозмутимо парировал: «Не живут, а выживают, до времени. И то скучно – по ночам плачут и мамку зовут».

«Я бы поскучал уже, – думал Сергей, ускоряя шаги, все-таки четыре часа как отсидел Иван Саныч, не шутки, – и наскучал бы, не торопясь, Ольге сестренку или, там, братишку, а то и обоих. И чай бы с удовольствием гонял под фикусом. Ничего. Еще наскучаемся!»

* * *

Выяснилось, что скучал пока один Остапчук, покуривая и прохаживаясь взад-вперед под голубятней, совершенно, надо полагать, не заботясь о том, что ожидаемый субъект может появиться в любой момент. Странный он все-таки, этот сержант Остапчук.

– А, Серега, здорово, – поприветствовал он так, будто они чаи гоняют в отделении. – Ну, чего слышно на белом свете?

– Да все путем, – в тон ему, беспечно отозвался Акимов.

– Поесть не принес ничего?

В засаду Сергей прихватил с собой полбуханки и сахарку, но, конечно, не повернулся язык отказать боевому товарищу. В итоге, расположившись на нижнем этаже голубятни, прямо на ларе, который давеча взламывал Санька Приходько, разложили газетку, на ней нарезали толстыми барскими ломтями хлеб и круто посыпали сахаром.

– Жаль, кипяточку нет, – посетовал Иван Саныч, аппетитно хрустя крепкими, не по возрасту, зубами. – Такой харч обидно потреблять помимо чая.

Акимов, спохватившись, заметил, что надо бы выйти, а то мало ли, раньше заявится.

– И чего? – спокойно спросил Остапчук, продолжая работать челюстями.

– Ну, насторожится, сбежит, – пожал плечами Сергей.

– Да куда он денется! – легкомысленно отозвался Иван Саныч. – Доел?

Акимов, проглотив то, что еще оставалось во рту, кивнул, и тогда Остапчук крепко треснул по полу каблуками своих до блеска начищенных «прохарей»:

– Эй, как тебя там. Сидишь?

Акимов удивился.

Из-под пола послышались возня и матерная ругань, наконец недовольно ответили:

– Сколько держать-то будешь, начальник?

Иван Саныч сгреб в ладонь остатки крошек, кинул в рот, неторопливо приподнялся:

– Давай, Серега, к двери, держи на мушке.

– Что держать?

– А вот эту крышечку, под ларем, – указал Остапчук. – Я потихоньку отодвигаю, а ты – на стреме.

– Давай наоборот, я помоложе, – вызвался Сергей.

– Нашел пенсионера. Делай, что говорю.

Сергей подчинился. Постепенно, неторопливо, по сантиметру отодвигал Саныч окованный ларь, открывая крышку подпола. Акимов не спускал с нее глаз. Вот она освободилась на четверть, на половину, вот уже целиком ларь сдвинулся с крышки, на которой стоял Саныч.

– Что, готов? – уточнил он, хулигански подпрыгнув пару раз на скрипящих досках.

– Всегда готов, – заверил, хмыкнув, Акимов.

Остапчук, сделав широкий, гордый шаг, сошел с крышки и с линии огня.

Из подпола показалась большая ладонь левой руки, такая же, немаленькая, выползла правая – та самая, без указательного пальца, – потом поднялась белобрысая голова, монгольские глаза, нос уткой, исцарапанные скулы… – сам Козырев вылез целиком. Был он грязный, пыльный, потный, только два значка сияли тускло – ГТО первой ступени и «парашютик».

– Документы-то есть на награды? – зачем-то спросил Акимов.

– Тебе-то что? – возмутился тот.

– Поговори мне! – прикрикнул Остапчук. – Давай на выход, и смотри, ручками не дергай.

…– Минут сорок назад слышу – отодвигает кто-то доску, – рассказывал Остапчук, обшаривая карманы задержанного, – о, а вот и «вальтер». Серега, смотри, тот самый, «тридцать восьмой», с большой рукоятью… разъясним.

Он сунул оружие в карман шинели.

– Выглядываю осторожно: мать честная, баба какая-то лезет, да так умело, ну совершенно не по-женски. Ну, я тихонечко за угол, думаю – что это такое? Потом она зашла, платок скинула, пальто – я так и ахнул – наш! Парень, зачем камуфляж-то скинул?

– Затем, – хмуро отозвался Козырь, – не любят голуби, когда непривычная одежда.

– Ишь, цацы. Ну, дождался, когда он подпол свой откроет – и пинка ему. Он и свалился в подземелье.

– Проделано чисто, – криво усмехнулся задержанный, – фартануло.

– Не все же дуракам счастье, – отозвался Остапчук, – давай грабли-то, не стесняйся. Только медленно.

Козырь начал опускать руки, Акимов, потянулся за наручниками – чего раньше не достал – кто знает. Неуловимое движение, сверкнуло лезвие, как огнем опалило шею… Козырь, легко перемахнув через упавшего Акимова, бросился к забору. Бежал он быстро, легко, осталось несколько метров, вот сейчас достаточно, как от батута, оттолкнуться от земли…

Грянул выстрел, взмыли в небо испуганные голуби. Козырь, сделав еще несколько шагов, резко нагнулся вперед да так и плюхнулся лицом в мокрую траву.

* * *

– Товарищ сержант, вы бы шли домой, – деликатно намекнула медсестра Пожарская, – ну чем вы ему поможете-то? Врач сказала, что все будет хорошо.

Остапчук поднял глаза, красные, воспаленные:

– У врачей всегда все хорошо. Выжил – хорошо, не выжил – еще лучше. Не пойду никуда, Тоня. Дождусь.

– Давайте чаю вам согрею, – предложила она.