Битва вечной ночи

Торн мертв.

Смертная девушка смотрела пустыми раковинами глаз на бессмертную деву — ту, что не умела лгать. Тяжелая дверь захлопнулась, и стук ее звучал похоронным звоном.

Вдали тоскливо и грустно кричали ночные птицы.

Где-то в серебристых рощах Мглицы мелодично запела флейта — невнятный, искаженный мотив. Другие флейты подхватили его, вплетая свои напевы в общий узор, точно блестящие ленты в златотканое покрывало, рождая мелодию, от красоты которой сердце останавливалось в груди. Ветер дышал ароматом фиалок.

— Нет, — сказала Тахгил-Ашалинда. — Нет. И тут рассудок оставил ее.

Она более не могла сдерживаться — так поток уже не может остановиться, прорвав плотину. Из груди ее снова и снова вырывались отчаянные крики — бессловесные, бессвязные причитания, давно копившиеся в душе слезы скорби и отчаяния, подобных которым она еще не знала на этой земле.

Высокие лампады Мглицы роняли тусклое сияние на неясный простор озер и болот, полян и лесов, холмов и долин. Лучи их сверкнули на шелковистой шкуре колдовского коня, что мчался по крутому склону плато, везя на спине хрупкую всадницу. На миг выхватили из тьмы рожки низенького существа, скачущего рядом с конем. Нежно погладили черное оперение длинношеей птицы, парящей на крыльях восходящего ветра.

Высоко на склоне, почти под самым краем плато, тянулся длинный плоский уступ. Там-то и остановился колдовской конь. Всадница безжизненно сползла у него со спины. В семистах футах ниже лежали в лунном сиянии холмы и равнины Мглицы, роскошный бархат и парча тенистых лесов, отделанные серебристой тесьмой ручьев и речушек.

Тулли, скрестив ноги, уселся подле Тахгил. Девушка не шевелилась.

— Проснись, госпожа, — сказал он и пробормотал заклинание домашнего очага, совсем слабое — такое, какое умеют накладывать даже уриски.

Девушка очнулась и, ошеломленная, непонимающе огляделась по сторонам. Ветер подхватил пряди ее темно-коричневых волос, играя ими, точно волны прибоя — стеблями морских водорослей.

Витбью, прекрасная, как вечерняя звезда, в девичьем облике спускалась к ним по лестнице, вырезанной на тверди утеса. Лебединая дева распахнула плащ — и оттуда посыпались круглые плоды, мягкие, точно мотки шерсти, самых нежных оттенков персикового, абрикосового и дынного цветов. Один из них подкатился под ноги Тигнакомайре. Тот обнюхал плод и рассеянно сжевал его.

— Ах ты, дурень! — Тулли хлопнул найгеля по носу. — Иди и найди себе водорослей или рыбы налови. А это для госпожи.

Тигнакомайре виновато закатил глаза, прижал к голове уши.

Со всех потайных укрытий в чащах Мглицы к Тахгил-Рохейн поднималась скорбь: из опустевших гнезд, с побегов, цветы на которых увяли, не распустившись, с ветки, на которой крохотная совушка оплакивала погибшего друга, от поваленного ветром могучего дуба, сухие листья которого превратились в обрывки коричневой бумаги и лишь печально дребезжали от ветра, что горевал средь стволов, нашептывая слова прощания.

Сердце девушки облачилось в серые одежды отчаяния, и тусклость этих одежд струилась во все стороны лучами не-солнца и не-света, окутывая весь мир, даже Мглицу рваными сетями тоски.

Но камни и пепел не плачут.

Я прах. Я камень. Отчаявшийся, одинокий камень, разъедаемый изнутри жгучей кислотой агонии. Пусть же камень рассыплется золой, как камни Тамхании. Я — ничто. Я — пустая раковина. Я пойду дальше, но пламя, что пожирало меня, угасло.

Собственная участь отныне не волновала Тахгил. Девушка поднесла хлеб Светлых ко рту, но двигалась механически и безжизненно, как заводная кукла в роскошном салоне Таны. Только эта кукла была вырезана из мрамора.

Я должна продолжать. Если только смогу, я выполню данное себе слово избавить мир от Светлых и вернуть моих подруг домой. А что будет со мной после этого — мне все равно.

— Мы уже далеко забрались, прям удивительно далеко, — сообщил Тулли, когда девушка утолила голод тремя крошечными кусочками хлеба Светлых. — Если вскарабкаться по той вон лестнице в скале, окажешься на краю Вышней равнины. И увидишь пред собой Аннат Готалламор.

Тахгил поднялась по лестнице. Ступени растрескались, заросли мхом и крохотными сорными травами, на которых покачивались миниатюрные белые цветы. Подобравшись к вершине, она остановилась и, приподнявшись на цыпочки, осторожно заглянула за край.

Равнина тянулась вдаль, точно пол из плит обсидиана и черного янтаря. Однако и здесь имелась кое-какая растительность. На каменной поверхности пружинила низкая травка, виднелись разрозненные шарики кустов. Лучистые звезды сияли здесь еще ярче — казалось, они совсем рядом, только протяни руку. Но, загораживая звезды, над равниной вздымался верхний утес. И на самой вершине его стояла крепость, ощетинившаяся скоплениями башен и бастионов, остроконечных крыш, зубчатых стен и летящих контрфорсов. В мрачных стенах зияли узкие сводчатые бойницы, казавшиеся лишь крошечными точками по сравнению с каменной громадой. Они светились внутренним светом, к которому сейчас примешивалось слабое голубоватое сияние ухта — так летним вечером, после захода солнца, небо еще краткий миг хранит память о синеве дня, так блестят ледники в горах, так лучится дым в свете луны. Несколько сотен узких блестящих глаз угрожающи смотрели со стен крепости на мир вокруг.

Внимание Тахгил привлекло какое-то движение, Девушка медленно опустилась, присела, пряча голову. По камням застучала торопливая побежка — оказывается, равнину охраняли спригганы. Девушка тоже заторопилась вниз по лестнице. Как только она добралась до уступа, Тулли запихал ее в расщелину на скале. Над головой раздались скрипучие голоса, застучала осыпающаяся галька. Тигнакомайре заржал и сделал несколько курбетов, держась в опасной близости от обрыва. Маленькие копыта ловко балансировали на краю. Спригганы на вершине утеса поглядели на водяного коня, что-то прочирикали и наконец ушли.

— Уф-ф! — выдохнул Тулли. — Едва не попались.

У Тахгил же слова не шли на язык. Она давилась ими, немая и безгласная, как некогда в далеком прошлом. Девушка изо всех сил боролась с безумием, в глубине души мечтая о том, чтобы лангот поскорее сразил ее, не терзая ожиданием медленной и мучительной гибели.

Наконец обретя дар речи, она спросила мертвенным монотонным голосом:

— Как же мне пересечь равнину? Там ведь негде укрыться.

Это были первые слова, произнесенные ею с тех пор, как ока услышала принесенные лебединой девой вести.

— Сильнокрылые лебеди легко, точно перышко, перенесут миниатюрную смертную, — сказала Витбью. — Морской народ одолжит нам сеть. Четырем лебедям хватит сил снести смертную до Черной крепости.

Едва осознавая все значение столь запоздало предложенной привилегии, Тахгил кивнула. Она словно бы смотрела на все происходящее со стороны, с другого конца длинного туннеля, из дальних далей видела трех колдовских созданий, что ютились на узком уступе в поднебесных высотах Мглицы. И на саму себя она глядела так же бесстрастно и отстраненно. Ответ Тулли ка реплику Витбью донесся до нее глухо, точно из-за кирпичной стены: