Битва в пути

Страшна была сама мысль о смерти сына. Если бы угроза утраты исходила от болезни, от воды, от огня, от злодейской руки, все было бы непереносимым горем для Бахирева, однако все бы могло как-то поместиться в сознании. Но гибель мальчика в эту ночь!.. Гибель в первом высоком порыве ребячьей души, в этом исполненном веры, безудержном стремлении к Сталину, воплощавшему для Рыжика все светлое, что есть на земле… Нести лучшему из людей лучшее в себе, метнуться, как мошка на призывный свет, и сгореть, не долетев…

Такая гибель представлялась Бахиреву не только непереносимой, но и чудовищной, не вмещавшейся в мозгу. От нее веяло дыханием предательства, злодеянием, проникнувшим в святое святых… И все на миг отступило…

Только любимое мальчишеское лицо с горячим, открытым и доверчивым взглядом да тот юношеский, живой и теплый лоб под копытами…

Дмитрий чуть не стонал вслух: «Бежать! Найти!». — Пойдем! — сказал он жене.

— Куда? — Вальган властно схватил его за плечо. — Куда вы, безумные? Ну что можно найти в этих толпах? Звоните! Сперва в милицию… — Он придвинул телефон, дал телефонную книжку.

Дмитрий позвонил в милицию.

— Потерялся мальчик… Вы бы запомнили. Он очень рыжий. Такой, совсем огненный… Его нельзя не заметить… Его нельзя не запомнить…

Дмитрия поразило, что звонок его приняли без удивления, без излишних вопросов.

— Записали… Проверим…. Сообщим…

Ответ звучал с такой торопливой деловитостью, словно подобное было в порядке вещей в эту ночь!

Другие отделения милиции. Институт Склифосовского. Больницы. Поликлиники. Номер за номером. Звонок за звонком…

Охрипшим голосом Дмитрий твердил все те же слова:

— Он очень рыжий… Совсем огненный… Его нельзя не заметить! Он очень рыжий… Его нельзя не запомнить…

И в ответ все та же пугающая, обыденная деловитость:

— Проверим… Сообщим… Ждите…

Наконец он положил влажную трубку. Лицо, спина его были мокры.

— С ним ничего не может случиться. Все мы были мальчишками. Он вот-вот объявится, — твердил Вальган. Он уже не говорил о величии жизни и смерти.

Катя сидела, крепко держась обеими руками за край стола.

Дмитрий подумал: сейчас надо вдвоем с Катей! Нет! Как и о чем сейчас говорить? Говорить страшно..

Что делать? Ехать? Искать?

— Я пойду… Я выйду…

Он вышел на улицу. Жена молча следовала за ним.

Толпы народа шли и шли. В давке и в темноте невозможно было разглядеть даже тех, кто находился в трех шагах.

— Может быть, уже позвонили? — сказала жена. — . Может быть, сейчас звонят?

Бегом, боясь опоздать к звонку, они побежали обратно. Звонка не было. Они сели у телефона.

Все события этой невероятной и стремительной ночи отступили перед одним — перед исчезновением мальчика. Кто-то двигался и суетился вокруг. Кондукторский голос возвестил:

— Кушать подано!

Седая старушка с горячими глазами Вальгана жалостливо и нерешительно уговаривала:

— Прибежит. Найдется… Вы перекусите. Наволновались. Устали…

Приторно запахло жареным мясом. Кто-то ел; от запаха и вида еды Дмитрий почувствовал противную сладость тошноты.

Все окружающее было далеким и неразличимым, и только один предмет приобрел необыкновенную величину и весомость — телефонный аппарат. Никогда раньше Дмитрий не видел с такой отчетливостью горбящейся телефонной трубки, темной пирамидальной поверхности с белым венцом циферблата, черного провода, змеящегося по зеленому сукну стола. Он ждал звонка с секунды на секунду, и все же звонок прозвучал неожиданно и резко, как набат.

Дмитрий, кинулся к телефону. Трубка ткнулась в щеку, потом в висок и наконец прильнула к уху.

— Слушаю! Я слушаю!

Осипший мужской голос надрывно прокричал издалека:

— Погрузили в ящики!.

— Что, что, что?

На мгновение мелькнула сумасшедшая мысль о том, что Рыжик — уже неодушевленное тело, что уже можно погрузить его в какой-то ящик. Все уже казалось возможным и вероятным.

— Ящик парникового стекла сейчас погрузили, а олифы нет — сипел голос.

— Что олифа? Какая олифа?

— Василь Сергеич? Нету олифы, говорю. Заменяю… — Ошиблись номером.

Он положил трубку.

— Господи Иисусе! — сказала бабушка и подала Кате стакан с водой.

Дмитрий то и дело смотрел на часы. Время не текло, оно едва сочилось сквозь гущу напряженных мыслей и чувств. Секунды, набитые ожиданием, страхом, надеждами, громоздящимися друг на друга мыслями, становились протяженными и весомыми. Ему казалось, что минула целая ночь, но прошло лишь двадцать минут, когда в незапертую дверь вошел Рыжик. Его привел незнакомый, худой, бритый старик в очках.

Сын, живой, рыжеголовый, сияющий, курносый, с веснушками, с грязными руками, был рядом.

Дмитрий что есть силы схватил его за плечи, придвинул к себе и, глядя в мокрое мелковеснушчатое лицо, твердил:

— Ты… Ты… Ты…

Потом, почувствовав страшную усталость, оттолкнул сына и опустился на тахту. Катя прижала рыжую голову к груди.

— Вот… Привел… Довел, можно сказать, на привязи, — сказал старик с сердитой иронией.

Катя благодарила его, не выпуская из рук вырывавшегося сына.

— Как он попал к вам?! — спросил Дмитрий.

— В окно со взломом… — с той же сердитой иронией продолжал старик. — Мы звонили вам из автомата… У вас что-то случилось с телефоном — все время частые гудки. Жена говорит: «Скорей отведешь, чем дозвонишься. Веди, — говорит. — Такая ночь! И у нас, говорит, были дети». Действительно! И у нас были дети… Повел! На привязи… Все рвался туда.

— А мы пошли с Костькой, — говорил Рыжик, захлебываясь, вертя головой и вырываясь из Катиных рук. — Не с генеральским Костькой, а с тем, что из третьего подъезда… Он говорит: «Я знаю проходной двор!..» Мы ка-ак побежим. А там народу, народу! Ворота заперты, высокие! А рядом окно низкое! Какой-то дяденька ка-ак нажмет! Окно ка-ак дрыбызнет! Дяденька в окно, и мы с Костькой в окно и в коридор. А Анастас Васильевич — вот он — ка-ак нас схватит — и прямо в комнату. А там бабушка! А на кровати кот рыжий! Мы хотим в Колонный зал, а нас держат! А Костька как даст бабушке головой в живот и выскочил. А меня бабушка ухватила за пальто. А кот испугался да ка-ак прыгнет через нее! А бабушка про нас говорит: «Ах вы, чертяки рыжие!» Дмитрий подошел к сыну и сильно стукнул его костяшками кулака по затылку.

— Очнись! Бабушку головой в живот?! В такой день хулиганить?! Думай, что говоришь!

Рыжик мгновенно притих.

— Извините меня за моего паршивца, — сказал Дмитрий старику.

Пока вызывали шофера и машину для старика и угощали его чаем, Рыжик молча сидел на стуле и жевал котлету. Потом он повернулся к отцу и, блестя карими глазами, в которых еще горело возбуждение, сказал с упреком:

— Ну за что ты меня стукнул? Ты меня неправильно стукнул! Ведь это Костька, а не я бабушку в живот. Когда ты меня правильно стукаешь, я ж тебе ничего не говорю!..