Битвы за корону. Три Федора

Однако, поразмыслив, решили проверить сообщение и выслали на разведку три стрелецкие сотни. Безрезультатно прождав их, по предложению боярина Романова, на запад отправилась сотня гвардейцев из личной охраны престолоблюстителя под командованием Жегуна Клюки.

Предусмотрительный Клюка, логично рассудив, что малыми силами в случае чего уйти куда легче, перед выездом определил пять направлений и раскидал людей по два десятка на каждое. К тому же он повелел ехать о три-конь, велев гвардейцам взять двух заводных лошадей. Благодаря им и умению пересаживаться на скаку, они и ушли от передовых татарских разъездов. Не все, конечно. Один из отрядов забрался слишком далеко и из двух десятков пятерых крымчаки достали стрелами. Впрочем, по сравнению со стрельцами, из которых не вернулся никто, эти потери выглядели пустяшными.

Но и тут на сводном заседании Малого совета и Боярской думы мнения высказывались различные: от шапкозакидательских до откровенно панических. Однако спустя еще пару часов первые притихли, ибо в версте от города (ближе к стенам татары не подходили, опасаясь артиллерии) закрутился хоровод по меньшей мере из нескольких тысяч, притом исключительно из передовых отрядов. Такие выводы сделали наиболее опытные воеводы, наблюдая, как они старательно обкладывают Москву, явно дожидаясь основных сил.

Бояре судили и рядили долго, но ни к какому выводу не пришли, ограничившись отправкой гонцов к береговой рати князя Мстиславского. К утру стали окончательно ясны масштабы нашествия – минимум шестьдесят-семьдесят тысяч. И это только из числа тех, кого удалось подсчитать. Да тут еще и головы перехваченных гонцов, которыми похвалялись самые смелые из татар, разъезжая вокруг московских стен и размахивая ими на высоко поднятых копьях. При виде их всем поняли, что теперь на скорое прибытие полков с юга рассчитывать бесполезно….

Я узнал о нашествии накануне вечером – позаботился Багульник, незамедлительно пославший ко мне гонца с сообщением. Тот уходил по воде, а Яузу татары перекрыть не смогли (мешали стрельцы, державшие оборону Андроникова монастыря, расположенного на ее левом берегу), вот он и добрался. Правда, в его сообщении о подлинных масштабах бедствия ничего не говорилось.

Второй гонец прибыл поутру. Впрочем, к тому времени успели вернуться и мои люди, которых я отрядил в ночную разведку по все той же Яузе. И хотя, высадившись на берегу Москвы-реки, они мало что смогли разглядеть даже при наличии подзорной трубы, но и обилия горящих костров вполне хватило для неутешительного вывода: опасность нешуточная.

Первой моей мыслью было немедленно объявить тревогу и спешно выдвигаться к Москве, пока речной путь открыт. Но с другой стороны меня никто не звал. Нет, нет, дело не в обиде. Не скрою, подленькая мыслишка «А ну-ка попробуйте управиться без меня» пару раз в мозгу всплывала, но я ее немедленно загонял куда подальше. Однако, памятуя о том, что согласно русской поговорке незваный гость хуже татарина, я решил не спешить и не навязываться. Ни к чему предлагать помощь или совет тем, кто их от тебя не просит. Тем более, мне стало известно, что еще вечером пара-тройка человек из числа моих доброжелателей предлагали послать гонцов не только к князю Мстиславскому, но и к князю Мак-Альпину, ибо лишняя тысяча не помешает. Оставалось немного подождать и все.

Однако прошло утро, я успел послать гвардейцев в свои села: Медведково и Бибирево, с наказом крестьянам укрыться со всей скотиной в близлежащих лесах, заодно прихватив с собой и монетные станки; распорядился отправить гонцов к Мстиславскому; велел немедленно вывезти художников во Владимир, отправив вместе с ними и Бэкона; сделал уйму других распоряжений, а из Москвы по-прежнему ни слуху, ни духу. Гробовая тишина. Впрочем, касалось она лишь новостей, поскольку на самом деле никакой тишины и в помине не было. Еще на рассвете в столице разом ударили в набат на всех колокольнях и звонницах, и с тех самых пор все сорок сороков продолжали неумолчный трезвон, отчетливо доносившийся до Вардейки.

Пришлось вновь посылать разведку в город. Дожидаясь их, я решил устроить обед пораньше, дать людям как следует поспать, а ближе к вечеру, на закате, отправиться вместе со своими ратниками в Москву и будь что будет, плевать на нерадушный прием.

Но пока гвардейцы трапезничали, ситуация резко изменилась, ибо неожиданно скоро вернулись мои гонцы. Оказывается, короткое утреннее сидение бояр закончилось тем, что решили поступить, как на Москве обычно и водилось в таких случаях: городу садиться в осаду, а государю уезжать для сбора свежих ратей. Разумеется, уезжать вместе с семьей и Мнишковной. Все это мои люди выяснили прямо на пристани, не заходя в город, у грузивших царскую казну на струги, и мигом рванули обратно. Получалось, максимум через час надлежит принимать гостей.

…Они неспешно высадились на пристани и направились ко мне. Первым медленно вышагивал Годунов. Он сильно сутулился, голова была низко опущена. К нему то и дело подбегал Семен Никитич. Он то ли что-то пытался пояснить моему бывшему ученику, то ли в чем-то убедить его. Судя по тому, как Федор всякий раз досадливо отмахивался, успеха боярин не имел. Годунов даже не замедлял шага, чтобы выслушать его. Что ж, обнадеживающий симптом.

Удивило иное. Дело в том, что между возвращением моих людей и прибытием Годунова прошел, как я и предполагал, почти час и я успел приготовиться к встрече. Не скажу, достойной государя (все-таки Вардейка – это в первую очередь военный городок и особого комфорта не создать, как ни пытайся), но вполне приемлемой. Во всяком случае, я подогнал к самой пристани все три имеющиеся кареты, а для Годунова и его свиты оседланных лошадей, подведя их прямо к сходням, но Федор досадливо отмахнулся от предложенного ему коня и медленно направился ко мне пешим ходом. Разумеется, свита тоже не посмела взобраться в седла, вышагивая следом.

Я смотрел, не зная, что предпринять – то ли оставаться на месте, впереди выстроившихся для торжественной встречи гвардейцев, то ли плюнуть и пойти навстречу. Логически рассудив, что настроение у парня, судя по его виду и походке, весьма подавленное, решил остаться. Надо хотя бы видом бравого воинского строя поднять у него дух, а то вон как приуныл.

Увы, но дружная барабанная дробь и мои молодцеватые команды вызвали у Федора мимолетную слабую улыбку, через секунду слетевшую с его лица. И в ответ на мой четкий громкий доклад он эдак чуть ли не жалобно произнес:

– Здрав буди, княже.

«Княже», – зафиксировал я еще один благоприятный для себя симптом. Одно непонятно: отчего он упорно избегает посмотреть мне в глаза. Ладно, потом разберемся, а пока… И я, повернувшись к своим орлам, бодро рявкнул:

– Государю Феодору Борисовичу ура!

– Ура-а-а! – незамедлительно откликнулись гвардейцы.

С парадами на Красной площади в двадцать первом веке их крик по стройности исполнения, конечно, не сравнить, зато эмоций в нем присутствовало гораздо больше.

На сей раз улыбка Годунова выглядела куда искреннее. Да и исчезла с лица не сразу, задержалась.

– Стража Верных, – прошептал он, умиленно глядя на них.

– Точно, – подтвердил я и, припомнив свои слова, сказанные ему прошлым летом в тот злополучный день, в опочивальне Ксении, когда к нам в дверь уже ломились стрельцы, продолжил, пытаясь процитировать их дословно. – А верные потому и называются верными, что верны до конца! И по первому зову готовы отдать жизнь за своего главного воеводу.