Блаватская
Шрифт:
Она увидела, как зеленая змейка соскользнула с берега в воду, и мгновенная дрожь пробежала по телу. Не потому, что ей угрожала опасность и она инстинктивно вздрогнула, а из-за вернувшегося вдруг ощущения неминуемости смерти. Она поняла, что тоска одиночества появляется в тех людях, которые находятся под гнетом неудержимой боязни навсегда исчезнуть из мира, не оставив по себе никакой памяти. «Как это странно: жил человек — и нет его», — подумала она и воспротивилась, до неожиданно выступивших слез, такому бессмысленному порядку вещей. Ей стало грустно оттого, что люди, избавляясь от снедающей их скуки, добровольно надевают на себя ярмо брачной жизни, втискиваются в наезженную колею, стараются забыться в семье, детях, повседневных заботах, чтобы притупить в сознании мучительную мысль о конечном пределе своего существования, освободиться от страха перед потусторонней тишиной. Она остановилась. Перед ней расстилались очертания Нила, берега которого терялись в солнечном мареве. Древние
Лёля неожиданно повернулась к Роусону и перехватила его плотоядный ненасытный взгляд, исподтишка направленный на нее, в котором напрочь отсутствовали возвышенные стремления, — и все ее существо вмиг воспротивилось его домогательствам. Она не терпела мужчин, рассматривающих женщину только как объект для совокупления. Вместе с тем она избегала окончательного разрыва со знакомыми людьми. Для нее куда важнее было долго и по-русски эмоционально выяснять с ними отношения. Потому-то решив, что необходимо менять страну своего местопребывания, она призадумалась, чем в этом ей сможет помочь Роусон.
С неприсущим ей умилением Лёля вдруг вспомнила о человеке с добрыми глазами, который прошел огонь и воду, которому было далеко за сорок и который обещал ждать ее, пока жив. Она засомневалась во многих своих привязанностях и увлечениях, и неуверенность в том, что она во всем и всегда абсолютно права, уже свидетельствовала об определенной духовной зрелости. Явившееся сомнение, как известно, предваряет появление мудрости.
Ей захотелось к Агарди Митровичу в Европу, где он гастролировал вместе со своей женой Терезиной. До ее ушей донеслось его пение, поражавшее очаровательными мелодическими оборотами, совсем не похожими на все то, что она слышала прежде.
Однако ее спокойствие было временным и обманчивым. В душную каирскую ночь ей приснился кошмар. Будто дьявол ввел в заблуждение ее чувство неосознанной силы. Он превратил ее в смерч, и она вздымала морские волны, топила суда, крушила людские жилища, сносила горы и подрезала под корень вековые сосны, и они ложились на землю, как ровно скошенная трава.
Стон и рев стоял в мире.
Стряхнув с себя налипшие ошметки мяса и остатки костей, сгустки крови и комья земли, она, взвившись, неслась дальше и с хрустом крошила хрупкий купол неба. В испуге разбегались реки и выходили из берегов моря.
Она насыщалась жарким огнем, опаленным воздухом, взбесившейся водой и вздыбленной землей. Морской песок скрипел на ее зубах.
Дьявол убеждал ее в том, что ничтожнее человеческих тварей нет ничего на свете. Он безраздельно овладел ее доверчивой душой. Она проснулась в холодном поту. Египет вдруг напугал ее спонтанно возникающими миражами.
Глава вторая. ВСТРЕЧА, КОТОРОЙ НЕ МОГЛО НЕ БЫТЬ
Лёля уехала с графиней Киселевой в Париж. Там София Станиславовна передала ее на попечение грузинской княгине Багратион-Мухранской, которая принадлежала к царской династии и в Тифлисе дружила с Фадеевыми. В каждом крупном европейском городе, особенно в Париже, Лондоне и Риме, встречались русские люди, находящиеся в длительном путешествии. Они, как правило, относились к русской аристократии, жили на широкую ногу в первоклассных гостиницах и с большим удовольствием общались друг с другом. В то время существовала мода часами сидеть за самоваром и, утопая в табачном дыму, рассуждать о Боге, политике и музыке. Для Блаватской, впрочем, оставалась неразгаданной одна тайна: каким образом ее знатным соотечественникам удавалось сохранять вкус к духовным занятиям при том чисто русском обжорстве и показном безделье, которые заполняли их жизнь. В Париже она обратила на себя внимание месмеристов, последователей знаменитого чудотворца Франца Месмера, с которого начинается история животного магнетизма и гипноза и который умер в Германии в 1815 году в возрасте восьмидесяти лет. Его жизнь знала великие триумфы, но закончил он ее в почти полном забвении. Обычная судьба тех, кто уповает на счастливую звезду и полагается на три ненадежных подспорья — на всеобщее умопомешательство людей, на благоприятный случай и на собственную дерзость. В Европе и до Месмера встречались люди с демоническими чертами лица и блестящими искристыми глазами, которые силой внушения прилежно творили чудеса. При помощи магических заклинаний и лунного света они исцеляли больных и возбуждали в обществе ажиотаж. Так, граф Калиостро
околдовал чуть ли не всю Европу, а швед Сведенборг погрузил ее в мистический транс.Через несколько лет Елена Петровна скажет, что медиумство — это несчастье, болезнь. Безопаснее человеку со слабой волей, предупреждала она, попасть в общество воров, пьяниц и мошенников, чем сделаться постоялым двором для леших и кикимор, которых называют громким именем духов и поэтизируют.
На Енисейских Полях Блаватской не удалось занять достойного места. В 1850 и 1851 годах ее талант медиума оказался невостребованным. Месмеристы во Франции влачили жалкое существование. В моде тогда был научно-технический прогресс, а не мистические откровения. Материализм на время превозмог идеализм. Люди еще не устали от научных открытий и технических нововведений. Восток интересовал европейцев не как родина духовных озарений, а как источник дарового сырья и дешевой рабочей силы. Старым богам устраивались пышные аутодафе. В роли инквизиторов выступали ученые мужи и политиканы разных мастей.
Выдающиеся умы продавали, как Исав, право первородства за чечевичную похлебку — устроенный быт и газетную трескотню в свой адрес. Многие из них ступили, как божественный Леонардо, на тропу нарциссизма, справедливо полагая при этом, что любовь к самому себе (более прочная и естественная, чем к себе подобным) постоянно подпитывает в человеке волю к жизни.
Отец Елены, Петр Алексеевич Ган, не забывал непокорную и свободолюбивую дочь. Он, по мере сил и возможностей, оказывал ей из России постоянное вспомоществование. А как же иначе? В душе он гордился Лёлиной независимостью и ее бурным темпераментом. Уже незадолго до своей смерти он полностью попал под ее магическое влияние и под диктовку «Елениных духов», как называл он звучащие в нем внутренние голоса, писал генеалогию своих предков — «галантных рыцарей Ган-Ган фон Роттерганов».
Как известно, Блаватская не церемонилась с родственниками. К большинству из них она не испытывала сентиментальных чувств. Если и скучала по дому в Тифлисе, то редко, по вечерам, когда ее доставало окружение княгини. Тогда она тосковала и, нахохлившись, смотрела на всех хмуро, потухшим взглядом, даже переставала ерничать и над всем насмехаться.
Она попала в свиту княгини Багратион-Мухранской и тяготилась размеренным, строго регламентированным бытом. Вокруг богатой старухи суетилось много посторонних людей. Она играла роль младшей фрейлины при большом и достаточно амбициозном и шумном дворе. Блаватская вспоминала свою жизнь в Стамбуле и Каире с удовольствием и сожалением.
Весной 1851 года Багратион-Мухранская, а с ней и Блаватская из Парижа отправились в Лондон. По прибытии туда Лёля сначала остановились одна в меблированных комнатах на Сесил-стрит, а затем переехала к княгине в отель «Майварт» (в настоящее время отель «Клеридж») — напротив Гайд-парка [174] . Там, окруженная скучными людьми, Лёля не знала, чем себя занять, и по целым дням не раскрывала рта. Она довольствовалась общением с княгиней, которая была набожна, держала ее взаперти и заставляла читать вслух Библию и Четьи минеи. Этих книг она не понимала или не хотела понять — какая разница! Может быть, относилась к ним с подозрением из-за присущих ей гордости и легкомысленности.
174
Блаватская Е. П. Письма А. П. Синнетту. М., 1997. С. 300.
Она, томимая сознанием одиночества, увлеклась Агарди Митровичем, несмотря на то обстоятельство, что он был женат. Красота его одухотворенного лица находилась в несоответствии с потерявшей стройность грузной фигурой. Под предлогом присутствия жены он не взял ее с собой на гастроли. А зря. Она вела бы себя как мышь и без особой необходимости не вылезала бы из норки. Она была бы рядом с ним, как талисман, и сама попытала бы на сцене счастья как пианистка.
«Интересно знать, — думала она, — сколько продлится это пустое препровождение времени в компании княгини?»
Идею возрождения человечества любовью подменила другая — идея всемогущества науки. В силу пара верили больше, чем в силу проповеди. Апофеозом науки и техники стала открывшаяся в Лондоне Всемирная промышленная выставка, или, как ее называли, Великая выставка. В Гайд-парке был воздвигнут ослепительный Хрустальный дворец, сооруженный из стекла и стали по проекту Дж. Пэкстона, — подлинная жемчужина выставки. К нему стекались толпы народа. Дворец воплощал полноту и гармонию жизни, неукротимую жажду человечества к прекрасному. Это была неизвестная доселе железно-стеклянная архитектура. По словам В. В. Стасова, это был «первый шаг, смелый до дерзости, невероятный до безумия, с которого начинается новая архитектура Европы». Для современников Блаватской Хрустальный дворец стал явленным чудом. Недаром Н. Г. Чернышевский увидел в нем прообраз замечательного завтрашнего дня и в романе «Что делать?» в фантастическом «Четвертом сне Веры Павловны» поселил в огромных сооружениях из металла и стекла людей будущего.