Благостный четверг

Приход Сюзи в «Мак» оказал довольно любопытное, но, впрочем, объяснимое действие на Эллу. Долгие годы она отгоняла от себя хворь и усталость суровым усилием воли; над беспросветностью своего существования старалась не задумываться, чтоб не раскиснуть от жалости к самой себе… Сюзи стала не просто хорошей помощницей, но и душой заведения: шутила с зеленщиком и мясником; весело насвистывала над тостером; никогда не забывала, что мистер Гарригас любит сельдереевый суп с пеной и, главное, помнила, что его зовут Гарригас. Первые два дня Элла присматривалась, как Сюзи работает, а когда Сюзи предлагала ей пойти домой, прилечь, она язвительно отказывалась. Потом воля ее поколебалась, и, словно почуяв слабину, ожили, стали одолевать хвори – ломота в суставах, боли в животе; прихлынула усталость. Лишь окончательно развалившись, Элла призналась себе в своей ветхости. Она отлучилась отдохнуть один раз – невелик грех; потом второй, третий – оказывается, это очень приятно; и сама не заметила, как пристрастилась не на шутку – тут уж не до раскаяния. Теперь, когда Сюзи после первой вечерней волны посетителей говорила Элле: «Ступай домой, отоспись!» – Элла воспринимала это уже как нечто вполне естественное. А Сюзи не только с честью выдерживала натиск вечерних завсегдатаев, но и привлекала своей веселой обходительностью все новых посетителей.

Стрелка часов переходит одиннадцать, а у Сюзи уже все готово: четыре кофеварочные машины заправлены свежим кофе; гамбургеры, переложенные вощеной бумагой, лежат в холодильнике и ждут, когда их закажут и разогреют; помидоры нарезаны ломтиками для бутербродов; в ящике под электросковородой запасен нарезанный хлеб. В одиннадцать тридцать с последнего сеанса повалит, как на приступ, народ.

Кажется, у Сюзи восемь рук. Она подает бутерброды. Многослойные, из трех тонких гренок – с цыпленком, салатом, ветчиной и майонезом; простые – с плавленым сыром. Булочки с запеченным в середке сыром. И кофе, кофе, кофе. Тарахтит касса, на поролоновую подушечку падает сдача.

– Хозяюшка, давай встретимся в субботу!

– Давай.

– Значит, договорились?

– Договорились. Мужа тоже с собой взять?

– Разве ты замужем?

– Пока да. Не выгнал бы муж за такие разговоры!

– Уж больно ты красивая…

– Да и ты вроде собой недурен. Держи сдачу.

– Оставь себе.

– Спасибо. Что? Булочку с сыром? Сейчас будет готова. Простите, девушка, с вас еще восемьдесят шесть центов за бутерброды с тунцом…

В доли мгновения между заказами она пускает в ход еще три руки из восьми – швыряет грязные тарелки в мыльную воду, мгновенно протирает губкой.

– Мистер Гелтейн, постойте! Зонтик забыли!

– Ax, да. Спасибо. – Еще двадцать пять центов чаевых: Сюзи бросает монетку в банку с прорезью в крышке и с надписью «Для Джо Блейки».

Наутро, когда Джо заходит выпить кофе, перед ним на стойке появляется стопка монеток по двадцать пять центов – Джо расписывается за их получение в бухгалтерской книге. С каждым днем долг Сюзи уменьшается…

Элен вошел в «Золотой мак» без пяти двенадцать ночи и стоял, привалившись к стене, пока не освободился вертящийся стул у стойки.

– Привет, Элен, – сказала Сюзи. – Что будешь?

– Кофе.

– Тогда за счет заведения. Как дела?

– Нормально.

Посетителей становилось все меньше, вот и совсем никого не осталось. Резвые руки Сюзи уже готовили «Золотой мак» ко сну: отскребали гриль, мыли прилавок, вытирали обмазанные горлышки бутылок с кетчупом. Сюзи увидела, что Элен взял веник и подметает пол.

– Эй, ты что?

– Быстрее закончишь. Нам с тобой по пути. Я тебя провожу, ладно?

– Ладно, – сказала Сюзи. – Понесешь мой портфель.

– Какой портфель?

– Шутка.

– Ха, ха, – сказал Элен.

Они прошли по улице Альварадо, ныряя то в темноту – у закрытых магазинов, то в огнистый неон – у ночных баров. Достигнув залива, немного постояли у чугунного парапета, посмотрели на рыбацкие лодки, дремлющие в черной воде. Потом снова зашагали, пересекли узкоколейку, миновали военный пакгауз и, наконец, вошли в Консервный Ряд. И тут только Элен нарушил молчание:

– Ты, наверное, очень умная…

– ?

– Скажи, что, по-твоему, случилось с Доком?

– А я почем знаю.

– Ты на него в обиде?

– Слушай, зачем суешь нос куда не след?

– Не бойся, – поспешно сказал Элен. – Все знают – я тупой.

– Ну и что мне за радость от этого?

– Я – тупой! – счастливо повторил Элен, словно не знал большей добродетели. – Док любит со мной разговаривать. Потому что я все слышу, а ничего не понимаю…

Несколько времени они шли молча. Потом Элен заговорил робко и воодушевленно:

– Док для меня столько сделал! Раз меня судили, его и спрашивают: какой у Элена облик, маральный или нет, замарать, значит, хотели. А он судье отвечает: к Элену такие слова отношения не имеют. Вот как заступился! В другой раз у меня ногу разнесло – чуть не отняли, – а он ее разрезал, посыпал каким-то порошком – теперь хожу с ногой.

Сюзи молчала. Шаги, и без того гулкие, дробно отдавались в железных кровлях мертвых консервных цехов.

– Док в беде, – сказал Элен.

Шаги заполнили улицу.

– У кого беда, все идут к Доку. А как он в беде – так помочь некому.

Шаги грохотали.

– Я должен ему помочь, – сказал Элен. – А как – не знаю…

– От меня-то ты чего хочешь?

– Пойди к нему и живи с ним.

– Нет уж!

– Если б с тобой что-нибудь случилось, он бы тебе помог!

– Как видишь, ничего со мной не случилось… И с ним ничего не случилось, ты все выдумываешь.

– Нет, не выдумываю! Неужели ты не можешь сделать для него доброе дело?

– Могу. Если бы с ним приключилась настоящая беда – заболел бы, или ногу сломал, – я бы ему носила суп.

– Если он сломает ногу, он не сможет поехать в Ла-Джоллу, – мрачно заметил Элен.

– Не волнуйся, ничего он пока не сломал, – сказала Сюзи.

Поравнялись с заведением Могучей Иды.

– Хочешь пива? – спросил Элен.

– Спасибо, не хочу. Ты куда, разве не в Ночлежку?

– Нет, мне надо еще к одному человеку.

– Послушай, что я тебе скажу. Однажды, когда я была маленькая, я сделала родителям в подарок пепельницу…

– Ну и как, им понравилось?

– Она им просто была не нужна.

– Они что, не курили?

– Угадал. Спокойной ночи…

Элен был близок к нервному истощению. За всю свою предыдущую жизнь он ни разу не напрягал извилин дольше двух минут кряду. Теперь же, на исходе четвертого часа умственных усилий, запас психической прочности стал стремительно иссякать. А ведь поход не кончился! Предстояло повидать еще двух человек, а потом удалиться под сень черного кипариса, чтобы просеять песок в поисках золотых крупинок. Пока ничто не предвещало удачи. В сознании Элена, как в калейдоскопе, возникал пестрый узор; но только он пробовал повернуть его так, чтобы увидеть смысл, узор неузнаваемо менялся. В голове стоял легкий звон.

Ночь выдалась кошачья. Мимо Элена то и дело крался какой-нибудь здоровенный кот, искавший соперника; кругом сидели и невинно охорашивались кошки, как бы ни о чем таком и не ведая. В свете уличных фонарей серебристо мерцали безмолвные корпуса консервного завода. На прибрежных скалах – напротив океанологической станции – заливисто лаяли морские львы. И тихо плыла в поднебесье щемящая мелодия «Мемфисского блюза», рожденная где-то на берегу трубой Какахуэте…

Элен помедлил, вкушая тайну ночи… Потом случайно бросил взгляд в сторону жилища Сюзи – как раз в этот миг какая-то фигура отделилась от бойлера, мелькнула под тусклым фонарем и скрылась в темноте. По общему виду и повадке Элен без труда опознал Патрона. Ладно, меня это не касается, подумал Элен. Подошел к Западной биологической, поднялся на крыльцо, постучал в дверь.