Битва при Пуатье

Мухаммеда, безусловно, менее проницательного, чем его противники, их враждебность приводила в уныние. Чтобы во что бы то ни стало развеять его, он был готов зайти очень далеко, и у нас есть тому пример – любопытная история с урезанными стихами. Кроме Аллаха, занимавшего ведущее положение в их пантеоне, мекканцы поклонялись трем богиням, которых считали его дочерьми. Они часто клялись этими тремя богинями, и даже первые мусульмане должны были поступать так же. Согласно преданию, Пророк пожелал получить от Аллаха: «что-то, что сблизило бы его и его народ», [64] тогда, после девятнадцатого стиха суры звезды на его губах рождается обращение к верховным богиням, на чье заступничество следует надеяться.

64

Gaudefroy-Demombynes, op cit , p 86.

Курайшиты в восторге, и все падают ниц перед Каабой. Но вскоре Мухаммед ощущает, что вдохновлял его в тот момент не Аллах, а Сатана, и решительно исправляет предыдущий отрывок, который превращается в современный стих 23: «Они только одни имена, какими наименовали их вы и отцы ваши». [65]

Европейские исследователи ислама обычно отказываются принимать это предание, которое, как им кажется, свидетельствует о наличии в Коране непозволительного противоречия. Почти все ученые, принадлежащие к арабской традиции, соглашаются с ним. Как же такое могло произойти? Мы не понимаем, почему Пророк отказался от своего стиха, если тот принес ему такой успех и, наконец, приобрел ему столь желанную аудиторию.

65

Глава 53 звезда, стих 23 стр. 999 – Примеч. пер.

Однако все проясняется, если допустить, что реакция публики была равнодушной. Мухаммед осознал, что даже такой важной уступки недостаточно. Для него эта неудача была доказательством того, что подтолкнул его к этому шагу не Аллах, а Сатана.

Эта позиция двусмысленна, но тем не менее абсолютно искренна. С объективной точки зрения, факт обнародования стиха, а затем заявление о том, что его не следует принимать во внимание, так как он продиктован дьяволом, принять сложно. Если устами своего пророка действительно глаголет Бог, то демон может подделать его весть, только если он равен ему по силе, а это уже манихейство. Мы видели, с какой энергией Мухаммед отрицал выдвинутое его противниками обвинение в одержимости демоном. Допустить, что этой злой силой был продиктован один стих, не значит ли дать им основание для таких утверждений, ведь в таком случае ничто не мешает думать, что и все остальные происходят из того же источника? Существует и искушение заподозрить, что на самом деле Мухаммед занял поистине беспроигрышное положение. Он начинает с того, что издает стих, а когда результат выявляет его непригодность, автор оставляет за собой право взять свои слова обратно. Колода оказывается крапленой – как бы ни легли карты, выигрыш обеспечен. Субъективно такая позиция понятна. Пройдя через сомнение и подвергнув свои видения критике, Мухаммед глубоко убежден, что является гласом божества. Как тогда объяснить то, что божественный глагол не воодушевляет людей, и что делать, чтобы этого добиться? Каково бы ни было средство, если люди пойдут за ним, оно будет считаться хорошим, так как именно это послужит доказательством тому, что полученная весть воистину исходит от божества. В результате, вопреки внутреннему убеждению, принимается положение о второстепенных божествах. Толпа остается враждебной. Значит, это не Божьи глаголы, и, чтобы снова обрести их, нужно вернуться к первоначальной идее, даже если после этого придется проповедовать в пустыне.

Здесь действует логика чувства, которая противоречит логике ума, но часто обнаруживается в мистическом опыте.

Если поставить первыми суры 73 и 74, предваряемые формулой обвития, которому подвергался Пророк во время своих экстатических припадков, то уже в них можно распознать основное содержание учения о ритуальных предписаниях, о человеческом долге, о Судном дне, и даже известную формулу: Если Аллах пожелает, а также эпитет хранитель свитков, в применении к Аллаху. [66]

66

Gaudefroy-Demombynes, op cit , p 88.

Сура 82 настойчиво твердит о силе и непреодолимости божественного правосудия. Каждое наше прегрешение записывают на небесах писцы-ангелы, которым необходимо учитывать даже мельчайшие атомы добра или зла. Именно поэтому те, кто думают лишь о том, как бы умножить свои богатства, забывают о самом главном, то есть о заслугах и грехах. Здесь Коран демонстрирует высочайшие образцы стиля и мысли, уже полностью содержа в себе основы нового общества, в котором нужно будет помогать себе подобным, освобождать пленников, питать сирот и нищих. Вопреки растущему энтузиазму правоверных, большинство мекканцев встретило эту благородную программу сарказмом, который тяжко ранил Пророка: это лгун, одержимый, вещун, или поэт; над ним насмехались за то, что у него не было ребенка мужского пола.

Около 615 г. враждебность стала настолько острой, что некоторые мусульмане перебрались в Абиссинию. Согласно преданию, там их очень благосклонно принял сам Наджаши, что выглядит странным, так как иудео-христианство, проглядывающее в некоторых стихах Корана, ближе несторианам, чем монофизитам, к которым, как и византийцы, [67] причисляли себя абиссинцы. Как бы то ни было, гонений определенно не было, поскольку к первой группе эмигрантов, включавшей одиннадцать мужчин и четырех женщин, в том числе Османа и его жену Рукайю, родную дочь Мухаммеда, присоединилась вторая и, что еще важнее, третья, состоявшая из двадцати четырех человек. Все это время правоверные Мекки продолжали участвовать во всех традиционных церемониях вокруг Каабы. Они также собирались в своем кругу, чтобы послушать пророчество и, конечно, совершить молитву. Эти собрания проходили в ущелье в предместьях Мекки до тех пор, пока внезапно не появилась враждебная группа мекканцев. Состоялась битва. Зайд бен аби Ваккас ранил одного человека в голову, ударив его верблюжьей челюстью. Это была первая кровь, пролитая во имя ислама.

67

В действительности византийцы монофизитами не являлись. Монофизитство было осуждено IV Вселенским собором. – Примеч. ред.

К этому же периоду следует отнести и знаменитое вознесение Мухаммеда. Будучи очищен ангелом Джабраилом, который снова разверз его грудь и омыл его сердце водой Замзама, Пророк посетил в его сопровождении семь небес: на первом он видел Адама. Евангелист Иоанн и Иисус находились на втором, Иосиф – на третьем, Идрис – на четвертом, Аарон – на пятом, Моисей – на шестом, Авраам – на седьмом. Он поднялся так высоко, что слышал скрип каламов в руках у ангелов, записывающих деяния людей. По другой версии, болееизвестной, мы видим его верхом на Аль-Бураке, быстром как молния животном, занимающем среднее положение между лошадью и мулом, но с женской головой. Постоянно ведомый Джабраилом, он через Хеврон и Вифлеем достигает Иерусалима. Там Мухаммед совершает молитву и так же стремительно возвращается в Мекку. [68] Рассказ об этом необычайном путешествии был встречен всеобщим недоверием и усилил позиции тех, кто видел в Мухаммеде обманщика или душевнобольного. Известно, что он оставил описание Иерусалима. И оно оказалось настолько точным, что евреи были поражены. Даже среди правоверных были те, кто не решался ему поверить. Лишь Абу Бакр был счастлив принять его слова на веру. Изощренная экзегеза различает два путешествия и еще в наши дни задается вопросом, действительно ли тело Пророка перемещалось в ходе этого ночного паломничества или же речь идет о визуальной галлюцинации. Следуя традиции Аиши, [69] Мухаммед не покидал своей постели, но другие утверждают, что как раз в эту ночь искали его, но нашли только утром у входа в дом Умм Хани, которую он тщетно просил не предавать это событие огласке. Коран нам здесь ничего не проясняет, он в этом отношении отличается чрезвычайной сдержанностью, и, чтобы извлечь из него нечто конкретное на эту тему, приходится прибегать к рискованной интерпретации туманных или поэтических пассажей.

68

Особенно Gaudefroy-Demombynes, p 93, везде.

69

Супруги Мухаммеда – Примеч. ред.

Остановимся главным образом на иерархии семи небес и населяющих их еврейских пророков, а также на понимании Иерусалима как священного града, что, кажется, предвосхищает мединский период и отражает стремление Мухаммеда войти в длинную череду еврейских пророков, чтобы таким способом получить подтверждение своего призвания.

Несмотря на все свои неудачи, он добивается двух громких обращений, которые, безусловно, должны были повлечь за собой и другие, а также более тесного сплочения мусульманской общины вокруг клана бану хашим. По крайней мере, одно из этих обращений было связано с племенными разногласиями Мухаммеда публично оскорбил Абу Джахл, и тогда Хамза объявил, что разделяет веру своего племянника.

Омар принял ислам так же внезапно. Зайдя к своей сестре Фатиме и зятю Зайду, тайным мусульманам, он застал их за чтением суры 20. Пораженный ее красотой, он побежал к Мухаммеду, чтобы перейти в его веру. Известно, как много ему предстояло сделать для ислама, победу которому после смерти Пророка обеспечил именно его авторитет.

Тогда курайшиты решили разорвать всякое общение с бану хашим и бану мутталиб, не заключать с ними браков, ничего у них не покупать и не продавать им, и поклялись в этом письменно, положив свиток в Каабу. Первым следствием этого бойкота стало разорение Хадиджи и большинства правоверных, лишь у Абу Бакра сохранились значительные средства. Однако и на этот раз клановая солидарность сыграла в пользу Мухаммеда Абу Талиб не обратился в ислам, но принял бану хашим в своем квартале шииб, [70] где они и закрепились. Тем не менее нормальные отношения были восстановлены либо после вмешательства пяти молодых курайшитов, либо по требованию двух семей, взволнованных бедственным положением «замурованных». Легенда гласит, что все отправились, чтобы возобновить клятву, записанную на папирусе, но обнаружили, что она полностью источена насекомыми, кроме слов «Во имя Аллаха милостивого, милосердного», и пришли в восхищение от этого чуда. Тем не менее потрясение было жестоким. Мухаммед понял, что никогда не сможет убедить своих сограждан. Кроме того, его терзала боль от почти одновременной утраты дяди Абу Талиба, который не обратился в ислам, но всегда оставался верным ему, и жены Хадиджи, первой и самой горячей последовательницы новой религии. Более ничто не связывало Пророка с его родным городом.

70

Первоначально так называли скальные расщелины и овраги, возникшие в результате эрозии в долине Мекки. Они образуют естественные островки, годные для проживания обособленных групп (см. Gaudefroy-Demombynes, p 101).

Но куда отправиться? Он присоединялся к группам паломников из Мины, наведывался на базар в Окхазде. Он предпринял безуспешную попытку обратить племя бану такиф в оазисе Ат-Таиф, находящемся на высоте 1650 м, где богатые мекканцы отдыхали от удушающего климата своего города. В силу этого факта и благодаря взаимовыгодным связям, существовавшим между Меккой и Ат-Таифом, Мухаммеда ожидал полнейший провал: толпа чуть не забросала его камнями. Он вернулся в Мекку, но не отчаявшись, что настолько удивительно, принимая во внимание его неудачи, что предание измышляет видение, подбодрившее его в пути. Тогда он остановил свой выбор на Йасрибе, и на этот раз решение оказалось удачным. Хотя в отношении торговли этот богатый оазис и был равен Мекке, его удаленность и влияние делали его, скорее, соперником, чем союзником последней. Некоторые из его жителей, безусловно, видели в Мухаммеде перебежчика, способного принести пользу, а мекканцы и сами ощущали эту опасность, поскольку попытались воспрепятствовать уходу человека, исчезновение которого тем не менее было бы для них очень желательным. Наконец, в Йасрибе имелась богатая еврейская община, состоявшая из трех племен, некогда господствовавших над двумя арабскими, аус и хазрадж, и все они постоянно враждовали между собой. Мы видели, как в конце своего пребывания в Мекке, стремясь преодолеть нерешительность соотечественников, Мухаммед очень настойчиво ставил себя в один ряд с еврейскими пророками. Это был язык, которому очень охотно внимали побежденные евреи Йасриба, готовые с радостью встретить Мессию и ожидающие, что он вернет им победу над соперниками. Что касается арабов, то они нуждались в посреднике, чуждом их раздорам, но связанном с ними родственными узами; Мухаммед же состоял в отдаленном родстве с племенем хазрадж. Первые переговоры с ними состоялись, когда около 620 г. Мухаммеду удалось обратить шестерых членов этого племени, совершавших паломничество к Каабе. Через год в ущелье между Миной и Меккой имела место тайная встреча с шестью хазраджитами и шестью представителями ауситов. Беседа закончилась торжественной клятвой, названной «присягой женщин»: «Я приглашаю вас защищать меня от всего того, от чего вы защищаете своих жен и дочерей». Жители Йасриба вернулись в свой город вместе с мусульманином, направленным к ним, чтобы преподать им Коран.

В 622 г. шестьдесят два мужчины и две женщины из Йасриба под покровом ночи проскользнули в ущелье, где их принял Пророк. Они возобновили «клятву женщин», и каждый из присутствующих хлопнул Мухаммеда по руке, и этот жест так и остался знаком повиновения халифу. Кроме того, было назначено двенадцать представителей (накибов), ставших поручителями общины. На этот раз почва была тщательно подготовлена; наученный своими неудачами, Мухаммед остерегался излишней спешки. Сначала он организовал исход своих приверженцев из Мекки в Йасриб, а когда, обманув бдительность курайшитов, он сам прибыл туда же, успех его оказался таким, что спустя некоторое время этот город сменил название, став городом Пророка, Мединат ан-Наби, Мединой. Считая первым днем своего календаря дату этого, по виду бесславного бегства, мусульмане воздают честь государственному мужу и основателю ислама, которым Мухаммед стал, только покинув Мекку.