Благотворительные обеды

Прозрачные глаза дьякона скользнули по бледному круглому лицу Сабины Крус, его крестницы, еще более бледному, чем его собственное, веснушчатому и непроницаемому — его не оживляли ни мимика, ни эмоции.

— Сладкая, — согласился падре Альмида, все еще разглядывая этикетку, — но двадцать пять градусов — это в два раза больше, чем в вине.

Одному Богу ведомо, подумал горбун, что они задумали, эти священнослужители, с какими тайными намерениями вызвали его и расспрашивают про обеды. С верхней полки стеллажа за всем происходящим внимательно наблюдал кот. Казалось, в кабинете все ждут, когда же крестница дьякона наполнит все рюмки.

Не будучи альбиноской, Сабина Крус легко могла бы за нее сойти из-за цвета волос и кожи. Кожа у нее была такая белая, что казалась розовой, а ореол волос, пепельно-белокурых, платиновых, сиял, как агонизирующее пламя. Маленькая, с виду хрупкая, всегда понурая, она была моложе Танкредо, но не так уж много ей осталось, чтобы превратиться в подобие одной из Лилий. В своей синей косынке она выглядела монашенкой без облачения. Собеседники подождали, пока она сядет за дальний стол, и только тогда возобновили разговор. Однако глупо было делать вид, что крестница дьякона не участвует в беседе, хотя бы как свидетель.

— Итак, — продолжал дьякон, и теперь его глаза насмешливо уставились на горбуна, — с помощью обедов вы несете слово Божье заблудшим овцам.

Казалось, он не мог поверить: горбун — на службе у Господа!

— Заблудшим? — удивился Танкредо.

Удивился искренне. Остальные молча ждали, и ему пришлось объясниться:

— Я сказал бы — голодным.

Он пожалел о своих словах, с которыми и сам был не вполне согласен. К тому же дьякон тут же вспыхнул. Но сдержался:

— Об этом и речь, — сказал он. — Мы не можем ограничить обеды только этим: едой, одной едой.

И повторил, размахивая костлявыми длинными руками:

— Одни обеды. Обеды и обеды.

Он тоже чего-то боится, подумал Танкредо. Дьякон был сам не свой, в какой-то момент он даже скрипнул зубами. Глаза его блестели, как будто он сейчас заплачет. Он то ли мысленно молился Богу, то ли просил у него помощи. Но падре Альмида не замечал его жалкого состояния. Или делал вид, что не замечает. Дьякону удалось взять себя в руки благодаря холодному воздуху, волнами проникавшему из сада:

— Любая встреча с паствой Господней, — он словно читая Танкредо назидательную лекцию, первую в целой череде, — должна использоваться максимально.

«Посмотрю я на тебя», подумал горбун.

— Селесте Мачадо желает принять участие в благотворительных обедах, — сказал Альмида, подтвердив догадку горбуна.

— Вот, например, — дьякон уже вошел в раж, — расскажите, как прошла встреча со стариками сегодня? Какие сомнения они высказывали? С чем вы к ним обратились, что они вам отвечали?

— Мы почти не разговариваем, — ответил Танкредо. — С ними невозможно разговаривать. Видите ли, сперва они хотят только есть и ничего больше, а потом хотят только спать, а еще остаться в столовой до следующего четверга. Они устали. Они старые. Они не веруют.

— Не веруют! — взвился дьякон. — Он говорит, не веруют, Боже мой… Вы слышали, падре Альмида?

Дьякон не находил слов.

— Конечно, веруют. Конечно. Не будем сомневаться. Нет невозможного для тех, с кем мы делим другой хлеб, хлеб Божий: Его надежду, — произнес падре Альмида.

Дьякон собирался продолжить свой допрос, но Альмида его опередил:

— Вы прислушайтесь, — сказал он, — прислушайтесь к словам Танкредо. Он три года этим занимается. Тогда вы сможете объединить свои усилия и мысли.

— Речь идет о дряхлых стариках и старухах, — не унимался аколит. — Им негде жить, негде преклонить голову. Этих людей каждый день можно встретить в любом закоулке Боготы. Они ночуют в подъездах. Они не хотят слушать посланий падре Альмиды, которые я, конечно, регулярно им читаю. Они просто хотят есть. И спать. Они ни на что не реагируют. Кроме своей тарелки.

Конечно, он хватил через край. Падре Альмиду разобрал такой кашель, что казалось, он вот-вот задохнется.

— Хорошо было бы, — с трудом заговорил он наконец, — открыть дом престарелых или постоянно действующую столовую, для всех. Но лучше хоть что-то, чем ничего. Это наша скромная лепта. А вы — мои главные союзники.

Он указал на Сабину и Танкредо. Потом взглянул на часы и тяжело вздохнул.

— Слава Богу, беседы всегда плодотворны. В одном Танкредо прав, когда говорит о стариках: болезнь делает их сварливыми и привередливыми. Со слепыми и беспризорниками все не так… Но, несмотря на это, старики, конечно, и слушают, и веруют. Они веруют, Танкредо, веруют. Близость смерти — основной стимул для веры. Каждый благотворительный обед имеет свои особенности, свое время, свою публику, да и сами невзгоды отличаются. Одна судьба у женщин, которые приходят в понедельник, и другая у тех, что приходят в пятницу; по понедельникам приходят беззащитные существа, живущие на улице и торгующие собой из-за нищеты, символ вынужденной аморальности, а по пятницам приходят работающие матери, дочери, сестры, в любом случае — достойные женщины, прекраснейший символ семьи.

Повисло неловкое, непреодолимое молчание. Все трое покосились на Сабину Крус, словно она — все-таки женщина — и была косвенной причиной их заминки, мыслей и чувств.

— Кто выбрал такой график? — спросил, наконец, дьякон, ни к кому не обращаясь.

Его голос звучал мрачнее прежнего.

— Это меня всегда интересовало. Почему, например, понедельник отвели проституткам?

— Дни никто не выбирал, — торопливо ответил Танкредо.

Он с запозданием сообразил, что ответить на этот вопрос собирался и все еще хочет Альмида. Но Танкредо не дал себя опередить:

— Это зависит от посетителей, — сказал он. — От их… занятости. Понедельник у проституток мертвый день, они работают, в основном, со вторника по субботу или по воскресенье.

— Работают? — переспросил дьякон придушенным голосом.

Горбун сделал вид, что не расслышал:

— Как сказала одна из них, — продолжал он, — да простят меня Бог и присутствующие, проститутке, что сапожнику: понедельник — день-бездельник.

Казалось, теперь уже и Альмида жалел, что вызвал его к себе. Он снова раскашлялся так, будто подавился рыбьей костью. Дьякон открыл рот, но молчал. Где-то мяукнул кот. Горбун мысленно улыбнулся. Как странно, подумал он, прислушиваясь к самому себе: страх и злость в его душе отступали по мере того, как он доканывал дьякона. Не все его рассуждения приходились по нраву собеседникам, и он, словно нарочно, с заметным удовольствием выискивал, подбирал и бросал им в лицо именно такие. Страх перерождался в извращенное удовольствие. Его слушатели снова беспокойно заерзали на стульях.

— Работают! Вы сказали, они работают! — кипятился дьякон, не в силах добавить ни слова.

Танкредо решил не обращать на него внимания. Дьякон приблизил к нему свое уже красное лицо. Мысль о том, что проститутки работают, не укладывалась у него в голове.

— Почему же они стали реже приходить? — запальчиво спросил он.

Видимо, нехватку проституток на обедах он собирался свалить на недобросовестность Танкредо.

— Приходят только самые старые, — не менее запальчиво отвечал Танкредо. — Те, которые живут независимо и работают от случая к случаю, наудачу. Те, кто сами себе хозяйки, вы понимаете, о чем я, — те, кто сами распоряжаются своим временем. В некотором смысле, свободные проститутки. И если в понедельник им нечего есть, они приходят. Они знают о добрых начинаниях нашего храма. И приходят бесплатно поесть, вот и все.