Биография smerti
Шрифт:
Отдыхающие особых восторгов по поводу «Юноны» не выказывали.
– В столовке не травят – уже хорошо! – жизнерадостно сообщил ей облаченный в необъятные шорты толстяк.
– Только из-за кондиционеров сюда приехала, – призналась томная, сильно за сорок, дама. – Они здесь японские, новые, а я, понимаете ли, жару совершенно не выношу...
– Кто здесь классный, так это массажисты! – поделились с Татьяной две разбитные девахи. – И Толик, и Валерик. Да и Костян тоже ничего. Му-жи-ки! А так мнут, что все косточки прямо в пыль разлетаются!
В общем, наш народ и самому скудному сервису рад.
«Ладно, Татьяна. Не суди строго! – оборвала саму
В голове у нее уже потихоньку складывался план очередной главы. Она ее стилизует под жизнерадостный репортаж советских времен: крепкий хозяйственник приходит в полностью убыточный, погибающий санаторий и неимоверным трудом, не щадя живота своего, превращает его в процветающее предприятие...
«Ну, загляну еще в столовку – и отдыхать, – решила Татьяна. – А может, рискнуть местного массажа отведать?»
Сверяясь с планом, она отправилась в санаторский общепит. Впрочем, его и без бумажки было легко найти – по запаху. Не столь тошнотному, как в школьной столовке, но все равно: аромат гречневой каши, печенки и еще чего-то кислого совсем не вдохновлял. Нет, конечно, она даже и пробовать еду не будет. Только выпьет чашку кофе, если нальют...
Садовникова бегло осмотрела обеденный зал с тщательно вытертыми, но все равно каким-то очень совковыми столиками, заглянула на кухню, где в страшной жаре суетились дородные поварихи – во вполне, впрочем, чистых одеждах. Затем выпила неплохого кофе в баре и отправилась на улицу побаловать себя сигареткой – во всех помещениях «Юноны» курить запрещалось.
В курилку отправилась служебную – на задах столовки. Скромно примостилась в уголке на лавочке, закурила. Задумалась. В голове уже вертелась первая фраза новой главы: «В жаркий июльский день люди за прохладу готовы отдать все, что угодно»...
И вдруг услышала девичий голос:
– Видела, толстуха опять по территории шлялась?
И ответ другой женщины:
– Да видела! И чего все ходит, вынюхивает, змеюка?
Таня мигом навострила уши. Про кого, интересно, столь нелицеприятно? Неужели про саму Холмогорову? А что – вполне себе толстуха. И змеюка. И ведь наверняка, раз приехала, обходит свои владения.
Разговор, между тем, продолжался. Первый голос произнес:
– И пляски эти ее – просто офигеть.
Собеседница откликнулась:
– Как не стыдно задницей вертеть? В ее-то годы, с такой фигурой...
«Ну, это уж вряд ли про Холмогорову, – усмехнулась про себя Татьяна. – Той явно не до танцев».
Садовникова закурила вторую сигарету и обратилась к девушкам, тоже одетым в униформу практиканток и тоже вышедшим покурить:
– Вы про кого?
– Да про кастеляншу нашу, – охотно откликнулась одна из них. – Странная она до невозможности!
– А что в ней странного? – деловито поинтересовалась Таня.
– Так ведь самой в гроб пора, а она все пляшет, – затараторила первая девица.
– И вообще дура, – пригвоздила вторая. И тут же радостно воскликнула: – Да ты сама посмотри!
И легонько мотнула головой вправо.
Таня осторожно обернулась. И увидела статную, величественную женщину. Та неспешно шагала по аллее. Выступала сущей павой – походка от бедра, голова царственно откинута. И девчонки-практикантки не соврали – на ходу действительно как бы пританцовывала: то одну руку взметнет, то другую. И попой виляла так лихо, что любая исполнительница танца живота отдыхает.
Таня фыркнула и миролюбиво сказала девчонкам:
– Ну и что такого? На
многих курортах аниматоров даже заставляют постоянно пританцовывать. Отдыхающим нравится.– Да уж, ей в аниматорах самое место! – парировала первая из девушек.
– У нее еще и кости трещат, – подхватила вторая. – Рукой вильнет – такой хруст стоит!
– Да ладно вам, – продолжила защищать странную тетку Татьяна, – пусть себе пляшет. Работает-то она хорошо?
Девушки наконец насторожились. Первая тревожно спросила:
– Слушай, а ты, собственно, кто?
– Я с Мариной Евгеньевной приехала, – не стала запираться Татьяна, – книгу про нее пишу. Она мне сказала «Юнону» осмотреть и свое мнение составить.
– Ой, ты тогда нас не выдавай! – засуетились девицы. – Ну, что мы тебе сказали...
– А что такого вы мне сказали? – удивилась Садовникова.
– Понимаешь, у нас в контракте записано: на рабочем месте никаких посторонних разговоров, – потупилась первая.
– Нет, сейчас побегу – и заложу, других дел у меня нет! – фыркнула Таня. И улыбнулась девчонкам: – Вы лучше скажите, отсюда до пляжа далеко?
– Не близко, – ответствовала первая.
А вторая быстро добавила:
– Но есть трансфер, маршрутка специальная. Каждый час туда-обратно народ возит. И бесплатно. Только вы так и напишите, что бесплатно и точно по расписанию...
Девчонки дружно затушили свои сигаретки и упорхнули обратно, в столовую. А Таня не спеша докурила и пошла искать пресловутый трансфер. Лучше любого массажа – съездить на пляж и искупаться.
Беркут
Он был молод, красив, богат, и никто не сомневался: Беркут забудет Юлю. Ведь даже в сентиментальном девятнадцатом веке безутешные поклонники рыдали на могилах своих возлюбленных лишь в романах. А в жизни – тосковали до сороковин и пускались на поиски новой дамы сердца.
Беркут к тому же даже Юлечкиным бойфрендом не считался. Так, одноклассник. Всего лишь один из поклонников. Давно бы мог утешиться. Тем более что рядом с ним постоянно красивые девахи вертятся. И бизнес у него специфический: сплошные переговоры в ресторанах да в ночных клубах, куда одному ходить неприлично, положено, чтобы длинноногая красотка сопровождала. Любая девчонка к нему бы прилепилась, только выбирай, и под венец бы с ним пошла, и просто вместе согласилась бы.
Даже родная мать не скрывала облегчения, что Юлии не стало. «Хоть женишься наконец на нормальной», – так и сказала.
Беркут и сам бы рад забыть. Влюбиться. Жениться... Он даже в один особо тоскливый день начал альбомы с Юлькиными фотками жечь. Но взглянул в свете пламени, в ее огромные навсегда оставшиеся молодыми глаза... и, обжигая руки, выхватил драгоценную книжицу из огня.
И на кладбище ходил, как дурак, чуть ли не каждую неделю. С цветами, с любимыми Юлечкиными розами. Сначала, конечно, банально страдал. Сидел на лавочке, курил, вспоминал Юлины взгляд и ее улыбку. Но довольно скоро острая боль притупилась. И теперь в юдоли скорби Беркут, наоборот, успокаивался. На кладбище – прохладном, с видом на море – хорошо думалось. И сколько раз получалось – шел вроде бы просто могилу навестить, а на обратном пути в голове вдруг само собой вспыхивало решение какой-нибудь проблемы (в бизнесе-то как без проблем!). Получалась зарядка для мозгов. Но людям не объяснишь, что он на кладбище просто размышлять ходит, вот и считали все, что Беркут до сих пор безутешен.