Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Из-за крепости, со всех сторон обнесенной книгами, вынырнул паренек – волосы и уши в разные стороны, взгляд затуманенный, точно не соображает, кто он, где находится и какое тысячелетие на дворе.

– Чем могу? – спросил он неожиданно глубоким, басовитым голосом, которому и Маяковский бы позавидовал.

– Лейтенант Акимов, – представился Сергей, – могу я видеть секретаря, или методиста, или кого-нибудь, кто может ответить на пару вопросов по поводу посещаемости?

Паренек вылез из-за своей баррикады:

– Можете мне задать вопросы. Кто вас интересует?

– Мария Антоновна Тихонова.

Тут представитель творческой интеллигенции повел себя странно, покраснел и загремел своим богатым голосом:

– Вы кто? В чем дело?

Акимов удивился, предъявил удостоверение, но это почему-то не успокоило, а еще больше возмутило странного обитателя деканата:

– Вы понимаете, что это глупо? Пора бы уже оставить это крепостное право! Тут вам не… не Толстой!

Сергей улыбнулся, широко, приветливо – уж с кем-кем, а с вопящими головами говорить приходилось не раз:

– Что ж вы так негодуете?

– С каких пор посещаемость студентов стала интересовать органы?

– Органы! – подчеркнул Акимов. – Заметьте, не мужа, не свата, не брата. Я к вам не на чай пришел, а выяснить факт, имеющий значение для следствия.

– Какого следствия?

– А вот это, товарищ, не ваше дело. Где у вас журналы по посещаемости? Если вам трудно, могу поискать сам.

– Нет уж! – оскорбленный паренек вернулся за свой бруствер, чем-то пошуршал, дунул, хлопнул. – Какая дата вас интересует?

– Интересует шестнадцатое число, пятница, вечер, – терпеливо повторил Акимов. – Интересует, присутствовала ли на занятиях студентка Тихонова Мария Антоновна.

– Да! – тотчас ответил паренек.

– Вы что, на память можете сказать? – невинно восхитился Акимов. – Вы ведь даже в реестры свои не глянули.

– А мне и не надо, я так помню.

– Давайте все-таки посмотрим вместе.

– Это внутренние документы!

– Слушайте, что за цирк у вас тут? Я задаю вопросы, вы мне сцены закатываете, точно супруга. Вы соображаете, что если я официальные запросы делать буду, то только хуже будет?

– Кому?

– Прежде всего самой Марии Антоновне. Вы же ее выгораживаете?

Снова это странное дарование выпрыгнуло из-за своего книжного бруствера, точно черт из табакерки, глянуло безумными глазами и уже хотело нагрубить – это ясно читалось по его лицу. Однако тут в кабинет зашел какой-то представительный товарищ, в возрасте, приземистый мужчина с острым и премудрым взглядом, в золотых очках.

– Петр Ильич, позвольте процитировать Зощенко: что за шум, а драки нет?

Нервный Петр Ильич немедленно понизил громкость и утихомирил гонор, покорно отозвался:

– Тут гражданин из органов интересуется посещаемостью, а я вот…

– Интересуется? – Товарищ глянул поверх очков сперва на акимовские брюки, потом на него самого. – Вы кем будете, прошу прощения?

Акимов назвался, предъявил удостоверение.

– Профессор Ратцинг, – представился гражданин. – Итак?

Сергей снова, уже чуть улыбаясь, изложил дело. Петр Ильич то надувался, то сдувался, то и дело открывал рот, но в присутствии профессора громыхать явно опасался.

– Мария Антоновна, – повторил преподаватель. – Петр Ильич, подайте журнал ее группы. Хотя я вам и без них скажу – не было Тихоновой.

– Борис Моисеевич… – начал было Петр Ильич, весь красный, но снова стих.

«Беда с этой творческой интеллигенцией. Относительно простой вещи правды сказать не могут, а берутся реальность отражать», – подумал Акимов и спросил еще раз:

– Так была Тихонова Мария на занятиях шестнадцатого числа, в пятницу?

– Нет, не была, – сказал профессор.

– Была! – выпалил Петр Ильич. – Я сам видел!

– Исключительно в своих мечтах, – спокойно уточнил Ратцинг, бесцеремонно зашел за книжную баррикаду, вышел с журналом:

– Так и есть, подрисовали и тут. Петр Ильич, я на вас докладную подам.

– Делайте, что хотите! – загрохотал Петр, глупый Ильич, и выскочил в коридор.

– Да ну его, не обращайте внимания, товарищ лейтенант. И на эту филькину грамоту плюньте. Не было ее в пятницу, я вам точно говорю, поскольку как раз я вел в это время у них семинар по теории стихосложения.

– Чего же тогда Петр Ильич врет почем зря?

– Ну… Вы эту даму видели? – осторожно спросил профессор.

– Приходилось. Потому и спрашиваю.

– Вот вас не впечатляет, мне такие тоже не по душе, а есть экзальтированные натуры, наподобие нашего Петра Ильича, которые за воплями и истериками видят тонкую, мятущуюся поэтичность. И очень ее фотокорреспонденты любят, чуть про Литинститут статья – так обязательно ее нос торчит. Если читаешь вирши, завывая и топая ногами, всегда найдутся ослы… Впрочем, это наша кухня.

– Не могли бы вы мне как-то охарактеризовать эту студентку? – спросил Акимов. – Более или менее объективно.

– Объективно – пожалуйста. Скандальная, бесталанная, себе на уме, – кратко и исчерпывающе изложил Ратцинг. – Возможно, что когда-то и имела талант, но одно дело, когда такие глупенькие стихи слагает девочка, и совершенно другое – когда здоровая баба продолжает лепетать.

«Они бы с Санычем поняли друг друга», – подумал Акимов и продолжил:

– У вас бездарных не отчисляют?

Профессор ответил вопросом:

– Вы мужа ее знаете?

Акимов подтвердил.

– Летчик-испытатель, герой – это с одной стороны. С другой – еще серьезнее, поскольку Тихонов – друг нашего ректора. Лично я бы давно ее отчислил, она крайне редко глаза кажет, нагличает по поводу и без, а таланта – ни на грош. Вот сегодня ведь тоже мой семинар – и наверняка снова прогуляет.

И тотчас, как бы устыдившись своей суровости, профессор уточнил:

– Вот в качестве переводчика она была бы весьма кстати. У нее прекрасный немецкий, французский хорош, словесный артистизм и огромные способности к стилизации. Они ей мешают при самостоятельной работе, но при переводах будут кстати. – Литератор спохватился: – И снова это наша кухня. Увлекаюсь и вязну в деталях.

– Вы очень помогли, – заверил Сергей.

– Рад помочь, – отозвался профессор. – Никогда бы не подумал, что скажу такое человеку из вашего ведомства.