Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
– Что, князь, нечего сказать в свое оправдание?
– Тебя послушать, наияснейшая, я и Христа распял, – огрызнулся я.
Врасплох ее моя фраза не застала.
– Если б проведала о том, ничуть бы не удивилась, – поджав губы, надменно заявила она. – Уж больно легко ты веры меняешь. Совсем недавно лютеранином был, а ныне, чтоб власти на Руси угодить, в православие перешел, да и то, ежели судить по словам владыки Гермогена….
– Ну, довольно! – резко перебил ее Годунов.
Мнишковна от неожиданности осеклась, удивленно уставившись на Федора. Очевидно, этот его возглас в первоначальный план не входил. Прочие тоже притихли. Но дальнейшая речь престолоблюстителя меня разочаровала. Хмуро покосившись в мою сторону, он отделался заявлением, что нельзя промахи
Кстати, как ни удивительно, но моя аргументация в конечном итоге всякий раз находила отражение в конечных решениях. То есть, не взирая на травлю, мой ученик продолжал меня внимательно слушать и мотать на ус, признавая мою правоту. Правда, перед тем, как Власьеву (происходило это на следующее утро) зачитать окончательный текст, который должен был пройти утверждение Боярской думы, Годунов вставал и пояснял, отчего он решил именно так, а не иначе. Использовал он при этом собственные доводы, а если и прибегал к моим, то излагал их иными словами. Разумеется, на меня он не ссылался. Я не обижался, считая, что главное – результат, а кто станет его официальным автором не суть важно.
Но так длилось недолго, а затем….
Глава 14. Достали!
Началось с того, что Федор объявил о своем намерении заложить в Москве аж четыре православных храма. Один, самый главный, Святая Святых, по образцу иерусалимского храма Гроба Господня, собирался воздвигнуть в Кремле еще старший Годунов, поэтому младший считал себя обязанным воплотить в жизнь отцовскую задумку. А заодно он решил возвести еще три: в честь нового святого страстотерпца Бориса Федоровича, второй посвятить Дмитрию, а третий – Михаилу Архангелу, даровавшему Руси блистательные победы над свеями и ляхами.
И на сей раз, как я ни доказывал, что в казне денег шаром покати, ничего не получалось. Меня никто не слушал, тыча пальцем в Головина, а тот, донельзя довольный от возможности показать свою значимость, благодушно кивал, утверждая, что хоть и тяжко, но изыщется серебрецо на богоугодные дела. Кстати, главными инициаторами этих «строек века» стали Гермоген и…. Мнишковна, о которой казанский митрополит по слухам отзывался исключительно с похвалой, как о «дщери боголюбивой и праведной».
Хотел я в тот же вечер заглянуть к нему в Запасной дворец, но не вышло – приехал Алеха. Наконец-то! Застать-то его по весне на берегах Волхова, где он руководил бригадой по заготовке бревен для будущих кораблей, у меня не получилось – он укатил в Домнино. Жена Юлька должна была родить, вот он и обеспокоился. Но объем проделанной работы впечатлял, да и организовал бывший детдомовец хорошо – и без него вкалывали на совесть.
Ныне он приехал, чтоб и похвастаться пополнением, и доложить об успешной весенней посадке заморских овощей. Более того, на следующий год, если этот принесет нормальный урожай, под картошку с кукурузой и помидорами надо подыскивать открытые поля – не вместятся они в теплицы. И подыскивать их в местах потеплее, чтоб упаси бог не померзли.
Ну и разумеется, попросил у меня денег. Кончились они, а ему надо платить и бригадам лесорубов, да вдобавок приспичило построить механическую лесопилку.
– Сил нет глядеть, как народ мучается, бревна вдоль распиливая, – пожаловался он мне, – вот я и придумал. Пусть сама река наяривает. Ей богу, раз в сто быстрее получится! Но строительство хороших денег стоит. Да я тут все посчитал.
Я покосился на листы, протянутые мне, на цифры в них. Что и говорить – смета впечатляла. Денег для такого дела было не жаль, но зло взяло. Почему я должен их выкладывать из собственного кармана?! Но это полбеды, а ведь может статься, что и сам флот при нынешнем положении дел окажется никому не нужен. Им ведь вместо картин иконы подавай, вместо звезд – свечи с ладаном,
а вместо кораблей – церкви, и в Малом совете вообще откажутся от этой дорогостоящей затеи, особенно с учетом того, что предложена она князем Мак-Альпиным. И Годунова уболтают. Дескать, на самое святое денег нет, а я про какой-то флот вякаю.И деваться некуда – в одиночку всех не переспоришь, не переупрямишь. А ведь не мне эти новины нужны – всей Руси, тогда какого черта! Словом, так меня достала эта безысходность, что на следующий вечер я подался к престолоблюстителю совершенно в ином настроении.
Да еще Бучинский по дороге в царские покои встретился. Попытался шарахнуться, как тогда, да не успел – я оказался ловчее и притормозил его, бесцеремонно ухватив за полу куцего венгерского кафтана.
– А-а, это ты, ясновельможный князь, – растерянно улыбнулся он мне. – А мне письма Марина Юрьевна повелела переписать, да срочно, опасаюсь не поспеть, вот и иду, никого не видя. А ты, как я погляжу….
Пару минут я терпеливо внимал его детскому лепету. Наконец надоело.
– А теперь слушай меня, Ян. Слушай и запоминай – повторять не стану. За все в жизни надо платить, верно? То я про твою речь на Малом совете.
– Не сердись, князь! – взмолился он. –Сам ведаю, что….
– Это хорошо, что сам ведаешь, – одобрил я. – Тогда я кратко. Обиды у меня на тебя нет. Если человек по натуре Иуда, апостолом Андреем Первозванным ему не стать, как ни старайся, а потому серчать мне на тебя не за что. А вот за Петровну обидно. Она ж твоего братца Станислава с проломленной головой, от коего все царские лекари отказались, три дня к жизни тянула. Да, не вышло у нее, но старалась на совесть. И от твоего лечения медикусы эти, включая и Арнольда Листелла, поначалу тоже отказались. Замотали тебе твои раны и отделались, заявив, что остается уповать на всевышнего. А моя глупая ключница уповать отчего-то не стала, сама за тебя взялась, первые пару суток вообще от твоей постели не отходила. А что горьким, а не сладким отпаивала – извини, травы виноваты. Они ж не из Европы – из Руси, хотя я не думаю, что бременские или баварские слаще оказались.
– Видит бог, как я…, – вякнул было он, но я оборвал его:
– Молчи, сегодня моя очередь говорить. Но касаемо бога я с тобой согласен – он действительно видит. И поверь, слово свое скажет. Но его еще дождаться надо, а пока я свое тебе поведаю. Заболеешь ты скоро – не до конца тебя моя травница залатала. Так вот, когда с тобой хворь приключится ты, золотой, знаешь к кому за помощью идти, верно? К почтеннейшему лекарю Арнольду Листеллу или к какому иному царскому лекарю. И гляди, не вздумай к Марье Петровне заглянуть, не то застану – осерчаю не на шутку. А сейчас ступай, милый, пиши свои письма, да гляди, мне на дороге не попадайся. Чревато.
Стоило ему на прощание пинка для скорости дать, но я сдержался. Так, в плечико подтолкнул, да и то легонечко – он даже не упал.
Надо ли говорить, в каком «развеселом» настроении появился я у Годунова. Мало того, что беседа с Алехой навеяла грусть-печаль о бренности всех моих новых затей, да еще этот…. двенадцатый апостол.
Но поначалу я держал себя в руках, мысленно напоминая, что стою перед государем, а потому в речах соблюдал учтивость, а во взоре почтительность. Увы, моя попытка убедить его не отменить, но хотя бы отложить строительство новых храмов, окончилась, чего и следовало ожидать, безрезультатно. Он и слушать не захотел, велев, чтоб я умолк, не то осерчает. Насчет денег на флот тоже отмахнулся, причем ответ его совпал с заранее предсказанным мною почти слово в слово:
– На храмы, и то нехватка, а ты – корабли.
Спасибо хоть, что вовсе от их строительства не отказался, заметив, что годика через два-три, от силы пяток, можно помыслить и о флоте, ежели никаких оказий не приключится. Алеха к тому времени получил у меня сполна все затребованное серебро, но это был вопрос принципа и я уперся, настаивая, но Годунов отрезал:
– Нет! – и загадочно добавил: – Не усугубляй. У тебя и без того грехов изрядно.
– Ты про обвинения владыки Гермогена? – осведомился я.