Благовест с Амура

Батарея, поставленная в засаду у Култушного озера, назначалась против возможного десанта с северной, самой десантоопасной для города, стороны — через дефиле между Никольской сопкой и озером пехота запросто может прорваться в город — и потому была сформирована из десятка легких орудий для стрельбы картечью.

За месяц до предполагаемого прихода неприятеля усилиями инженер-поручика многие недоделки были устранены, но не все. На Сигнальной тыльную стенку, горжу, лишь частично прикрыли тальниковыми фашинами. Эти связки прутьев пружинили, принимая удар ядра, и предотвращали образование осколков. На четвертой горжа тоже не была закончена, а на седьмой не насыпан задний вал, в земле которого вязли бы ядра.

Наконец единственную самую легкую, трехфунтовую, пушку решили поместить на одноосную таратайку с конной тягой, чтобы командующий обороной мог быстро перебросить ее в нужное место. Командиром пушки Завойко назначил волонтера — своего чиновника, титулярного советника Зарудного.

2

На срочное совещание в губернском правлении утром 17 августа собрались кроме Завойко, Изыльметьев, Васильев, командиры батарей и стрелковых партий, созданных из солдат гарнизона, не занятых в обслуге пушек, гражданских волонтеров и добровольцев-охотников из камчадалов, откликнувшихся на призыв губернатора. Не было лишь капитана второго ранга Арбузова, после изгнания принятого волонтером в экипаж «Авроры».

— Господа офицеры, — открыл совещание генерал-майор, — враг у ворот. Как сообщили с маяка Дальнего, против нас выступает эскадра из шести кораблей — три фрегата, бриг, корвет и пароход. Который, кстати, уже идет сюда, видимо, на разведку. Вооружение — больше двухсот пушек против наших шестидесяти семи. Наверняка побольше и калибром, и количеством зарядов. У нас по тридцать семь зарядов на береговую пушку, по шестьдесят на фрегате и по тридцать — на «Двине». Если прикинуть состав их экипажей и возможный десант — наберется около трех тысяч человек. У нас всего девятьсот двадцать вместе с волонтерами и вылеченными матросами. Вот такие исходные данные. Какие будут соображения? Ведите, Иван Николаевич.

— Как принято, начнем с младших командиров, — сказал Изыльметьев. — Просьба: высказываться предельно кратко. Мичман Фесун?

— Драться!

— Мичман Попов?

— Драться!

— Мичман Михайлов?

Двадцатидвухлетний командир первой портовой стрелковой партии, служивший в Петропавловске, встал, откашлялся и развел руками:

— Конечно, драться. Для того и служим…

— Всё-всё-всё, — остановил его Изыльметьев. — Подпоручик Губарев?

Полицмейстера Завойко назначил командиром второй портовой стрелковой партии. Многодетный отец, дослужившийся к тридцати пяти годам всего лишь до подпоручика ластового экипажа [69] , был на разных невысоких должностях, вроде смотрителя Петропавловского маяка, с наступлением военных обстоятельств рьяно стал просить губернатора дать ему боевое задание. Вот и получил.

69

Ластовый экипаж — подразделение, в ведении которого находилось портовое хозяйство и мелкие суда типа ботов.

Михаил Данилович встал, потоптался, умоляюще взглянул на Завойко, потупился и еле слышно произнес:

— Они же нас расстреляют, не сходя на берег.

— То есть вы полагаете: надо сдаться? — жестко спросил Изыльметьев.

— Единственно для спасения людей и города…

Губарев снова умоляюще глянул на Завойко, и тот почувствовал, как тревога Михаила Даниловича перекинулась на него: перед глазами всплыло милое лицо Юленьки, ребячьи мордашки, и защемило сердце. Легко говорить «драться» этим мальчишкам мичманам, которые и знать еще не знают, какая может быть любовь к единственной женщине, какое счастье, когда тебя ждут со службы и радостно окружают твои дети…

Он готов был драться с равным по силам противником, пусть даже насколько-то сильнее, но не с такой же армадой, которая ударит одним бортом, и от батарей и города останутся одни лишь щепки.

— Поручик Кошелев? — услышал Завойко металлический голос Изыльметьева.

Командир пожарной команды тяжело поднялся и так же тяжело ответил:

— Как решит начальство… — и сел на место.

— Ясно, — сказал Изыльметьев. — Выявилось три мнения. Будем голосовать. Но, прежде чем всё определится, я скажу то, что думаю сам. Лично я буду драться до конца. Если противник ворвется в город, взорву фрегат и уйду в лес — партизанить. Пока буду жив. Но сдаваться — никогда и ни за что!

Капитан-лейтенант разволновался. Голос его звенел. Завойко подумал: «А ведь он всего на год меня младше и в Петербурге у него семья, которая его любит и которую любит он, и для нее будет горе, если он погибнет. И все-таки у него нет и тени сомнения в том, как надо поступить. А что же я распускаю нюни, словно никогда не бывал в бою, словно не командовал под Наварином сразу двумя батареями, словно не гордился своим боевым «Георгием»? Эх, генерал, генерал!..»

— Кто за предложение драться? — услышал он уже снова спокойный голос Изыльметьева и вслед за Иваном Николаевичем поднял руку. И с радостью увидел, что подняли все. Губарев с Кошелевым тоже.

В кабинет без стука влетел Шестаков:

— Ваше превосходительство, пароход начал промеры глубин. Флаг на ём американский.

— Передай штурманскому прапорщику Самохвалову мой приказ: выйти на боте с командой и проверить, что это за «американец». — Шестаков улетучился. Завойко встал. — Господа офицеры! Я буду на Сигнальном: штаб-квартира у подножия Никольской, наблюдательный пост на верхней площадке мыса. При мне волонтер Лохвицкий, инженер-поручик Мровинский, гардемарин Колокольцев, юнкер Литке и десяток нижних чинов, которые будут передавать мои приказания. Капитан-лейтенант Изыльметьев командует орудиями и экипажем «Авроры», в случае моей смерти или тяжелого ранения к нему переходит общее командование. Капитан Васильев — на «Двине». Мичману Фесуну перекрыть бонами вход в Малую губу. Поручику Кошелеву со своей командой организовать немедленную эвакуацию семей в окрестные селения. Стрелковой партии номер один замаскироваться в кустах между второй и четвертой батареями. Стрелковой партии номер два — на гребне Сигнальной сопки. По местам, господа офицеры! Бог нам в помощь!

3

Пароход не стал дожидаться бота, развернулся и ушел. Окончательно выяснилось, что эскадра — вражеская. Утром 18-го в кильватерном строе она вошла в Авачинскую губу. Впереди пароход и бриг, за ним три фрегата и корвет; на пароходе и первых двух фрегатах флаги английские, на остальных — французские.

— Э, да это наши старые знакомые, — сказал Изыльметьев Завойко. Они оба стояли на верхней площадке Сигнального мыса и разглядывали противника в подзорные трубы. — Все по порядку: англичане — «Вираго», «Президент», на нем контр-адмирал Прайс, и «Пик», французы — «Эвридика», «Форт», на нем контр-адмирал Де-Пуант, и «Облигадо».

— Судя по строю, общее командование эскадры английское, — заметил Завойко.

— Так точно. Дэвид Прайс, старый морской волк. Это он хотел взять «Аврору» в Кальяо. Но где он после этого шатался целых четыре месяца? Пошел бы сразу сюда и без особых хлопот захватил всю Камчатку. Одна «Аврора» вряд ли бы что-то смогла сделать.

— Что верно, то верно, — проворчал Завойко. — Залп из двухсот шестнадцати пушек — это вам не птичка дриснула.

— Ну, стрелять-то они будут одним бортом, значит, надо делить пополам. Но и сто восемь пушек — многовато. Однако выстоим, Василь Степаныч, — есть у меня такая уверенность. Вон как солдаты и матросы откликались на ваши слова. С таким народом да не выстоять — позор!

С раннего утра по всем батареям прошли краткие молебны с упованием на Божью помощь. Завойко вместе со священниками Георгием и Александром Логиновыми обошел седьмую, третью и первую батареи и всюду обращался к боевым расчетам с призывом постоять за честь России-матушки. И все клялись умереть, но не отступить. Когда генерал-майор рассказывал об этом Изыльметьеву, у него подозрительно влажно блестели глаза.

Впрочем, капитан-лейтенант, присутствуя на молебне на батарее № 1, сам мог убедиться в неподдельном энтузиазме солдат и матросов.