Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Когда из прилегавших к рокаде кустов застрекотали очереди, сонливость враз испарилась.
Несколько пуль просвистели прямо над головой. Грузовик вильнул вправо и, затрещав кустами, остановился.
Водила «Виллиса» крутанул рулем, дал газу. Взревев мотором, машинка с открытым верхом пропахала колесами по песчаному грунту и пошла юзом. Старлей пальнул в никуда длинной очередью, не удержался и вылетел через борт.
Тут же рядом бухнули две гранаты. Мотор захлебнулся, «Виллис» проехал по инерции с десяток метров и встал. Уткнувшись лбом в руль, водитель не шевелился. По его шее под гимнастерку стекали струйки крови.
Сорокин потащил было из кобуры пистолет,
Майора колотил сильнейший озноб. Причиной тому была быстро остывавшая Висла, через которую пришлось идти вброд по самую грудь. А также лютый страх перед неизвестностью.
Да, он не знал, что с ним будет дальше. В боях на передовой Сорокин участвовал лишь в первый год войны, когда молодым старлеем обеспечивал связь штаба полка с батальонами. Потом, продвинувшись по службе, перешел в дивизию и передовую только слышал, как далекую канонаду. Штаб дивизии всегда располагался на значительном удалении от линии соприкосновения – километр-полтора, а бывало, и дальше. В общем, оружие свое – штатный «ТТ» – он доставал из кобуры крайне редко, только когда вспоминал, что его надо бы почистить. Потому и вояка из него был еще тот.
В немецкий тыл он плелся в середине растянувшейся метров на тридцать колонны. Шестеро немцев во главе с командиром – впереди. И шестеро – сзади.
Фуражка с головы слетела. Оружие, документы, ремень с портупеей отобрали, руки накрепко связали за спиной, а рот заткнули пилоткой погибшего шофера. Весь грязный, промокший. И еле живой от свалившейся на него трагедии.
«Вот и поспал в палатке, – сокрушался майор. – Как же я так сплоховал? Зачем потерял бдительность? Напрасно. И нет мне за это прощения. Война-то еще не кончилась…»
Подразделение немецкой разведки из двенадцати человек, ведомых обер-лейтенантом вермахта, успешно разминулось с передовыми частями Красной Армии и прибыло в расположение пехотного корпуса. Сам корпус оборудовал позиции в пятнадцати километрах к западу от Вислы, а его штаб был расквартирован еще дальше, в небольшом польском городке Зволень.
Сорокина подвели к штабу и представили сухощавому полковнику. Тот презрительно осмотрел пленного советского офицера в промокшей и грязной форме, полистал его документы. И распорядился посадить под охрану до прибытия переводчика.
Сергей Игнатьевич немного понимал немецкий – когда-то изучал в школе и в военном училище. Последняя фраза, сказанная полковником, прозвучала сродни приговору.
«Судя по документам, это не командир и не офицер штаба. Это майор технической службы, – недовольно сказал он. – Если ничего не знает или откажется говорить – отправьте его в концентрационный лагерь…»
О нападении на грузовик и «Виллис» службы связи командование дивизии узнало через несколько часов. Начальник штаба, как всегда, высказал претензии к телефонной связи, послал за Сорокиным, а найти его не смогли. Кинулись на восточный берег. Недалеко от переправы наткнулись на два поврежденных автомобиля и четыре трупа. Майора Сорокина среди погибших не обнаружили.
Комдив поставил на ноги все управление дивизии, ведь Сорокин знал секретные частоты и временные интервалы, используемые штабами соединений и частей. К делу немедленно подключился Особый отдел армии.
В общем, через час Васильков с командой своих разведчиков, невзирая на стоявшее в зените солнце, отправился за линию фронта на поиски пропавшего майора. Приказ был предельно лаконичным:
найти и вернуть в дивизию начальника связи. А старший особист вполголоса добавил:– Живым или мертвым…
Пришлось изрядно поднапрячься, ведь в обычном порядке нейтральную полосу пересекали ночью. А тут подзастряли, вдыхая ароматы гниющей плоти…
Да, на войне случалось и такое, когда у санитаров с похоронными командами не было возможности исполнить свой служебный долг. Иногда они вообще не могли выйти на нейтралку.
Всякий с годок повоевавший знал о существовании неписаных, но строгих правил: не стрелять по медикам, гробовщикам, водоносам, по тем, кто справляет естественную нужду. Правила эти появлялись не из жалости к врагу, а из опасения вызвать огонь противника в аналогичной ситуации. Но ежели заводилась в немецких окопах гнида, все негласные договоренности летели в тартарары. Не даст, гадина, и головы поднять. Наши лупили в ответ. И тогда на нейтральной полосе начинался форменный кошмар: сначала стоны и крики раненых на русском и немецком, а потом гниющие трупы…
Но в тот раз разведгруппе повезло – посидели на полосе часа три. А потом помогли соседи-авиаторы. Пока, лежа на опушке леса, Васильков изучал с помощью бинокля диспозицию, над головой прошли разомкнутым строем эскадрильи бомбардировщиков под прикрытием двух звеньев истребителей. Спустя пару минут на немецкие окопы посыпались авиационные бомбы.
Воспользовавшись внезапной атакой с воздуха, разведчики перемахнули нейтралку и исчезли в ближайшем овражке…
Глава одиннадцатая
Московская область; июль 1945 года
Деревянный сарай, куда на ночь бросили контуженого Василькова, охранял один бандит. Всю ночь он устало шаркал кирзачами вдоль длинной стены, обращенной ко двору; иногда присаживался на корточки и дымил папиросами, раздражая и дразня ароматным табачным дымком. При этом часто вздыхал, сопровождая вздохи заковыристыми ругательствами – видать, завидовал тем, кто в это время глушил самогон или отсыпался после штурма военкомата в доме.
Иной раз настроение часового менялось, и тогда он принимался тихонько напевать:
Цыпленок жареный,
Цыпленок пареный
Пошел по улицам гулять.
Его поймали, арестовали,
Велели паспорт показать…
Услышав городскую фольклорную песенку в исполнении безголосого бандита, Сашка чуть не рассмеялся в голос. Остановило то, что он решил изображать тяжелую контузию, а значит, должен быть глухим. Сидя по другую сторону сарайной стенки, он вспоминал, как талантливо и бесподобно исполнял эту же песню погибший Юрка Белый. Вот тот пел так пел! Как тронет гитарные струны, как затянет своим сильным голосом первую строчку. И враз на душе становилось теплее. И хочется жить, и фашиста поскорее прикончить, и домой возвратиться с победой. А этот черт бесталанный своим исполнением только жилы вытягивал…
Поняв, что находится под охраной, Александр решил повременить с мыслями о побеге. «Надобно дождаться рассвета. Вот осмотрюсь, отыщу слабые места в деревянном сооружении, тогда уж буду шевелить мозгами, – подытожил он. – А пока вокруг ни черта не видно, лучше отлежаться. Контузия – вещь коварная, с ней лучше не шутить…»
Он и в самом деле еще не совсем пришел в себя. В конечностях ощущалась слабость, затылок побаливал, тело будто налилось свинцом. Васильков прилег на солому, закрыл глаза и попытался заснуть…