Благовест с Амура

— Анна Матвеевна, приглядите за Васяткой. — Вагранов спустил сына с рук. — Я за доктором.

— Папаня! — заорал Васятка, — я с тобой хочу-у-у…

— Сынок, побудь с бабушкой, я скоро вернусь. — Вагранов выскочил за дверь и бегом-бегом помчался на Преображенскую — там, возле Хлебного базара, жил доктор Персин. По пути поймал извозчика.

Иван Сергеевич, по счастью, оказался дома, отдыхал после обеда. Слуга попытался не пустить штабс-капитана, но Вагранов просто отшвырнул его в сторону и решительно прошел в гостиную, где на диванчике расположился доктор. Иван Сергеевич спал, прикрыв лицо газетой. Видимо, услышав стук каблуков по паркету, откуда-то вынырнула сухонькая седоватая женщина — жена или экономка? — и зашипела на непрошеного посетителя, но Вагранов глянул на нее бешеными глазами, и она стушевалась, ускользнув за тяжелые гардины.

— Иван Сергеич, — тронул доктора Вагранов, — проснитесь, ваша помощь нужна. Горит человек…

Персин сбросил газету и сел:

— Что такое? Где горит? — сердито спросил он, протирая глаза, но узнал Вагранова и закивал: — Здравствуйте, сударь мой, что случилось?

Иван Васильевич путано объяснил, однако доктор, видимо, понял, потому что молча собрался, отмахнулся от слуги, который, подавая шубу, начал было жаловаться на Вагранова, и вслед за штабс-капитаном вышел к дожидающемуся извозчику.

Все это время когтистая лапа сжимала сердце Ивана Васильевича и отпустила лишь к вечеру, когда доктор дал Настене какие-то порошки, и лихоманка отпустила молодую женщину: ее перестало трясти, выступила испарина и пришел благодатный сон. Доктор велел, как проснется, больше давать питья — клюквенного или брусничного.

— И пропарьте ее в бане, — сказал он перед уходом Макару Нефедычу, отцу Настены. — Лучше всего пихтовым веником.

Вагранов, который сидел на кухне, пока Персин осматривал и пользовал Настену, проводил его до извозчика, поблагодарил и рассчитался с ним и извозчиком, терпеливо ждавшим у ворот.

— Вы, Иван Васильевич, особо-то не переживайте, — сказал доктор, усаживаясь в санки. — Завтра-послезавтра ваша девушка будет как огурчик.

— Она не моя девушка, — смущенно отозвался Вагранов.

— То-то я не вижу, сударь мой, — засмеялся Иван Сергеевич. — Все бы так за чужих девушек переживали. — И ткнул в спину извозчику: — Трогай, братец…

Вагранов вернулся в избу, размышляя над словами доктора. Да, Настена не его девушка, но это — сегодня, а что будет завтра — одному Богу известно. Сейчас ясно одно: как-то незаметно она заняла в его жизни большое место, и оно, это место, становится только больше. Сердце у него окончательно отпустило, тревога за Настену улеглась, и он вдруг вспомнил о сыне. С порога метнулся назад, на улицу, но тут же передумал; случилось бы что, Анна Матвеевна была бы уже тут.

Макар Нефедыч сидел на лавке, прижимаясь спиной к теплому зеркалу русской печи, и вздыхал.

— Чем недовольны, Макар Нефедыч? — поинтересовался Вагранов.

— Как же ее парить? — удрученно произнес Нефедыч. Произнес как бы про себя, но Вагранову показалось, что вопрос направлен непосредственно ему, и откликнулся:

— А что такое?

— Дык нести ее, стал-быть, надобно в баню-то, а у меня спина не разгинается. Да и пар дыхалка моя не переносит.

— Ну, баню сперва истопить надо, а уж потом нести.

— Дык баню топить — не в тайге белковать. Дрова с берёстой уложены, огонь запали — через час и готово. А вот девку донести да попарить… Старуху-т мою Бог прибрал, а Матвевна — говнушка [83] , чё с нее взять.

Вагранов вдруг поймал хитроватый взгляд Нефедыча из-под кустистых бровей и ему стало жарко: он понял, на что намекает старый хрыч и куда, в конечном счете, дело ведет. А что, может, так вот разом и завязать узелок? Как тогда, прошлой зимой, Васятка сказал? «Пусть она будет пашей мамой»? И Настена смутилась, зарделась, убежала… Но это — тогда, а что — сейчас? Уже почти год миновал и за это время не довелось ни разу увидеться. Дел, конечно, было выше головы, но выкроить два-три часа не составило бы труда. Однако, честно, хоть и хотелось встретиться, но что-то удерживало, робость какая-то непривычная. С Элизой все было гораздо проще, а ведь тоже началось с того, что на помощь пришел…

83

Говнушка — старая малоподвижная, неработоспособная (местн.).

— Чё молчишь, капитан? — не выдержал Нефедыч. — Смогёшь девку попарить?

— А вдруг она после этого меня возненавидит? — кое-как преодолев неловкость, спросил Вагранов.

— Возненавидит? — искренне удивился Нефедыч. — С чего бы? Мне Матвевна сказывала: Настюха у Аникея все про тебя выпытывала. Взглянулся ты ей. Однако счас ты с орденом-то дворянин потомственный, можа, и глядеть на казачку не хошь?

Вагранов потрогал алый эмалевый крест, висевший на груди на красно-черной муаровой колодке — орден Святого Владимира четвертой степени полагалось носить постоянно, — грустно усмехнулся:

— У потомственного дворянина Вагранова в кармане вошь на аркане. Это на меня Настена глядеть не захочет.

— Хлюздя ты удовелый [84] , — укоризненно сказал Нефедыч. — Иди давай, разжигай печурку.

Через час, когда банька на огороде Путинцевых набрала жару, а пихтовые веники были запарены в бадье с кипятком, Иван Васильевич снял мундир, оставшись в белой нательной рубахе, надел шинель, аккуратно завернул Настену в ватное одеяло — она еще спала, — поднял ее, удивительно легкую, на руки и вышел в ночь. Вдохнул пропитанный легким осенним морозцем воздух, стараясь успокоить бешено стучавшее сердце, и осторожно, чтобы не поскользнуться на обледеневшей тропке, зашагал к бане.

84

Удовелый — вдовый (местн.).

Молоденький тонкий месяц висел на западе, света от него было очень мало, но в слюдяном оконце бани теплилась свечка, и Вагранов шел на нее.

Настена проснулась, когда он вошел в маленький предбанник и попытался усадить ее на лавку. Проснулась и вскрикнула от испуга.

— Не пугайтесь, Настенька, — сказал Вагранов как можно ласковей. — Мы в бане. Доктор велел вас пропарить.

— А почему… почему вы тут?

— Больше некому, — смущенно сказал Вагранов. — Ваш отец попросил…

— Тятя?! Попросил?!

— Ну да. Велел протопить баню и пропарить… вас…

Наступило молчание. Настена сидела, закутавшись в одеяло, Иван Васильевич растерянно топтался перед ней. Прошло несколько минут.

— Я сама пойду. — Настена попыталась встать и, как подкошенная, рухнула обратно на лавку. Вагранов едва успел поддержать ее, чтобы не свалилась на пол.

— Голову обнесло, — жалобно сказала она.

— Давайте так, — сказал Иван Васильевич. — Я занесу вас на полок. Там света нет, вы разденетесь и ляжете, а я вас попарю веничком и окачу. Вы вытретесь, наденете чистую рубашку, — я принес и рубашку, и полотенце, — и я вас отнесу в избу. Идет?

Она тихо засмеялась:

— Вы меня так вот, в шинели, и будете парить?

— Да нет, разденусь… до исподнего… А вы в рубашке…

— Иван Васильевич, спросила вдруг она, — я вам глянусь?

От ее такого простого вопроса у него занялся дух.

— Очень, — сдавленно пробормотал он.

— А я все время про вас с Васяткой думаю, — голос ее трепетал, как огонек свечи от движения воздуха, — как вы там с мальчонкой управляетесь? Как ему без мамки живется?

— Скучает… А я в разъездах… Вот все лето на Амуре был…