Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Звание лейтенанта он получил в девятнадцать лет. Потом грянула Первая мировая война, на которой он командовал артиллерийской батареей, бегал по окопам полковым адъютантом, служил в Генеральном штабе Германской армии и в Багдаде под командой фельдмаршала фон дер Гольца. В 1919 году Пфеффер перевелся в полицию, в скором времени дорос до главного полицмейстера Магдебурга и отправился работать инспектором жандармерии в Чили. Он везде добивался успеха, потому что заводил нужные знакомства, предлагал что-то новое, был исполнительным и усердным служакой. В полиции Карл дорос до генеральского чина.
1939 год стал в его жизни переломным — он вступил в СС, поработал в
Карл долго и трудно полз вверх по карьерной лестнице. И вдруг в его жизни в одночасье рухнуло все. Перестал существовать великий Третий рейх, исчезла его непобедимая армия, погибли и разбежались его вожди. С Пфеффера сорвали генеральские погоны, а самого засунули в одиночную камеру. И пока кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями, а также обладатель Почетной шпаги рейхсфюрера СС хлебал тюремную баланду, в стране-победительнице шла подготовка к суду, будущее решение которого предсказать не взялся бы ни один человек.
Бывший генерал разговаривал с московскими сыщиками слабым, дрожащим голосом. На вопросы отвечал коротко и по делу. Несмотря на свалившиеся на него беды, свои мысли он излагал достаточно ясно.
Двадцать минут беседы не дали ровным счетом ничего. Те сведения, которые по крохам выдавал Пфеффер, не имели никакой ценности. Отвечая на вопросы Василькова, немец рассказал, как в 1943 году вместе со вторым генеральским чином он получил в подарок от рейхсфюрера почти новенький «Хорьх». Автомобиль долгое время простоял в гараже RSHA [75] и не использовался по назначению.
75
RSHA (нем.) — Главное управление имперской безопасности Третьего рейха.
Поведал генерал и как умер от язвы желудка его первый водитель — молоденький оберштуце СС. Дал короткие характеристики и описал тех людей, которые находились в автомобиле в момент прорыва со двора будапештского отеля «Континенталь». Их было трое: исполняющий обязанности начальника штаба корпуса оберфюрера СС Хельмут Дернер, личный адъютант Пфеффера штурмбаннфюрер СС Бруно Хоффман и водитель — шарфюрер СС Франц Фишер.
Да, первые двадцать минут пожилой обессилевший немец еще держался: отвечал на вопросы, на самом деле не понимая, какое отношение его «Хорьх» имеет к череде убийств в окрестностях двух товарных станций Московской железной дороги.
Потом вдруг все разом изменилось. Словно стальная струна со звоном лопнула внутри этого человека, а следом надорвались и рухнули незыблемые ранее принципы. Губы его задрожали, он закрыл лицо трясущимися ладонями. И, всхлипнув, попросил:
— Я хочу курить… позвольте папиросу… Мне в камере не разрешают курить…
Сыщики переглянулись и не нашли причин для отказа. Почему бы пожилому пленному офицеру не выкурить папиросу? Что в этом преступного? Если этого старца отпустить, он и на свободе долго не протянет. Зачем же мучить, издеваться перед концом?.
Старцев тряхнул пачкой «Беломора». Васильков чиркнул спичкой. Иван прикурил и просунул тлевшую папироску сквозь мелкую сетку.
Генерал бережно принял гостинец, запрокинув голову, несколько раз затянулся… Табак успокоил его, придал уверенности.
Пфеффер стряхнул пепел в придвинутую вплотную к сетке
пепельницу, благодарно кивнул и ровным, успокоившимся голосом сказал:— Хорошо, господа офицеры. Я раскрою вам одну тайну. Надеюсь, она поможет в вашем расследовании, ибо я никогда не приветствовал гибель мирного населения…
Первые километры обратной дороги сыщики молчали. Но не потому, что им нечего было сказать, а скорее от переполнявшего обоих удивления.
На подъезде к Лежнево Иван не выдержал, перестал крутить свою трость и с раздражением сказал:
— Сейчас бы водки махнуть. Наркомовскую норму. Или сразу две. Похожее состояние у меня было, когда первый раз приехал на место убийства. Тогда я тоже ни хрена не понимал, что делать.
Васильков швырнул окурок в открытое окно:
— И я пока не вижу связи.
— Нет, Саня, ты со своей интуицией опять выстрелил в десятку.
— Да что толку от той десятки?
— Э-э, брат! Даже если никакой связи между московскими убийствами и рассказом Пфеффера не обнаружится, то никто пенять на твой интерес к «Хорьху» не станет. Ты копал в его направлении не зря. Ты чуял, что с ним не все так просто! И оказался прав!
— Брось, — отмахнулся Александр. — «Хорьх» после двенадцатого февраля побывал в стольких передрягах. Сколько с тех пор прошло?. Март, апрель, май, июнь, июль — пять месяцев! Целых пять месяцев, Ваня!
— А вдруг? Чем черт не шутит? Вдруг никто не заметил, не залез, не догадался? И еще один момент. Знаешь, кто больше всех возмущался нашим интересом к «Хорьху»?
— Кто?
— Урусов. Александр Михайлович Урусов! Представляю его лицо, когда мы доложим о признаниях Пфеффера…
Друзья радостно обсуждали неожиданный поворот в оперативном расследовании до самого Владимира. В древнем русском городе они решили на полчаса задержаться, чтобы пообедать. Отыскав на окраине рабочую столовку, сыщики и водитель служебной «эмки» вымыли руки и встали в очередь на раздаче.
Водки в столовой не предлагали. Но они не расстроились: с удовольствием похлебали густые щи, съели кашу на мясном бульоне и выпили по стакану чая.
А когда машина снова побежала в сторону столицы, двух майоров сморил крепкий сон…
— Вот и повстречались мы с целым немецким генералом, — проснувшись и поглядев в окно, сказал Старцев.
Васильков потянулся, зевнул.
— С бывшим генералом, — уточнил он. — Где мы?
— Богородск [76] миновали, — откликнулся с переднего сиденья водитель. — Через полчасика будет Москва.
76
Богородск — город на востоке Московской области. В 1930 году переименован в Ногинск в честь известного большевика Виктора Ногина. Однако местными жителями новое название было принято не сразу, долгое время народ продолжал называть город «Богородск».
Сыщики закурили, чтобы побыстрее отогнать остатки сна.
— Да, ты прав: с бывшим, — поправил стоявшую у дверки трость Иван. — Таким важным себя ощущал, покуда при власти был, да при армии. А как дали по башке, так заплакал, на жалость начал давить. Папиросу вон попросил…
— Думаю, так бывает со всеми, кто мнит о себе слишком много, — вздохнул Сашка и вдруг засмеялся:
— А помнишь, как наш Кац едва полковника из немецкого тыла не приволок?
— Кац? Ах да! Конечно, помню! Интересно, где сейчас Мишка?