Битва в пути

Она уходила от него, тоненькая, прямая, с русыми, туго приглаженными волосами.

«Ну и смешная девчонка! — подумал Сережа. — Если на ней не женишься, так и за руку не держи! Скажите, какая недотрога! — И вдруг ему стало грустно, захотелось, чтобы она, именно она, была рядом. — Испугал… Не надо, не надо было такую за руку-то держать».

Но ему некогда было раздумывать о Даше.

Отливка в новый кокиль была не лучше прежних. Кромки стали острее, но размеры не совпадали, а ужи-мины и раковины стали больше прежнего. Он забросил комсомольские дела и нахватал троек в техникуме. Возиться с кокилем одному было трудно, а ребята помогали день ото дня неохотнее и нетерпеливо спрашивали:

— Долго ль еще тебе возиться?

— Вот-вот… — отвечал Сережа. — Последняя отливка. Они перестали верить этому «вот-вот».

Синенький сочинил про него песню с припевом:

В цехе свой Дон КихотПо прозванию «Вот-вот».

Однажды вечером, покидая Сергея, он сказал:

— Серега, я же, как ни говори, жених! У тебя дед, а у меня невеста! Ты хоть и очумел от кокиля, но пойми разницу: деда в театр не водить, в буфете не угощать. Он еще и сам тебя подкормит. А у меня Тоська! Нам комнату снимать, обзаводиться и все такое. Я эти полмесяца без заработка. Жить надо и жениться, брат, мне тоже надо. А тут… с твоим кокилем еще либо будет, либо нет. Так что, Серега… — Маленькая сильная рука Вити Синенького сжала безответную ладонь Сергея. — Прощай, «Дон Кихот — вот-вот»!

Сережа хотел беспечно улыбнуться, но губы скривились беспомощно.

Заводская жизнь его начиналась неслыханно счастливо: через три года после вступления в цех он уже был передовиком, через четыре — портрет его укрепился первым в аллее почета. Ребята любили его, комсомольцы выдвигали и выбирали, и сам Вальган всячески отмечал и поощрял. Сереже его жизнь порой представлялась стремительной, как птичий полет. А теперь?

Вчера еще и Мефодич слушал Сережу больше, чем мастер, и Витя Синенький тенью ходил за Сугробом, и, когда Сережа затевал новое, не было отбоя от желающих помочь. А сегодня жалость Мефодича и Витино ироническое: «Дон Кихот — вот-вот», и он один со своим кокилем. Словно шел привычным, широко открытым проходом и вдруг ударился лбом о непонятное. И губы растерянно кривились, когда он пытался улыбнуться.

Все придирчивее становились мастера и яростнее Гуров. В царствование Бахирева в инструментальном и модельном цехах прекратили работу на посторонних заказчиков и перестроили все мощности на внутризаводские нужды. С приездом Вальгана началось обратное. От двойной перестройки цех лихорадило. За это время накопились посторонние, как их называли в цехе — «министерские», заказы. В прежнее время Сергей даже любил такие горячие и острые периоды цеховой жизни. Он брал наиболее сложные детали, несколько дней мудрил, приспосабливая фрезы из своего тысячного набора, обдумывал технологию обработки и добивался одного из тех знаменитых взлетов, которые выводили весь цех из кризиса. Тогда о нем писали в многотиражке, его осаждали корреспонденты, его благодарил Вальган. Сейчас все было иначе. Он действительно очумел от кокиля, а обманчивое «вот-вот» все время держало его в положении бегуна, подходящего к финишу после тяжкой дистанции: «Остался последний рывок. Дайте добежать!»

В эти трудные дни Сергей не вспоминал о Даше, но несколько раз встречался с ней в цехе, в поселке, на собраниях. Она была тихонькая, здоровалась сдержанно, вскидывала и тут же опускала ресницы над печальными глазами. «Все с девчатами, — отметил Сережа. — Никого из ребят не подпускает». Почему-то приятно было думать, что живет на свете и работает здесь, на заводе, смешная, тихая, милая девушка Даша, недотрога, которую нельзя даже подержать за руку, если не собираешься на ней жениться.

Он вспомнил, как она говорила: «Боюся, ты чего важного не знаешь, что инженерам известно».

«Может, и в самом деле не предусмотрел чего-нибудь? Пойти в отдел главного металлурга — кто у них там понимает в кокиле?»

Когда к Тине в комнату технолога пришел самоуверенный, красивый и, как говорили на заводе, забалованный Вальганом Сергей Сугробин, она отнеслась к нему настороженно. Она слышала, что у Вальганова любимца закружилась голова от славы, что он грубит мастерам и начальнику цеха, забросил комсомольскую работу, не выполняет норм, берется за многое и ничего не доводит до конца. Не понравилось ей и плакатно задорное лицо Сережи, и слишком свободная манера, и фетровая шляпа, и модный макинтош, который он надел из желания расположить к себе.

— Подождите немного. И прошу вас снять шляпу, — сказала она и обернулась к Сагурову.

Сережа покраснел, снял шляпу и терпеливо сел у входа. Закончив разговор с Сагуровым, Тина обратилась к Сергею:

— Так что вас интересует в кокиле, товарищ Сугробин? Без шляпы лицо его стало проще и мальчишестве.

— Усадка алюминия меня интересует…

— Усадка алюминия — полтора процента.

— Знаю. Из этого и веду расчет. Да не получаются размеры.

— Какие размеры?

— Размеры модели при отливке в кокиль.

— У кого не получаются? Кто делает отливку модели в кокиль?

— Да я же и делаю!

Тина внимательно взглянула на него. Желтоватые, щенячьи глаза, веснушки на переносье, самонадеянно вздернутый нос, фетровая шляпа в руках. Форсящий мальчик, Вальганов любимец — и такое серьезное, заветное, как литье в кокиль? Непонятно.

— Пойдемте. Посмотрим.

Сережа неохотно пошел за красоткой с холодными глазами: «Пустое дело!.. Надо бы к мужчине». Так же неохотно показал ей своей кокиль и свои первые неудачные отливки.

Тина провела ладонью по артистически сделанному кокилю. Потрогала отливки — одну, другую. Еще не доверяя себе и волнуясь, спросила:

— Это кто? Это вы? Это вы сделали?

— Я с ребятами.

— С кем?

— Наши комсомольцы… И Кондрат и Синенький. Да и многие помогали.

Она стояла неподвижно, скользя ладонями по отливкам, но он видел, как потемнели ее и без того смуглые щеки. Она думала: «Пока мы разрабатывали мероприятия, строчили докладные, исписывали бумагу, он делал своими руками. Этот мальчик, с которым мне даже не хотелось разговаривать!»

Его удивил ее изменившийся, материнский голос, когда она сказала:

— Дорогой мой! Но ведь это же здорово! А что касается усадки, так полтора процента на первосортный алюминий, а у вас идет сработанный. И кокиль, видно, мало прогреваете вначале…

С этого же вечера она стала и его наставницей и его подручной.

Перерасчет усадки металла приблизил следующий кокиль к заданным размерам, но необходимой точности не получалось. Сереже приходилось опытным путем, измеряя одну отливку за другой, постепенно стачивая кокиль, приближаться к дозволенным допускам. Мешал воздух, остающийся в кокиле, и они не знали, как выпустить воздух, не выпуская металла. Однажды Тина пришла к нему радостная:

— Я придумала, Сереженька!

— Воздух? — сразу догадался он.

— Да, воздух! Смотри, вот пробки с пескодувной машины. Они пропускают воздух и не пропускают песок. Смотри! — На ладони у нее лежали золотистые, в ноготь величиной, металлические пробки с тончайшими прорезями. — Поставить такие в крышку кокиля — воздух уйдет, а металла они не выпустят.

Находка была радостью, и Сережа, отложив все, принялся мастерить такие же пробки для кокиля.

Третий день Бахирев не видел Тины. У него уже вошло в привычку, не сговариваясь, встречаться с ней ежедневно в цехах, в дирекции, в заводском дворе. Иногда они вместе ходили по цехам, иногда перебрасывались несколькими фразами. Он ждал этих встреч, радовался им и все же не понимал их значимости для себя, пока они не прекратились. «Случилось что-нибудь? Не хочет меня видеть? Женщина же! Как у них все скользит поверху!»