Благородный топор. Петербургская мистерия

Следователя и его подопечного провожали взгляды — отчасти враждебные, отчасти исполненные зависти или смутной надежды.

У Виргинского — видимо, из-за болезни — обострилась чувствительность. От кашля саднило грудь. Даже идущий от тела запах, казалось, борется с наседающими на него чужими запахами. Голову эйфорически кружило.

— Похоже на магнит. Огромный притягивающий магнит из камня, — пробормотал он в минуту прояснения.

Порфирий Петрович вопросительно покосился.

— Это здание, — пояснил Виргинский, — оно подобно магниту, притягивающему отчаяние сих несчастных. А уж отчаяния-то, видит Бог, здесь с избытком.

— Вы говорите так, будто сами не из их числа.

— Вовсе нет. Меня сюда точно так же привлекло. Все тем же отчаянием.

— У вас причина несколько иная. Скорее участие.

— А оно подразумевает меньше страдания?

— Может, и меньше. Может, в ваших силах покончить со страданием сразу, как вы только сами пожелаете.

— Это не в моих силах.

— Вот вы говорили о своем отце…

— Я не помню. Видно, всему виной болезнь. Говорить об отце — это на меня не похоже.

— У него имение?

— Мне-то что с того? Лично мне он и копейки не даст. — Они миновали согбенного старика, заходящегося у стены надрывным кашлем. — Да и с чего он должен мне помогать?

— Но ведь он ваш отец. А как же кровные узы?

— Есть, знаете ль, узы посильнее кровных.

— Это какие же?

— А любовь?

— А-а… Вы, наверное, про Лилю? — спросил Порфирий Петрович осторожно.

— Нет! — вскинул голову Виргинский. — То есть не только о ней. Хотя не знаю. Да у нее к тому ж ребенок…

— Я не знал.

— Что ж.

— А вы будете… отец?

— Нет, конечно. У нас… Между нами никогда такого не было.

— А кто ж тогда отец? Уж извините за прямоту.

— Не знаю. Она никогда не говорила. Я вижу, вам это небезынтересно. С чего бы?

— С вашей Лилей связана одна загадка. Некто Константин Кириллович — фамилия неизвестна — обвинил ее в краже сторублевой ассигнации. Она же утверждает, что он ей ее дал. Лилю у нас допрашивали, но ввиду того, что обвинитель по дороге исчез, отпустили.

— Она ни за что не пошла бы на кражу!

— Охотно верю. Она даже от денег тех отказалась, когда их ей предложили забрать. Вы никогда от Лили не слышали что-нибудь о том Константине Кирилловиче?

— Нет.

— Мне бы очень хотелось снова с ней увидеться. — Виргинский в ответ промолчал. — Я бы, пожалуй, еще разок к ней наведался. Как там называется ее заведение? Что-то на немецкий манер. Не то Келлер, не то Кельнер. Помнится, значилось у нее в билете.

— Келлер. Там хозяйкой немка.

— Вы там с Лилей познакомились?

Виргинский поморщился, как от боли. Даже остановился.

— Как-то раз я оказался в компании друзей. Вернее, не друзей, а так, знакомых. Бывших товарищей по гимназии. Ну, устроили ужин. Точнее, кутеж, попойку. И меня потащили с собой в заведение. Там я ее и повстречал. Что-то в ней меня очень тронуло. Такая юная… Я даже не в силах был остаться. Просто выложил деньги и ушел. А потом… как-то раз, случайно, встретил ее на улице. Может показаться странным, но… мы подружились.

— Заведение это, оно на Садовой?

— Под салоном модистки. Такое нередко бывает.

— А больше вы ничего не припомните?

Виргинский покачал головой, и дальше они шли молча, пока не остановились перед закрытой дверью с табличкой «ПАТОЛОГИЯ».

* * *

Всюду здесь царил запах формальдегида. Помещение было просторным, с похожими на верстаки длинными столами по периметру. Вопреки ожиданию, никаких трупов или разбросанных внутренностей здесь не было. А если и были, то, наверно, где-нибудь в потайном месте. Матово поблескивали надраенные поверхности и многочисленные инструменты. В изобилии громоздились всяческие флаконы и бутыли, а также эмалированные тазы и пробирки на стеллажах. Тут и там виднелись микроскопы, за которыми работали люди в белых халатах. Вот один из них — не старый, с растрепанной шевелюрой — отвлекшись при виде вошедших, поднялся и бойкой походкой пошел им навстречу.

— Порфирий Петрович, дорогой вы наш! — поприветствовал он на ходу, сердечно потрясая следователю руку.

— Бог в помощь нашему атеисту Первоедову! — в тон ему отозвался Порфирий Петрович.

— Ну что ж, правы вы были, Порфирий Петрович. Вне всякого сомнения, правы! — с волнением сказал доктор.

— Отчет успели подготовить?

— Какое там! Вы коридоры наши видели? Больной на больном, инфлюэнца народ так и косит. Тут уж не до отчетов.

— Понятно, лично мне. А вот нашему начальству…

— Прокурору свой отчет предоставлю непременно, в должный срок. А вот что я обнаружил, не желаете ль узнать?

— Разумеется, предварительные выводы меня очень даже интересуют. Только тут у нас дело оказалось понеотложнее. Вот этот господин, — доктор мельком поклонился Виргинскому, — возможно, поможет нам опознать жертвы.

Доктор Первоедов помрачнел.

— Тэк-с, понятно. То, что вы увидите, — обратился он к Виргинскому напрямую, — требует от вас некоторой подготовки.

— Я вполне готов, — сказал студент решительно.

Следующий вопрос медика был адресован Порфирию Петровичу:

— Вы предупредили, что именно мы ему покажем?

— Все необходимое я изложил, — дрогнув ресницами, ответил следователь.

Доктор глянул Виргинскому прямо в глаза.

— Надо будет вас усадить. Так оно лучше. — Он подтянул табурет. — А то, знаете, лаборатория наша — место не из комфортных.

Порфирий Петрович отвел Первоедова в сторонку.

— Вы как считаете, он сейчас в кондиции!

— Да какая уж теперь разница, скажи я хоть «да», хоть «нет»?

— А в том разница, что я в зависимости от ваших слов отложу опознание.

— Ну ладно. Дайте минутку поразмыслить.

Первоедов подошел к ссутуленному на табурете Виргинскому. Проведя ладонью у студента перед лицом, он велел ему открыть рот и деревянной лопаточкой поочередно отвел Виргинскому губы, осмотрев при этом зубы и десны.

— Тэк-с. Расставьте-ка теперь руки, вот так. — Виргинский, помедлив, повиновался. — Согните правую в локте, — велел доктор, после чего пощупал студенту трицепс. Виргинский болезненно поморщился. — Что, побаливает? — живо переспросил Первоедов. Виргинский в ответ прикрыл глаза. — Я имею в виду, в суставах ощущаете боль?