Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Михаил поглощал доставленную рыбу с овощами, запивал пивом. Рассиживаться не стоило – следовало набить желудок и уйти. На улице опять усилился дождь, капли стучали по стеклам, завывал ветер. Над барной стойкой работал телевизор. Фоторобот «бродячего» майора КГБ, к счастью, не показывали. Девушка с милой улыбкой зачитывала прогноз погоды. Берлинцам не стоило огорчаться: непогода продлится недолго. Уже завтра с утра обещали ясную погоду и даже незначительное потепление. С очередным порывом ветра распахнулась входная дверь, вошли двое в полицейской форме – мрачные, мокрые. Они прошли по залу, поглядывая на присутствующих, расположились у стойки. Сжалось сердце. Кольцов не менялся в лице, тянул пиво, проклинал себя за то, что не ушел раньше. В тарелке остались только кости. Выпивать офицеры не собирались, попросили у бармена кофе. Загудела кофейница, густой напиток стал неспешно наливаться в чашки. Полицейские сидели на барных стульях лицом друг к другу, вполоборота к залу. Они лениво беседовали, потом повернули головы. Дернул же черт усесться рядом с барной стойкой! Впрочем, больше негде. Один из блюстителей порядка мазнул взглядом по лицу сидящего рядом человека, отправился дальше. Потом вернул глаза на исходную, всмотрелся.

– Герр, у вас все в порядке? – участливо спросил он.

– Простите? – не понял Михаил.

– Я вот это имею в виду. – Страж порядка коснулся челюсти (хотя на себе не показывают). – Вы подрались? На вас напали? Может, стоит чем-то обработать пострадавший участок?

Как вы любезны, черт возьми! Стоило все же прикупить пудру в женском отделе косметики и парфюмерии. То, что казалось смешным и неприемлемым час назад, превращалось в необходимость. Кожа холодела, но слепить располагающую улыбку все же удалось.

– Все в порядке, офицеры, поздно вчера вернулся домой, жене не понравилось. Она у меня такая ревнивая…

– Серьезно? – удивился полицейский. – Вас избила собственная жена? Герр, вы хотите подать заявление в полицию?

– О нет, что вы, – замотал головой Кольцов. – У нас с Гертрудой превосходные отношения, мы так трогательно любим друг друга, просто иногда она срывается…

– Дал ей повод, приятель? – подмигнул полицейский. – Адюльтер? Долгие посиделки с товарищами в баре? Ладно, не отвечай, дружище, это твое личное дело.

Про права человека Михаил уже где-то слышал. Задерживать людей без повода полицейские не могли. Для проверки документов тоже требовались основания. Со спецслужбами сложнее, тех отсутствие формальностей не смущало. А еще имелось подозрение, что свобода слова, демократия, соблюдение прав человека, восхваляемые западной пропагандой, – такая же ширма, как пресловутая свобода слова в СССР. Второй полицейский помалкивал, его насторожил акцент посетителя заведения. Посмотрев на часы, Михаил ужаснулся, сунул купюру под пивную кружку, распрощался с полицейскими и стал протискиваться к выходу. Стражи порядка задумчиво смотрели ему в спину, но не останавливали.

Снова уходил подворотнями. Береженого бог бережет. День тянулся какой-то медлительной каракатицей. Сливаться с населением буржуазного анклава в принципе удавалось. Два часа он просидел в кинозале развлекательного центра на одной из улиц района Шарлоттенбург. Показывали комедию с Бельмондо. То же самое, что в СССР, только дубляж немецкий. Артист кривлялся, хихикали зрители, которых набралось едва ли ползала. На два часа удалось расслабиться, даже вздремнуть. Дельные мысли в голову не приходили. К вечеру дождь утих, но сильно похолодало. Создавалось впечатление, что в любую минуту мог повалить снег. Подступали сумерки, но день еще не кончился. Гудела Курфюрстендамм – главная магистраль Западного Берлина, аналог парижских Елисейских Полей. Проезжие части разделял широкий бульвар, засаженный деревьями. Каждый дом был отдельным архитектурным творением. Зажигались витрины, вспыхивали рекламы. В мельтешащем царстве неона разболелась голова. По проезжей части в несколько потоков ползли машины, выделялись ярко-желтые двухэтажные автобусы. Вся вычурность и аляповатость западного мира сконцентрировались на этой городской артерии.

Майор брел по тротуару вместе с остальной праздной публикой, глазел на витрины. Работали модные магазины одежды, зазывали кричащие витрины. На перекрестке мялись проститутки – фривольно одетые, в вызывающих колготках, коротких плащах, наброшенных на кофточки с откровенными вырезами. Идеализмом Кольцов не страдал, подобная гадость существовала и в Союзе, в тех же гостиницах «Интурист», в других местах «массового скопления» иностранцев и небедных сограждан, не отягощенных нормами морали. Но в Союзе проституция находилась вне закона, девиц гоняла милиция, «буржуазный пережиток» держали на контроле. И если путаны и работали, то старались это делать скрытно.

На другой стороне перекрестка функционировали вечерние заведения, гуляла молодежь. Охранник вывел на улицу наркомана с мутными глазами – тот непроизвольно дергался, смеялся безобразным смехом. Кто-то сердобольный подвел его к скамье, оставил. Люди шли мимо чуда природы, и только когда у наркомана поникла голова и потекла пена изо рта, позвали полицейский патруль.

В какой-то момент спина покрылась потом, словно кто-то пристально его разглядывал. Кольцов напрягся – почему бы и нет? Его искали, иллюзий на этот счет он не питал. Соглядатаи повсюду в этом двухмиллионном муравейнике… Он обернулся. Вроде ничего тревожного, гудел транспорт, по широким тротуарам текли берлинцы и гости города. Только один субъект в светлом плаще, идущий сзади параллельным курсом, как-то торопливо отвел глаза, уставился в витрину супермаркета алкогольных напитков. Это могло ничего не значить. Но нервы уже шалили. Михаил вошел в соседствующий с супермаркетом продуктовый магазин, имеющий два выхода на одну дорогу, прошел сквозь стеллажи, протиснулся между кассами и вышел на улицу. За углом в Курфюрстендамм вливалась безымянная улочка. Он спешил, оглядывался. Никто не шел. Но это ничего не значило. Майор миновал арку, свернул во двор, бросился наперерез таксомотору, выползающему с парковочного места. Остановил его, влез в машину…

Хвоста не было. Он неустанно озирался, привлекая внимание водителя. Стал обшаривать карманы – так, на всякий случай. У спецслужб имелись хитроумные уловки. Могли засечь объект, воздержаться от немедленного захвата, подложить в карман «жучка» (что несложно в условиях толчеи). Вдруг приведет к сообщникам? Посторонних предметов в кармане не было. За площадью Брайтшайдплац улица Курфюрстендамм переходила в Тауэнцинштрассе. Таксист свернул на светофоре и стал искать короткий путь. Уже смеркалось, когда Кольцов выбрался из машины недалеко от Шпандауэрдамм, расплатился. Полквартала прошел пешком, успокоился. В этом районе находился знаменитый дворцовый комплекс Шарлоттенбург – бывшее убежище бранденбургских курфюрстов, прусских королей, а ныне дворец-музей, памятник эпохи барокко. Купол дворца, проступающий в сгущающихся сумерках, считался одним из символов Берлина. Вокруг дворца простирался парковый ансамбль. Повышать свой культурный уровень настроя не было.

Михаил прошелся вдоль ограды, покурил в уютном скверике. Через несколько минут опять вошел в городские кварталы, миновал действующую протестантскую церковь, возведенную в романском стиле, свернул на узкую опрятную улочку, мощенную булыжником. Потянулись трехэтажные строения, не блистающие роскошью, – с запутанными переходами и галереями. Здания оснащались номерами, улочки – указателями. За пределами бетонных дорожек чернели вспаханные клумбы – за ними ухаживали, видимо, жильцы. Старенькая женщина – сморщенная, сутулая, но с модной завивкой и в дорогих очках – свозила с пандуса инвалидное кресло, в котором восседал похожий на Кощея дед, очевидно достопочтенный супруг. Судя по орлиному взору и поджатым губам, во Вторую мировую он служил не менее чем в войсках СС. Михаил учтиво поздоровался, придержал коляску, помог перекатить ее через порожек. Старушка сухо поблагодарила, но смотрела зорко. Старик же ничего не замечал, был весь в себе.

Михаил поднялся по короткой лестнице, вышел в открытую галерею. Жилище под номером 15 находилось в конце прохода. Дверной звонок отсутствовал, пришлось стучать. Открыл колоритный тип – сравнительно молодой, лысоватый, в очках. Рубаха в «канареечную» клетку смотрелась странно. Бриджи ниже колен – еще причудливее. Он носил мохнатые тапки с глазами и ушами кокер-спаниеля – подобный предмет обуви Кольцов не надел бы даже под страхом расстрела. Недостаток растительности на голове компенсировали волосы на ногах. Экстравагантный облик жильца дополняла курительная трубка, вставленная в зубы. Из последней вился дымок. Мужчина вынул трубку изо рта и с интересом воззрился на посетителя.

– А, знаю, – сказал он. – Вы владелец машины, которую я вчера задел, выезжая со двора. Заметьте, я не скрылся, оставил свои координаты под стеклоочистителем. Обязуюсь возместить ущерб, который, сами понимаете, минимален.

– Боюсь, я по другому делу, – учтиво сказал Кольцов. – Господин Вайзингер? Вам привет от вашей двоюродной сестры, проживающей в Кельне.

Имелось подозрение, что никакой сестры у советского резидента нет. Мужчина изменился в лице, приподнялись брови.

– Да вы что? – он расплылся в лучезарной улыбке. – И как там моя Матильда? Цветет, как и все ее орхидеи в оранжерее? Проходите, прошу вас. – Он отступил, а когда Кольцов вошел в квартиру, выглянул в коридор и запер дверь. Окинул насмешливым взглядом гостя, перешел на русский язык: – А вы неважно выглядите, Михаил Андреевич. Непростые выдались сутки?