Бледный король

Тут, наверное, еще нужно затронуть другой вопрос ключевой мотивации, тесно связанный с темой правдивости и доверия, поднятой в нескольких ¶ выше, а именно: с чего вдруг вообще документальные мемуары, если я в первую очередь автор художественной литературы? Не говоря уже о вопросе, зачем ограничивать мемуары одним давно прошедшим годом в изгнании от всего, что меня хотя бы отдаленно волновало или интересовало, когда я служил не более чем крошечным эфемерным машинным винтиком в огромной федеральной бюрократии [38] ? Здесь может быть два разных правильных ответа, один – личный, второй – более литературный/гуманистический. В плане личного первым делом тянет сказать, что это просто не ваше дело… вот только один недостаток обращения непосредственно и лично к вам в наших культурных реалиях 2005 года заключается в том, что больше, как мы с вами знаем, не существует мало-мальски четкой черты между личным и публичным или, скорее, между личным и перформативным. Среди очевидных примеров: сетевые логи, реалити-шоу, камеры мобильных, чаты… не говоря уже о радикально возросшей популярности мемуаров как литературного жанра. Конечно, «популярность» в этом контексте – синоним прибыльности; и вообще-то в плане личных мотиваций должно уже хватать одного этого. Учтите, что в 2003 году аванс среднего автора [39] за мемуары был почти в 2,5 раза выше, чем за художественное произведение. Истина проста: я, как и многие другие американцы, понес в нестабильной экономике последних лет некоторые потери, и эти потери совпали во времени с увеличением моих финансовых обязательств параллельно с моими возрастом и ответственностью [40] ; и тогда как самые разные американские писатели – и с некоторыми я знаком лично, включая одного, кому еще весной 2001 года лично одалживал деньги на элементарные бытовые расходы, – недавно сорвали банк на мемуарах [41] , и я был бы полным лицемером, если бы притворялся, будто слежу и следую за рыночными силами меньше других.

38

Слово «бюрократия» здесь важно, поскольку в преддверии «Новой Налоговой» играл роль растущий анти- или постбюрократический настрой как Трех Шестерок, так и регионов. См. как краткий пример следующий отрывок из интервью с мистером Дональдом Джонсом, GS-13, руководителем команды Толстых в РИЦе Среднего Запада в 1984-1990-х годах:

«Наверное, не помешает дать определение „бюрократии“. Термину. О чем мы говорим. Они скажут, достаточно посмотреть в словаре. Образ администрирования, характеризующийся размыванием власти и приверженностью негибким правилам, конец цитаты. Негибие правила. Административ ная система, в которой потребность или желание соблюдать сложные процедуры препятствует эффективным действиям, конец цитаты. На собраниях они проецируют на стену слайды с этим определением. Говорят, он их всех заставляет это повторять, будто катехизис какой».

То есть в дискурсивном плане, в пору тех лет одну из самых крупных бюрократий в мире хорошенько тряхнуло, пока она пыталась переосмыслить себя как не- или даже антибюрократию, что сперва может показаться не больше чем забавным бюрократическим капризом. На самом деле это было страшно – словно наблюдать, как огромная машина обретает сознание и пытается мыслить и чувствовать, будто живой человек. Хоррорность фильмов того времени вроде «Терминатора» и «Бегущего по лезвию» стоит на том же самом допущении… но, конечно, в случае Службы и встряска, и ее последствия, хоть и более размытые и недраматичные, имели реальные последствия для простых американцев.

Примечание. «Они» у мистера Джонса – это некоторые высокопоставленные персоналии, поддерживавшие так называемую «Инициативу», чье абстрактное объяснение здесь приводить совершенно непрактично (впрочем, см. § 14 – интервью, представляющее собой затянутую и, пожалуй, не самую идеально сфокусированную версию такого объяснения от мистера Кеннета [ «Такого Рода»] Хиндла, одного из старожилов группы Рутинных, куда я в итоге попал [после немалых первоначальных путаницы и ошибочных назначений]), разве что скажу, что единственная такая персоналия, кого видел воочию кто угодно из нашего низшего уровня, – это М. Э. Лерль из Технического управления и его странная команда интуитов и оккультных эфебов, кому (как выяснилось) поручалось внедрение Инициативы в той части, где она касалась Инспекций. Если вы пока что ничего не понимаете, пожалуйста, не переживайте. Я сам помучился над вопросом, что объяснить здесь, а что развернуть более органично и драматично в самих мемуарах. И наконец решил дать пару кратких и потенциально путаных объяснений, поставив на то, что если они и выйдут слишком заумными или барочными, то вы не станете особенно забивать ими голову – и еще раз спешу уверить, это совершенно нормально.

39

Если интересно, это сокращение, обозначающее невозмещаемый аванс вместо прогнозируемых роялти (в пределах 7 1/2 %—15 %) от продаж книги. Поскольку сами фактические продажи предугадать трудно, в финансовых интересах писателя получить как можно более крупный аванс, хоть единовременный платеж и может вызвать налоговые проблемы в год получения (в основном из-за исключения усреднения дохода в Законе о реформе налоговой системы 1986 года). И, опять же, раз гадания о фактических продажах – наука неточная, размер авторского аванса, который готова выплатить компания за права на книгу, – это лучший измеряемый показатель готовности издателя эту книгу «поддерживать», где последний термин включает все от размера тиража до маркетингового бюджета. А эта поддержка – практически единственный способ привлечь внимание массовой аудитории к книге и добиться значительных продаж – как ни крути, а таковы нынешние коммерческие реалии.

40

К сорока годам, художник ты или нет, а только неблагоразумный балбес не удосужится начать копить и инвестировать на время неизбежной пенсии, особенно в наш век индивидуальных и корпоративных пенсионных планов с отложенным налоговым платежом и с щедрыми ежегодными рамками освобождения от налога – и сверхособенно, если можешь оформиться как S-корпорация, чтобы уже корпорация вносила по договору дополнительную ежегодную сумму сверх пенсионного плана в качестве «вознаграждения работникам», исключая из своей налоговой базы и эту сумму. Налоговые законы сейчас практически на коленях, так и просят американцев с высоким уровнем дохода пользоваться этим пунктом в свое удовольствие. Фокус, конечно, в том, чтобы сперва заработать и считаться американцем с высоким уровнем дохода – Deos fortioribus adesse.*

Прим. пер.: Боги помогают сильным (лат.).

41

(Несмотря на его внезапную славу и везение, я до сих пор – почти четыре года спустя – жду основную сумму долга от этого неназванного писателя, о чем упоминаю не из-за мелочности или мстительности, а всего лишь как об очередном финансовом обстоятельстве qua мотивации.)

Впрочем, как знают все зрелые люди, в человеческой душе могут сосуществовать очень разные мотивы и чувства. Такие мемуары, как «Бледный король», невозможно написать только из финансовых соображений. Один из парадоксов профессионального писательства – книги, написанные только ради денег и/или славы, почти никогда не приносят ни того, ни другого. Правда в том, что у нарратива, окружающего это предисловие, есть значительная общественная и художественная ценность. Может показаться, будто я много о себе мню, но смею вас заверить, я бы не стал и не смог вбухивать в «Бледного короля» три года тяжкого труда (плюс лишние пятнадцать месяцев на юридические и редакторские пляски с бубном), если бы сам в это не верил. Взгляните, например, на мысль, записанную в точности со слов мистера Девитта Гленденнинга – младшего, директора Регионального инспекционного центра Среднего Запада в основное время моей работы там:

Если знать точку зрения человека на налоги, можно определить и всю [его] философию. Налоговый кодекс, когда вы его узнаете поближе, воплотит для вас всю суть [человеческой] жизни: жадность, политику, власть, доброту, милосердие.

К качествам, которые приписывал кодексу мистер Гленденнинг, я с почтением добавлю еще одно: скука. Непрозрачность. Недружелюбность к пользователю.

Все это можно сформулировать по-другому. А если покажется суховато и заумно, это просто я так свожу все к самому абстрактному скелету:

1985 год – критический для американского налогообложения и правоприменения американского налогового кодекса Налоговой службой. Вкратце в тот год произошли не только фундаментальные изменения в оперативном мандате Службы, но и кульминация запутанной внутриведомственной битвы сторонников и противников активной автоматизации и компьютеризации налоговой системы. По сложным административным причинам именно Региональный инспекционный центр Среднего Запада стал одним из полей, где развернулась заключительная фаза этого сражения.

Но это только один аспект. Как отмечалось в сноске намного выше, в глубине под этой операционной битвой за человеческое/цифровое обеспечение соблюдения законодательства разворачивался конфликт за саму миссию и смысл Службы – конфликт, чьи последствия раскатились от коридоров власти в министерстве финансов и Трех Шестерках до самого застойного и захолустного окружного подразделения. На высочайших уровнях боролись, с одной стороны, традиционные, или «консервативные» [42] , чиновники, считавшие налоги и их администрирование ареной социальной справедливости и гражданской добродетели, а с другой стороны – более прогрессивные, «прагматичные» законодатели, ценившие превыше всего рыночную модель, эффективность и максимальную отдачу вложений в годовой бюджет Службы. Если сводить к сути, вопрос стоял так: должна ли и в какой степени Налоговая работать как коммерческое предприятие?

42

(что означает, довольно парадоксально, «классически либеральные»)

Пожалуй, на этом в резюмировании мне лучше и остановиться. Если умеете искать и разбираться в правительственных архивах, можете найти многотомную историю и теорию каждой стороны дебатов. Это все публичная информация.

Но только вот в чем штука. И тогда, и сейчас об этом хоть что-то знают очень немногие обычные американцы. Как и о глубоких переменах, которые постигли Службу в середине 1980-х и теперь непосредственно влияют на то, как устанавливаются и обеспечиваются налоговые обязательства граждан. И причина этого невежества – вовсе не секретность. Несмотря на хорошо задокументированные паранойю и нелюбовь к публичности у Налоговой [43] , секретность тут ни при чем. На самом деле граждане США не знали / не знают об этих конфликтах, реформах и высоких ставках потому, что тема политики и администрирования налогов очень скучная. Гнетуще, поразительно скучная.

43

(не то чтобы безосновательные настроения, учитывая враждебность НП к Службе, привычку политиков песочить ее ради популистской славы и т. д.)

Невозможно переоценить важность этого момента. Взгляните с точки зрения Службы на преимущества унылости, невразумительности, умопомрачительной сложности. Налоговая – один из самых первых государственных органов, узнавших, что эти качества помогают закрыться от общественных протестов и политической оппозиции. Неподступная скука на самом деле щит куда прочнее, чем секретность. Ведь главный недостаток секретности как раз в том, что она интересна. Тайны манят; люди ничего не могут с собой поделать. Не забывайте, период, о котором мы говорим, – всего спустя десять лет после Уотергейта. Если бы Служба пыталась скрывать или заметать свои конфликты и конвульсии, какой-нибудь предприимчивый журналист(ы) мог бы их разоблачить, привлечь внимание, интерес и скандальную шумиху. Но получилось с точностью до наоборот. Получилось, что большая часть высоких политических дебатов два года разворачивалась у всех на виду, например на открытых слушаниях Совместного комитета по налогообложению, Подкомитета Сената по процедурам и законодательным актам минфина, Совета заместителей и помощников комиссаров Налоговой службы. Эти слушания – скопления анаэробных мужчин в унылых костюмах, которые говорили на безглагольном канцелярском языке – заменяя слова «план» и «налоги» терминами вроде «стратегический шаблон применения» и «вектор прибыли» – и по одному только регламенту добивались консенсуса целыми днями. Об этом – почти ни слова даже в финансовой прессе; догадаетесь сами почему? Если нет, задумайтесь о том, что почти все протоколы, записи, исследования, белые книги, поправки к кодексам, постановления о доходах и процессуальные записки открыты для изучения со дня публикации. Даже запрос по FOIA не нужен. Но как будто ни один журналист ни разу в них не заглядывал – и по уважительной причине: это непрошибаемая скала. Глаза закатываются уже на третьем или четвертом ¶. Вы даже не представляете насколько [44] .

44

Вполне уверен, что я – единственный живой американец, который правда прочитал все эти архивы от начала до конца. Вряд ли смогу объяснить, как у меня получилось. Мистер Крис Эквистипейс, GS-11, один из лидеров звена в нашей группе Рутинных и человек немалых проницательности и чуткости, провел аналогию между публичной информацией об Инициативе и огромными Буддами из чистого золота, украшавшими некоторые храмы в древней Кхмерской империи. Этим бесценным статуям, хоть их никогда не охраняли и не прятали, кража не грозила не вопреки, а как раз благодаря их ценности – слишком большие и тяжелые, чтобы утащить. Что-то в этой мысли меня и поддерживало.

Факт: родовые схватки Новой Налоговой привели к одному из главных и ужасных пиар-открытий в современной демократии: если сделать щекотливые вопросы управления достаточно скучными и непонятными, чиновникам не придется ничего скрывать или замалчивать, потому что никто из посторонних даже внимания не обратит. Никто не обратит внимания, потому что никому не интересно – более-менее априори из-за того, какие эти вопросы монументально скучные. Ужасаться ли этому пиар-открытию из-за его коррозийного эффекта на демократический идеал или рукоплескать за усовершенствование эффективности управления, зависит, видимо, от того, какую сторону человек занимает в [более основополагающих дебатах «идеалы против эффективности»], упомянутых на стр. 115–116, порождающих очередной запутанный порочный круг, хотя я уже не буду испытывать ваше терпение попытками его описать или понять.

Лично мне, по крайней мере ретроспективно [45] , особенно интересно, почему из скуки получается такая могучая преграда для внимания. Почему мы сторонимся скуки. Может, скука уже в силу своей природы болезненна; может, отсюда пошли выражения вроде «смертельная скука» или «мучительная скука». Но вдруг это не все? Может, скука ассоциируется у нас с психической болью, потому что скучное или непонятное дает слишком мало раздражителей, чтобы отвлечь людей от какой-то другой, глубже залегающей боли, которая существует всегда, пусть и в незаметном фоновом режиме, и большинство из нас [46] тратит почти все свои время и энергию, чтобы ее не чувствовать – или по крайней мере не чувствовать напрямую либо с безраздельным вниманием. Признаться, это довольно запутанно, попробуй еще обсуди умозрительно… но должно же как-то объясняться то, что теперь не только в скучных или утомительных местах играет фоновая музыка, но уже есть телевизоры в приемных, на кассах супермаркетов, у выходов на вылет в аэропортах, в подголовниках внедорожников. «Волкмены», «Айподы», «Блэкберри», мобильные гарнитуры на голове. Ужас перед моментами, когда тихо и нечем заняться. Не представляю, чтобы кто-то правда верил, будто сегодняшнее так называемое «информационное общество» возникло только из-за информации. Всем известно [47] , что дело в чем-то другом, в глубине души.

45

(а это, в конце концов, задача мемуаров)

46

(осознаем мы это или нет)

47

(опять же – осознаем мы это или нет)

Для мемуаров здесь релевантно, что за время работы в Службе я не понаслышке познакомился со скукой, информацией и неуместной сложностью. С преодолением скуки, как преодолевают пересеченную местность, с ее уровнями, лесами и бесконечными пустошами. Познакомился за свой прерванный год подробно, тесно. И впредь всегда замечаю – на работе, на отдыхе, с друзьями и даже в кругу семьи, – как мало живые люди говорят о скучном. О тех сторонах жизни, которые скучные и обязаны быть скучными. Откуда это молчание? Может, просто тема и сама по себе скучная… правда, тут мы сразу возвращаемся к началу, а это уже нудно и раздражающе. Но, предполагаю я, тут может скрываться нечто большее… то есть необъятно «большее», прямо под нашим носом, спрятанное своими размерами.

§ 10

Вопреки знаменитому выражению судьи Х. Гарольда Милера, включенному в мнение большинства апелляционного суда Четвертого округа по делу «Аткинсон и др. против Соединенных Штатов», о том, что бюрократия – «единственный известный паразит, который крупнее организма-хозяина», истина в том, что на самом деле бюрократия скорее параллельный мир, как связанный с нашим, так и независимый от него, руководствующийся собственными законами физики и каузальности. Можно представить ее как огромную и многосложно ветвящуюся систему составных шатунов, шкивов, шестеренок и рычагов, исходящих от центрального оператора, так что крошечное мановение его пальца отдается по всей системе, превращаясь в жуткие кинетические изменения в шатунах на периферии. Вот на той периферии мир бюрократии и воздействует на наш.