Бироновщина
Шрифт:
VIII. Азартъ
Пока высшія сферы Петербурга проводили время въ разнообразныхъ развлеченіяхъ, русская армія, подъ начальствомъ фельдмаршала графа Миниха, переносила всякія лишенія и проливала потоки крови въ войн съ Турціей. Ршительный поворотъ въ этой кампаніи произвело взятіе русскими, 19-го августа 1739 г., турецкой крпости Хотина; почему, по полученіи, спустя три недли, извстія о томъ въ Петербург, во всхъ столичныхъ церквахъ, 12-го сентября, было благодарственное молебствіе, а вечеромъ въ Зимнемъ дворц — балъ. Къ немалой досад придворныхъ модницъ, однако, танцы на этотъ разъ происходили въ «закрытыхъ» платьяхъ и продолжались всего до 11-ти часовъ вечера, такъ какъ, по случаю кончины герцога голштинскаго, при Двор былъ наложенъ трауръ. Нкоторымъ, впрочемъ, утшеніемъ служило имъ ожидаемое вскор
Вслдъ за донесеніемъ Миниха пришла въ Петербургъ изъ Фрейберга и торжественная ода на взятіе Хотина, сочиненная молодымъ студентомъ Михайлой Ломоносовымъ, отправленнымъ нашей Академіей Наукъ за границу для подготовленія къ академической дятельности. Ода эта, впрочемъ, была оцнена при Двор не столько нмецкой партіей, сколько русской, — приверженцами цесаревны Елисаветы. Списокъ съ нея досталъ себ и Петръ Ивановичъ Шуваловъ, который прочелъ ее затмъ также своему юному камердинеру. Тотъ пришелъ въ неописанный восторгъ и выпросилъ себ оду, чтобы списать ее и выучить наизусть.
— Изволь, — сказалъ Шуваловъ. — Только смотри, не заикайся объ ней Тредіаковскому.
— Почему же нтъ, сударь? Стихи Василью Кириллычу, наврное, тоже очень понравятся.
— Ни, Боже мой! Ему было предложено вдь отъ Академіи воспть ту же самую преславную викторію. Но покудова онъ очинивалъ свое перо, какой-то, вишь, студентъ изъ-за тридевять земель прислалъ уже готовую оду; вотъ теперь онъ и имени Ломоносова слышать не можетъ.
Ломоносовская ода состояла не боле, не мене, какъ изъ 280-ти стиховъ; но Самсоновъ, благодаря счастливой памяти, черезъ нсколько дней, дйствительно, зналъ ее всю наизусть.
При Двор тмъ временемъ и Ломоносовъ, и самъ герой Хотина были уже забыты. Увеселенія зимняго сезона: балы, банкеты, концерты, спектакли оперные, драматическіе и балетные, смнялись одни другими; но самымъ обычнымъ, а для очень многихъ и любимымъ препровожденіемъ времени (какъ мы уже говорили) была карточная игра и притомъ азартная. Однимъ изъ самыхъ ярыхъ игроковъ былъ герцогъ курляндскій; а такъ какъ основная цль всякаго азарта — благовиднымъ манеромъ обобрать своего ближняго, обобрать же недруга все-таки не такъ зазорно, какъ добраго пріятеля, — то Биронъ ни мало не чуждался партнеровъ враждебнаго лагеря, а, напротивъ, разсылалъ имъ прелюбезныя приглашенія на свои картежные вечера; дамъ же, какъ принимающихъ всякій проигрышъ черезчуръ близко къ сердцу, вообще не приглашалъ.
Такимъ-то образомъ, однимъ ненастнымъ октябрьскимъ вечеромъ, въ числ явившихся въ бироновскій дворецъ на маленькій «фараончикъ», оказались также сторонники цесаревны Елисаветы: первый министръ Волынскій, лейбъ-хирургъ цесаревны Лестокъ и двое ея камеръ-юнкеровъ, братья Шуваловы.
Игра происходила въ двухъ гостиныхъ: въ одной очень просторной — за нсколькими столами и въ другой поменьше — за однимъ. Воздуху въ начал и тамъ и здсь было вполн достаточно. Но отъ свчей, лампъ и множества гостей понемногу стало тепло и даже жарко, а отъ табачнаго дыма и душно. Играющіе, впрочемъ, этого какъ-будто не замчали. Взоры всхъ были прикованы къ рукамъ своего «банкомета», который привычнымъ жестомъ металъ карты направо — для себя, налво — для «понтеровъ». Каждый изъ понтеровъ, выбравъ себ изъ другой колоды одну или нсколько «счастливыхъ» картъ, клалъ ихъ на столъ и накрывалъ своимъ «кушемъ» — ассигнаціей или звонкой монетой, при проигрыш увеличивалъ ставку или мнялъ карту, а при выигрыш загибалъ на «счастливой» одинъ или нсколько угловъ разнообразнымъ манеромъ, что имло свое, хорошо извстное всмъ игрокамъ, каббалистическое значеніе. У одной стны на особомъ стол была приготовлена цлая батарея бутылокъ, графинчиковъ, стакановъ и рюмокъ, чтобы играющіе могли временами "укрпляться". Лица y всхъ были сильно разгорячены — не столько, однако, отъ возвышенной температуры и выпитаго вина, сколько отъ игорной лихорадки, выражавшейся также въ неестественномъ блеск глазъ, въ нервныхъ движеніяхъ и въ радостныхъ или бранныхъ восклицаніяхъ,
Братья Шуваловы играли въ большой гостиной, но, по взаимному уговору, за разными столами. Петръ Ивановичъ, игравшій съ перемннымъ счастьемъ, перенялъ наконецъ «талью» и высыпалъ на столъ всю бывшую y него въ карманахъ наличность, какъ «фондъ» для своего банка. Заложилъ онъ банкъ какъ разъ во-время: онъ «билъ» карту за картой, и вскор передъ нимъ наросла цлая груда
червонцевъ и ассигнацій.— Передаю талью, — объявилъ онъ. — Надо отдышаться…
Разсовавъ весь свой выигрышъ по карманамъ, онъ отошелъ къ столу съ винами и опорожнилъ залпомъ полный стаканъ; затмъ прошелся нсколько разъ взадъ и впередъ, обмахиваясь платкомъ. Въ ушахъ y него звучало только «бита», «дана», "pli^e", долетавшіе къ нему какъ отъ окружающихъ столовъ, такъ и изъ меньшей гостиной, гд игралъ самъ свтлйшій хозяинъ съ важнйшими сановниками.
"Неужели вс мы тутъ поголовно рхнулись? — подумалъ Шуваловъ. — Все, кажется, люди неглупые, а безсмысленне занятія, право, не выдумаешь. Можетъ-быть, есть еще здравомыслящіе въ кабинет?"
Онъ заглянулъ въ сосдній хозяйскій кабинетъ. Здсь, дйствительно, оказались трое неиграющихъ: австрійскій посланникъ маркизъ Ботта, Волынскій и Лестокъ, мирно бесдовавшіе о текущихъ политическихъ и общественныхъ длахъ.
Кстати скажемъ тутъ нсколько словъ о Лесток. Происходя изъ семьи французовъ-реформатовъ, съ отмной нантскаго эдикта эмигрировавшихъ изъ родной своей Шампаньи въ Германію, Іоганнъ-Германъ Лестокъ родился въ 1692 г. въ небольшомъ люнебургскомъ городк Целле (въ 35-ти верстахъ отъ Ганновера). Перенявъ первые пріемы хирургіи отъ своего отца, не то бородобрея и мозольнаго оператора герцога люнебургскаго, не то его лейбъ-хирурга, онъ собрался окончить свое образованіе въ Париж, но за что-то угодилъ тамъ въ тюрьму, а когда отсидлъ свой срокъ, то поступилъ лкаремъ во французскую армію. Слухи о карьер, которую длали иностранцы при русскомъ Двор, соблазнили его вскор попытать также счастія въ Россіи. Сумвъ понравиться царю Петру, онъ сдлался его лейбъ-хирургомъ, а по смерти Петра — лейбъ-хирургомъ же его любимой дочери, цесаревны Елисаветы. Въ данное время y него за плечами было уже 47 лтъ; тмъ не мене, онъ одвался по послдней парижской мод, носилъ парикъ съ самоновйшимъ «тупеемъ» — "en aile de pigeon", и врожденныя французамъ живость и невозмутимая веселость длали его везд желаннымъ гостемъ.
— Ah, m-r Shouwaloff! — обратился онъ къ входящему камеръ-юнкеру цесаревны на родномъ своемъ язык (русской рчи онъ за вс 25 лтъ своего пребыванія въ Россіи не далъ себ труда научиться). — Колесо фортуны вамъ, видно, измнило?
Петръ Ивановичъ, вмсто отвта, забрянчалъ звонкой монетой, наполнявшей его карманы.
— О! Кого жъ вы это ограбили?
— Прежде всего, кажется, васъ самихъ, любезный докторъ, Вы что-то очень уже скоро исчезли отъ нашего стола.
— Исчезъ, потому что отдалъ вамъ свою дань: пять золотыхъ.
— Не больше?
— Нтъ, y меня ассигнуется всегда одна и та же цифра, ни больше, ни меньше. Проиграю — и забастую; а улыбнется разъ мадамъ Фортуна, такъ я обезпечу себя уже на нсколько вечеровъ.
— Да, вы, докторъ, выдерживаете характеръ, какъ настоящій европеецъ, — замтилъ маркизъ Ботта. — Русскій человкъ отъ природы уже азартный игрокъ и во-время никогда не остановится. Карманъ азартнаго игрока — ршето, бочка Данаидъ: сколько туда не наливай — все утечетъ до капли.
— Вашъ покорный слуга, г-нъ маркизъ, какъ видите, составляетъ блестящее исключеніе, улыбнулся Шуваловъ. — А y васъ въ Вн, скажите, разв играютъ меньше, чмъ y насъ въ Петербург?
— Въ азартныя игры — куда рже. Мы предпочитаемъ игры коммерческія, боле разумныя и спокойныя.
— Что бостонъ и вистъ боле разумны — я не спорю. Но чтобы они были и боле спокойны, — простите, маркизъ, я не согласенъ: вдь какъ бы хорошо вы сами ни играли, плохой партнеръ безпрестанно портитъ вамъ кровь, особенно, если онъ воображаетъ себя еще хорошимъ игрокомъ. Какъ бы вы ни сыграли, — вы всегда виноваты. А попробуйте-ка оправдываться, что сыграли по правиламъ, "По правиламъ! Точно не бываетъ и исключеній! Лучше бы, право, и за столъ не садиться, если играешь какъ сапожникъ".
— Да, русскіе вообще очень экспансивны, — тонко усмхнулся Лестокъ. — Вы отнюдь не дипломаты.
— Есть между нами и дипломаты, которые ведутъ себя дипломатами и за картами. Но такой дипломатъ, если и не станетъ бранить васъ въ лицо, зато взглянетъ на васъ съ такимъ изумленіемъ, такъ снисходительно пожметъ плечами, испуститъ такой выразительный вздохъ, — что васъ въ жаръ броситъ, вы растеряетесь и невольно уже сдлаете явную ошибку, которая зачтется вамъ потомъ, конечно, на весь вечеръ. Нтъ, ужъ Господь съ ними, съ этими коммерческими играми! То ли дло банкъ, гд бой на жизнь и смерть.