Биография smerti
Шрифт:
– What do you mean?
– Что... что вы сказали? – продолжал пытать председатель. – Вот прямо сейчас?
Он обращался к ней по-русски – хотя все, кто выходил из аудитории раньше, утверждали: на родной язык комиссия переходит лишь в самых крайних случаях. А у Марины тот самый крайний случай, кажется, с первых же минут начался.
Но девушка решила не сдаваться.
– I mean, what’s the matter? – повысила голос она.
И
Но ее будто и не замечали.
– Чрезвычайно интересный акцент. Похоже на австралийский. Мельбурн? – задумчиво произнес один из профессоров.
А другая вершительница судеб, бабка-грымза с реденьким седым пучком, насмешливо откликнулась:
– Да какой там Мельбурн? Урюпинск!
«И какого дьявола я круглые сутки те проклятые кассеты гоняла...» – мелькнуло у Маринки.
Базовый курс английского языка девушка купила за огромные, по ее меркам, деньги и, как ей казалось, вполне переняла акцент дикторов. А бабка-профессорша сидит с таким видом, будто пришла в морг за покойником, а ей его без макияжа выдали. И говорит презрительно:
– Все, милочка. Вы свободны. Можете идти.
Ясно. Выгоняют.
И Маринка тоже перешла на русский:
– А что вы мне поставите?
– Отметки мы объявим сегодня же. После того, как все пройдут, – опустил глаза самый главный.
Значит, «пару». Возвращайся, колхозница, на свое кладбище и о шикарной Москве даже думать не смей.
И Маринка взмолилась:
– Но я ведь даже текст не дочитала! И топик у меня замечательный – «Моя любимая книга». Я столько всего рассказать могу!
– Вы, безусловно, можете, – подняла блеклую бровь профессорша. И ехидно закончила: – Только мы вас, к сожалению, не понимаем.
«Значит, сами хреновые англичане», – едва не вырвалось у девушки. Но она сдержалась и смиренно произнесла:
– А разве я виновата, что у нас в N не было ни единой английской спецшколы? И курсы – только вечерние, занятия в десять вечера заканчивались. Как же потом ночью до кладбища добираться?!
– Ночью? На кладбище? Это что-то из Байрона... – сострил председатель комиссии.
– Я просто жила при кладбище, – пожала плечами Маринка. – Моя мама бумажные цветы там вертела.
– Как романтично! – закатила глаза седовласая мадам. И потребовала: – Идите. Вы свободны.
Но девушка будто не слышала ее. Заговорила горячо, громко, на щеках румянец, голос от волнения с хрипотцой:
– Да, у меня не было репетиторов. И акцент у меня ужасный. Я разве спорю? Но зато я Марка Твена в оригинале читала. И Мэри Шелли. И Конан Дойла. И даже Маргарет Митчелл. У нас городок портовый, иностранные книжки можно было достать...
– Ну так почитайте еще, – снисходительно молвила тетка-профессор. – И над произношением как следует поработайте. А через годик приходите опять...
Нет, она все равно не сдастся! И Марина потребовала:
– Ну, и пусть я непонятно говорю. Зато возьмите хоть того же Шекспира. Гамлета, например. Вот скажите любой акт, любую картину – и я вам в два счета процитирую!
– Вы нас задерживаете, – ледяным тоном заявила седоволосая.
Но председатель комиссии – ура! – взглянул на Марину с интересом. И попросил:
– Ладно давайте, скажем... акт второй, сцена первая...
И Марина, буквально лишь на секунду задумавшись, затараторила:
– Elsinore. A room in the house of Polonius. Enter Polonius and Reynaldo.
Polonius: Give him this money and these notes, Reynaldo.
Reynaldo: I will, my lord.
Polonius: You shall do marvell’s wisely, good Reynaldo, before You visit him, to make inquire of his behavior .
А что, Шекспир хоть и писал на устаревшем языке, а учится легко.
– Действительно интересный акцент... – задумчиво произнес председатель комиссии.
– О боже! – вновь закатила глаза вредная тетка. – Да классик, наверное, в гробу переворачивается!
А самый главный деловито спросил абитуриентку:
– Кого еще можете?
Вредина снова встряла:
– Да вы не видите, что ли? Она просто тупо повторяет! Похоже, даже смысла не понимает!
Марина с ненавистью взглянула на бабку. Буркнула:
– Все я понимаю.
И обращалась теперь исключительно к председателю комиссии:
– Ну, Тома Сойера я почти наизусть знаю. И Купера. И Драйзера «Американскую трагедию» два раза в оригинале прочла, какие-то куски тоже запомнились...
– А Диккенса? – поинтересовался председатель.
– Да запросто! – лихо ответила Маринка.
И забарабанила из «Оливера Твиста»...
В общем, когда наконец ее выставили из аудитории, она едва дошла на дрожащих ногах до туалета. Закрылась в кабинке и рыдала от напряжения, от обиды, от усталости почти два часа. Никак не могла остановиться. Кто-то даже медсестру позвал, и та металась под запертой дверью, грозилась, если девушка ей не откроет, вызвать «Скорую». Психиатрическую.