Бледный преступник

Через несколько минут Вайстор снова заговорил.

– Кто ты?
– спросил он мягко.
– Девушка? Не скажешь ли нам свое имя, дитя? Нет? Ну, давай же...

– Не пугайся, - сказал Ран.
– Пожалуйста, подойди к нам.

– Ее зовут Эммелин, - сообщил Вайстор. Я услышал, как Хильдегард судорожно вздохнула.

– Твое имя Эммелин Штайнингер?
– спросил Ран.
– Если это так, то здесь твоя мать и твой отец. Они хотят поговорить с тобой, дитя.

– Она говорит, что она не дитя, - прошептал Вайстор.
– И что один из этих двоих людей не является ее настоящим родителем.

Я напрягся. А что, если это все по-настоящему и Вайстор действительно обладает даром ясновидения?

– Я - ее мачеха, - сказала Хильдегард с дрожью в голосе, и я подумал: неужели она не поняла, что Вайстор должен был сказать: "Вы оба не являетесь ее настоящими родителями"?

– Она говорит, что скучает по своим урокам танцев. Но особенно она скучает по вам обоим.

– Мы тоже по тебе скучаем, дорогая.

– Где ты, Эммелин?
– спросил я.

Последовало долгое молчание, и я повторил вопрос.

– Они убили ее, - произнес Вайстор, запинаясь.
– И где-то спрятали.

– Эммелин, ты должна попытаться помочь нам, - сказал Ран.
– Ты можешь сказать нам, где они тебя положили?

– Да, она скажет. Она говорит, что за окном есть холм. У подножия холма есть маленький водопад. Что это? На вершине холма стоит крест или что-то очень высокое, вроде башни.

– Кройцберг?
– спросил я.

– Это Кройцберг?
– переспросил Ран.

– Она не знает названия, - прошептал Вайстор.
– Где это? О, это ужасно. Она говорит, что лежит в ящике. Извини, Эммелин, я не уверен, что понял тебя правильно. Не в ящике? Бочке? Да, в бочке. Прогнившая вонючая бочка в погребе, где свалены старые гнилые бочки.

– Похоже на пивоварню, - сказал Киндерман.

– Не имеешь ли ты в виду пивоварню Шультхайса?
– спросил Ран.

– Она думает, может быть, это и так, хотя здесь и не бывает много людей. Некоторые бочки старые и дырявые. Она может смотреть сквозь одну из дыр. Нет, моя дорогая, в ней не стали был держать пиво, я согласен.

Хильдегард что-то прошептала, но я не услышал что.

– Мужайтесь, дорогая, - сказал Ран.
– Мужайтесь.
– Затем громче: - Кто тебя убил, Эммелин? И почему?

Вайстор глухо застонал.

– Она не знает их имен, но думает, что это был обряд крови. Как ты узнала это. Эммелин? Это одна из множества вещей, о которых узнаешь, когда умираешь. Понимаю. Они убили ее так, как убивают своих животных, и смешали ее кровь с вином и хлебом. Она думает, что это, наверное, связано с каким-то религиозным ритуалом, но она никогда не видела таких ритуалов.

– Эммелин, - раздался чей-то голос, который, как мне показалось, принадлежал Гиммлеру, - те, кто убил тебя, были евреи? Те, кто взял твою кровь, были евреи?

Снова долгое молчание.

– Она не знает, - сообщил Вайстор.
– Они не говорили, кто они. Они не похожи на те изображения, которые она видела. Что-что, дорогая? Она говорит: может быть, это были они, но она не хочет никому зла, несмотря на то что они сделали с ней. Она говорит, что если это были евреи, то очень плохие евреи, и не все евреи одобрили бы их поступок. Она ничего больше не хочет говорить об этом. Она только просит, чтобы кто-нибудь пришел и забрал ее из этой грязной бочки. Да, я уверен, что кто-нибудь позаботится об этом, Эммелин. Не беспокойся.

– Скажите ей, что я лично прослежу, чтобы это было сделано сегодня же, - сказал Гиммлер.
– Даю слово этому ребенку.

– Что ты сказала? Хорошо. Эммелин говорит, что благодарит вас за ваше желание помочь ей. И просит передать ее матери и отцу, что очень любит их и просит не Печалиться о ней. Ничто не вернет ее назад. Вы должны продолжать жить и не думать больше о том, что случилось с ней. Попытайтесь быть счастливыми. Теперь Эммелин должна уйти.

– Прощай, Эммелин, - всхлипнула Хильдегард.

– Прощай, - подхватил я.

Снова наступило молчание, я слышал только, как кровь стучит у> меня в висках. Хорошо, что темнота скрывала мое лицо, на котором была написана ярость, и я смог вновь принять выражение спокойной скорби и отрешенности. Если бы свет включили сразу же после того, когда Вайстор кончил говорить, а не спустя две или три минуты, то я бы, наверное, перестрелял всех, кто сидел за столом: Вайстора, Рана, Фогельмана, Ланге. О чёрт, я бы уничтожил всю эту гнусную компанию, только чтобы насладиться зрелищем их смерти! Я вставлял бы в рот каждому из них ствол моего маузера и смотрел, как их черепа разлетаются на куски. Гиммлеру я выстрелил бы в ноздрю. А Киндерману пустил бы пулю в углубление третьего глаза.

Когда зажегся свет, я все еще тяжело дышал, но это можно было принять за проявление горя. Лицо Хильдегард было мокрым от слез, и Гиммлер обнял ее за плечи. Встретив мои взгляд, он мрачно кивнул.

Последним поднялся со своего места Вайстор. Он покачнулся, словно готов был упасть, и Ран поддержал его за локоть. Вайстор улыбнулся и благодарно похлопал своего друга по руке.

– Я вижу по вашему лицу, милая дама, что ваша дочь приходила.

Она кивнула.

– Я хочу поблагодарить вас, господин Вайстор. Спасибо вам большое за помощь.
– Она громко шмыгнула носом и достала платок.

– Карл, вы были сегодня просто великолепны, - сказал Гиммлер. Замечательный сеанс.

Все, кто сидел за столом, включая и меня, дружно поддержали Гиммлера. Гиммлер все еще качал головой и удивлялся.

– Да-да, замечательный, - повторял он.
– Можете быть уверены, что я сам свяжусь с соответствующими органами и прикажу немедленно вызвать наряд полиции, чтобы обыскать пивоварню Шультхайса и найти тело этого несчастного ребенка.
– Гиммлер теперь смотрел прямо на меня, и я молча кивнул в ответ. И ни минуты не сомневаюсь, что они найдут ее там. Я полностью уверен, что мы слышали голос девочки. Она говорила с Карлом, чтобы ваша душа могла наконец успокоиться. Я думаю, самое лучшее для вас сейчас - это пойти домой и ждать звонка из полиции.

– Да, конечно.

Я обошел вокруг стола, взял Хильдегард за руку и освободил ее из объятий рейхсфюрера. Затем мы пожали всем руки, приняли соболезнования и в сопровождении Рана направились к двери.

– Что тут можно сказать?
– рассуждал Ран с важностью.
– Разумеется, я очень сожалею, что Эммелин перешла в мир иной. Но, как сказал сам рейхсфюрер, это счастье, что вы теперь все знаете.

– Да.
– Хильдегард шмыгнула носом.
– Лучше все знать.

Ран сузил глаза и со страдальческим выражением на лице сжал мою руку ниже локтя.