Шрифт:
Они встретились в центре Москвы, в кафе, именуемом среди своих – «Три ноги». Два бывших зека. У каждого за спиной – по четырнадцать лет отсидки. Вениамин Аксельрод и Александр Курганов. Веня «откинулся» раньше и уже успел нагулять жирок.
– Жру как не в себя. Все подряд, – с детской улыбкой пухлых красных губ признался он.
– А мне до сих пор кусок в горло не лезет, – досадливо дернул головой Курганов. Он залпом выпил кофе и поморщился. – Больше всего ненавижу рыбу и грибы.
– Почему?
– Долгая история…
Нужно было рассказать друг другу слишком много, поэтому разговор не клеился.
– Ладно, потом… – согласился Веня. – Мне тоже не до воспоминаний. Где обитаешь?
– Пока с отцом. Но
– А мои – в Вирджинии. Вся семья. Местный университет предоставил квартиру…
Курганов без зависти усмехнулся.
– И ты – туда же?
– Нет. – Веня закурил толстую длинную сигару. – К чему по новой ощущать себя ничтожеством? Буду внедряться здесь.
– Думаешь, получится? – без всякого интереса спросил Курганов.
– Обещали помочь. Я и про тебя закинул…
– Криминал исключается. – Курганов снова досадливо дернул головой. – Лучше в дворники. Следующего срока не вытяну.
Веня с пониманием взглянул из-за толстых затемненных стекол очков. Он и в институте был подслеповат, а в заключении зрение упало до минус восьми. В отличие от друга, сидящего напротив, Веня не питал иллюзий по поводу новой жизни. Он сразу понял, что никто их не ждет с распростертыми объятиями. Унижаться на воле в поисках работы, приспосабливаться к обществу, однажды выбросившему их за борт, было выше его сил. Поэтому предложил несколько уклончиво:
– Попробую организовать компьютерную фирму. Приличный бизнес. К тому же мы оба с языками, наладим контакты с Америкой.
– Ты при «фанере»? – в лоб спросил Курганов, хотя был уверен, что Веня такой же нищий, как и он сам.
– На раскрутку подкинут.
– Все-таки криминал?
– Не гони картину. Я не заставляю. Побудь рядом, присмотрись.
Веня взял бутылку коньяку, вопросительно посмотрел на Курганова.
– Нет, нет… ни грамма. Лучше еще кофе. Слушай, а чифирчику здесь не сделают?
Пухлые губы Вени презрительно оттопырились.
– Я сам забыл обо всем и тебе советую. Ни одна падла не должна учуять еще не выветрившийся из нас запах параши. Давай условимся – не было всего того, что с нами было! – Он налил коньяк в стоявший рядом фужер и сделал несколько маленьких глоточков. Выпустил из детских губ мощную струю дыма и, описывая сигарой в воздухе круги, быстрым, взволнованным шепотом высказал давно выстраданное понимание дальнейшей жизни: – Сейчас не время рассуждать. Это раньше мы могли сидеть на лавочке и спорить о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Все изменилось. В истории каждого народа существуют периоды, когда думать бессмысленно. Нужно действовать. Посмотри вокруг. Каждый сходит с ума по-своему. Но все устремились в погоню за богатством. Размышлять некогда! Начнешь задумываться, и тебя обойдут со всех сторон. О нравственности подумаем тогда, когда свой кусок пирога положим перед собой. Не раньше.
– Да я не об этом, – скривился Курганов. Его скуластое, с ярко выраженным татарским наследием лицо определялось мощным квадратным подбородком, обладавшим чрезвычайной подвижностью. – Про все ясно. Только куда мне спешить, когда простатит замучил. Понимаешь, нету здоровья. Мне бы залечь куда-нибудь на месяц – и выть от боли.
Веня отхлебнул коньяк. Он прекрасно понимал настроение друга, потому что сам готов был впасть в подобный транс. Но усилием воли сдерживал себя.
– Не дергайся. Вылечим. Лучшие врачи займутся нашим здоровьем. Соберемся с силами для одного мощного рывка и займем положенное нам по праву место, а потом подлечимся.
Курганов ничего не ответил. Мрачно посмотрел по сторонам. И, дернув подбородком, признался:
– Одно примиряет с жизнью – мы вот сидим, пьем кофе, а Виктор за эти годы давно сгнил в могильной яме.
– Иногда я думаю, что ему повезло больше, чем нам, – серьезно ответил Веня, налил в фужер коньяк, вздохнул и перед тем, как выпить, строго произнес:
– В какое бы дерьмо ни закопали тело Витьки, душа его – на небе, не в последнем ряду от Бога…
Выпил залпом и перевернул
фужер, ставя его на стол. После этого обоих одолели воспоминания, которыми они, не желая казаться сентиментальными, делиться не стали. Просто промолчали больше часа, не обращая ни на кого внимания.– Мужики, вы чего-то здесь задержались? – грубым голосом прогремел возникший из-за их спин бармен.
Веня обратил на него дымчатые стекла очков и спросил Курганова:
– Ты понял? Так с нами собираются обращаться? От этого здоровье ухудшается резче, чем от СИЗО. Пошли отсюда. Мне назначена встреча.
Под напряженными взглядами завсегдатаев они направились к выходу.
Цунами расхаживал в длинном атласном халате среди огромных пальм, растущих из облицованных бронзой кадушек. Этот зимний сад, отделявший бассейн от прочих апартаментов, был его гордостью. Появившись в Москве всего три года назад, Цунами успел застолбить свое место. Купил несколько коммуналок в бельэтаже дома, выходящего окнами на Яузу. Разломав все стены, заменив их арочными перегородками, вырыл бассейн, обзавелся самыми большими пальмами, которые можно было отыскать в столице, и расставил по комнатам двенадцать диванов. По его мнению, так и должен был жить «крестный отец» – с размахом и простором. «Главное, чтобы стенок было поменьше. Ненавижу замкнутые пространства!» – заявил он строителям и теперь, после окончания строительства, наслаждался бело-зелеными просторами своего нового жилища.
На одном из бежевых велюровых диванов сидел белобрысый щуплый парень лет тридцати или немногим больше. У него было тонкое бледное лицо и почти без ресниц маленькие серые глаза, в которых колыхалась злоба. Он не следил за передвижениями Цунами, а старательно рассматривал лепные украшения на потолке.
– Если не хочешь меня слушать, значит, ты – или залетный фраер, или беспредельщик! – уравновешенным голосом, без каких-либо признаков раздражения в который раз повторял ему Цунами. Он знал, что на гостя кричать бесполезно и, пожалуй, опасно. На одном из диванов, затерявшихся среди арок и пальм, сидел еще один человек, держа на коленях футляр из-под скрипки с лежащим в нем автоматом Калашникова.
Кишлак никогда не ходил без своего телохранителя – Скрипача. И даже Цунами вынужден был принимать их двоих, хотя все остальные посетители должны были оставлять телохранителей в машинах.
– А мне по барабану, – насмешливо огрызнулся Кишлак. – Если возникла потребность стрелять, то все равно, где это делать.
– Но казино находится на территории Унгури, и ты это знал!
– Плевать мне на ваши разделы! – вдруг истерично взвился Кишлак. Он вскочил и двумя руками принялся нервно приглаживать свои белобрысые волосы. – Я буду ходить туда, куда пожелаю. Я не как вы, по подворотням не шастал, ножичками народ не пугал, срок не тянул. Все эти годочки в Афгане из миномета поливал. Любой кишлак дрожал при моем появлении. Горы трупов – вот что означает моя прогулка. И здесь будет то же самое. Не дай Бог, хоть одна сука раскроет пасть! Мы такую разборку устроим, что кишки на фонарях развешаны будут.
Цунами сам обладал бешеным темпераментом, поэтому с особым трудом сдерживал себя, встречаясь с Кишлаком. Если бы не многолетняя выучка зоны, закалившая волю, он бы вряд ли сумел поладить с этим «отмороженным». В одну ночь Кишлак мог поднять до полутысячи своих головорезов. Почти никто из них в Афгане не воевал, но, завороженные беспредельной отвагой, граничащей с безумием, все до одного готовы были, не задумываясь, отдать жизнь за своего вожака. Команда была вымуштрована зверски. Кишлак не раз предостерегал желающих свести с ним счеты о том, что его бойцы будут мстить до последнего. И в это верили. Но в то же время зрело недовольство выходками Кишлака, который постоянно устраивал беспредел. Кровь лилась рекой, и не где-нибудь, а в самых людных местах, приносящих огромные доходы. На сходке авторитетов, воров в законе и «крестных отцов» возмущение достигло предела, и тогда Цунами вызвался образумить Кишлака. Не веря в успех переговоров, с предложением все же неохотно согласились, учитывая поддержку Унгури, больше всех пострадавшего от пальбы в казино. Теперь скрепя сердце приходилось выполнять поручение.