Битые козыри

— Это я запретил выпускать кого бы то ни было.

— Я не «кто бы то ни было»!

— Именно потому, что ты Рэти, я не могу позволить тебе находиться на Земле в ближайшие дни.

— Это значит, что я у тебя в плену?

— Девочка моя! Я у тебя в плену все время, побудь немного и ты в моем.

— Если ты меня сейчас же не выпустишь, я больше никогда не появлюсь в твоей летающей тюрьме.

— Не могу, дорогая. Даже если бы я сам хотел вы лететь, меня не выпустили бы.

— Врешь! Можешь ты мне, по крайней мере, сказать, чем вызван этот запрет?

— Ты все узнаешь дня через три и сама поймешь, как мудро я поступил, не разрешив вернуться на Землю. А пока успокойся, крошка, и развлекайся со своим спутником. Весь Кокервиль к твоим услугам.

Рэти так же резко отключилась и с незнакомым ей чувством бессилия повернулась к Лайту. Глаза ее как будто наполнились сухими слезами. Лайт предупредительно поднес палец к гортани, напоминая ей правила беседы.

— Ты оказался прав… Но если ты знал о запрете, ты должен знать и о его причине.

Пелена гнева медленно расплывалась. Вошел в строй ее немалый интеллект. Теперь она вновь стала способной думать. Она требовательно ждала ответа.

— Знаю, Рэти, и поделюсь с тобой. Но ты должна осознать, глубоко осознать, что если ты хоть одним словом обмолвишься о том, что узнаешь, я погибну. И не только я…

— Ты стал такой же занудой, как мой пращур. Мне начинает казаться, что я попала в большой сумасшедший дом.

— Ты близка к истине, Рэти.

— Говори наконец! Мне надоело зажимать пальцем горло! Все надоело! Какую треклятую тайну ты скрываешь?

— Это не моя тайна, и не я ее скрываю. Скрывает ее твой пра-пра, в чем ты только что убедилась. А кроме него знают о ней лишь несколько человек.

— А как ты о ней узнал?

— Вот это уже не имеет значения. Слушай и ни на секунду не отнимай пальца. Это на тот случай, если какое-нибудь слово вырвется у тебя непроизвольно.

Лайт медленно и внятно рассказал ей правду о юбилее. Он следил за выражением ее глаз, за тем, как менялось ее лицо, и остался доволен. Он не ошибся. Рэти не только все поняла. Достаточно выразительно проявились и охватившие ее эмоции. Конечно, прежде всего вспыхнула тревога за своего будущего ребенка, но, видимо, дошла и потрясла ее чудовищность задуманного преступления.

Когда прозвучали последние слова Лайта, оба долго молчали.

— Это правда, Гарри? — робко спросила Рэти, видимо сама понимая, что места для сомнений нет.

— Правда, дорогая. После голограмм своего пра-прадеда и Боулза, которые ты видела, эта правда не должна тебя удивлять.

— Как же ты можешь, зная все это, спокойно жить, улыбаться?

— И ты должна жить, улыбаться.

— Нет! Я выброшусь в космос.

— Ты мне нужна.

— Чтобы наш ребенок стал новым Адамом?

— Нет. Чтобы он жил как человек среди людей, на цветущей планете. Я прилетел сюда не для того, чтобы праздновать этот кровавый юбилей. Я хочу помешать им.

— Ты считаешь это возможным?

— Уверен. Но ты мне должна помочь.

— Чем угодно! Хочешь, я сама убью своего бешеного предка?

— До этого, я надеюсь, не дойдет. Такой акт все равно не остановил бы хода событий.

— Скажи, что мне делать. Я никогда так не любила тебя, Гарри, как сейчас.

— И я тебя, Рэти, очень люблю. Тем больше осторожности нам нужно на это время. Малейшее подозрение со стороны охраны может погубить нас. Мне нужно попасть в главный корпус Кокервиля.

— Это проще всего.

— И не только попасть туда на несколько минут. Мы должны заглянуть во все его уголки, даже туда, куда посторонним вход запрещен.

— Ты забываешь, что у меня пропуск «Всюду!».

— Есть места, куда даже с таким пропуском могут не допустить. Да и пропуск только у тебя, а быть там нужно и мне.

— Будем вместе. Ты сам слышал, как он сказал: «Развлекайся со своим спутником. Весь Кокервиль к вашим услугам». Весь! Пусть попробует взять свои слова обратно.

— Я тоже рассчитываю на то, что он чувствует себя виноватым перед тобой и не откажет тебе в такой просьбе. К тому же он полагает, что ты примирилась со своим пленением. Он знает, что ты никуда не денешься до конца операции и ничего никому выдать не сможешь. Потребуй от него, чтобы охрана не мешала нашему путешествию по Кокервилю. Смени гнев на милость, стань с ним особенно ласковой — старик растает и наденет намордники на своих сторожевых псов.

— Я готова висеть у него на шее. И вообще, он не посмеет отказать мне в том, что не связано с возвращением на Землю.

— Не играй слишком грубо. Резкая смена настроения тоже может насторожить. Все должно быть психологически оправдано.

— Не беспокойся. Увидишь, что во мне умерла великая актриса. На эти дни она воскреснет.

— Я тоже думаю, что ты справишься. Для начала придумай предлог для встречи с ним сегодня же.

— Предлогов сколько угодно. Но мне нужно немного времени, чтобы освоиться… То, что я услышала, не переваривается… Пойдем выпьем. Мой палец устал, — сказала она, убирая руку раньше, чем произнесла последние слова.

24

С тех пор как стали прибывать гости, забот у Макро-жера прибавлялось с каждым днем. Пришлось выделить специальную флотилию, чтобы следить за порядком не только в самом Кокервиле, но и в его далеких предместьях. Хотя каждый из ста двадцати тысяч приглашенных был проверен задолго до праздника, никто не мог поручиться, что среди них не затесался какой-нибудь злоумышленник или просто псих, способный выкинуть неожиданный номер, который омрачит торжество.

Тверже, чем когда-либо, придерживался сейчас Макрожер своего руководящего принципа: «Все люди, кроме босса, — подонки. Трудность лишь в том, как отличить своих подонков от чужих». Эту же истину он вдалбливал и своим подчиненным.

Многие агенты были включены в штат обслуживающего персонала под видом мими-слуг. Настоящие мэшин-мены для деликатной службы шпионажа и контрразведки, для незамедлительного пресечения возможных диверсий не годились. Эти штампованные служаки не умели притворяться, изворачиваться, устраивать провокации, а в случае необходимости бить и обезвреживать злоумышленников. Как ни старался Торн, но в этой области люди остались незаменимыми.

Тысячи скрытых телеушей, установленных всюду, денно и нощно передавали компьютерам охраны потоки информации. Фиксировались малейшие нарушения того свода правил, который был установлен на время праздника. Поступали сигналы о ракетах, сбившихся с курса, о пьяных, валявшихся в неположенных местах, об оргиях, которые устраивали наркоманы. Но с такими пустяками легко справлялись местные пикеты. Не это волновало Макрожера. Он ждал сведений о подозрительных свиданиях, переговорах, недомолвках или намеках, которые были куда важнее, чем семейный скандал в спальне какого-то миллиардера.