Бледный всадник, Черный Валет

Поп внимательно наблюдал за Бароном и сделал вывод, что не ошибся в своих предположениях. Было видно, что старый цыган уже близко познакомился со смертью, и это знакомство добавляло ему сил жить. А костлявая нашептывала по ночам умные вещи. Тело было сокрушено возрастом и болезнями, однако старик еще достойно сопротивлялся.

Кряхтя, он устроился на ближайшем пне. Долго молчал, пока говорил ветер. Потирал корявую ногу. Горестно кивал в унисон своим невеселым мыслям. Грустно глядел в серую даль…

Для священника все это было частью известного балагана. Барон умирал со всей очевидностью. И все же цеплялся за свой статус и свою привычную роль, словно мог выпросить у судьбы отсрочку приговора для остальных членов клана.

Наконец он заговорил утрированно слабым голосом:

— Странно… Сегодня я смотрел в волшебное зеркало, и зеркало показало мне мою смерть. У нее было не твое лицо. А за нею стояла белая башня с единственным окном… Скажи мне, божий человек, в твоем городе есть белая башня с единственным окном? Я хотел бы умереть правильно.

«В твоем городе». Попу это понравилось. Но каков старый хитрец! С большой натяжкой дом Начальника мог бы сойти за белую башню. А площадь — за лобное место. Чем не «правильная» смерть? Но в высоком белом доме Заблуды-младшего было много окон, и в каждом из них уже наверняка поблескивал ствол. Кроме всего прочего, священник не собирался пускать цыган так далеко. Он был предельно лаконичен:

— Башни нет. Еды нет. Никто не будет платить за представление. Уезжайте.

— Мы видели мертвых и дым костров. Вон там. — Старик ткнул палкой в ту сторону, откуда шел священник. — Чума или война? Если чума, мы уедем. Если война, то поможем тем, кто воюет за свою свободу. Скажи нам правду, божий человек!

Священник засмеялся. Это был жутковатый смех существа, в мире которого не осталось ничего веселого. Лжецы хотели знать правду? Почему бы нет?

Он продолжал в том же духе. Он и сам не заметил, когда у него появился новый стиль. Ему нравилась собственная скупая речь.

— Нет чумы, нет войны. Те, кого вы видели, были наказаны. Они не соблюдали Божьи заповеди. Город должен быть очищен. Вам нет в нем места.

— Ага, — сказал Барон, взглянув на попа по-новому. — Тогда у меня нет выхода. Вернее, это ты не оставляешь мне выбора. Наши дети голодны. Молоко наших матерей истощилось. Наши мужчины ослаблены болезнями и плохой едой. Старики умирают в пути и ложатся в сырые могилы. Скотина дохнет… Все неправильно. Ох-хох-хох, куда катится этот мир?.. Если ты не разрешишь нам войти в город, я буду вынужден вызвать тебя, божий человек!

«Так и есть, — подумал священник. — Кодекс в действии. Бандитские условности вместо Священного Писания…»

Вслух он спокойно отвечал:

— Делай то, что подсказывает тебе сердце, старик. Но кто шепчет из глубины твоего сердца? Был ли там Бог хотя бы однажды? Спроси лучшего совета. Я подожду.

— Бог… — с горечью повторил за ним седовласый цыган и пожевал губами, будто пробовал кислый плод. — На твоем месте я думал бы о насущном. Ты, я вижу, слишком слаб. У тебя есть дублер?

Священник знал, о ком идет речь. Дублер? Это был термин из того же кодекса кочевников. Натасканный боец. Лучший в своем деле. Преданный до самопожертвования. Но не «близнец». Человек из плоти и крови, готовый умереть ВМЕСТО хозяина. Образец безраздельной верности. Безропотный исполнитель на незримом поводке. Почти живой протез. (И теперь поп понимал, что это значит, намного лучше, чем раньше. Честное слово, намного лучше!)

Химерические «близнецы» цыган не устраивали или устраивали не вполне. У каждого одряхлевшего мерзавца, занимавшего определенное положение, был свой дублер, иначе долго не протянешь.

О, они обо всем подумали, все предусмотрели — эти изощренные дикари! Утраченные сила и ловкость компенсировались мозгами и волей. И еще тем, что называлось влиянием. Или, может быть, колдовством? Во всяком случае, налицо было завидное равновесие. Порядок, который священнику категорически не нравился — потому что не предусматривал движения к свету. Порабощал вместо того, чтобы освобождать.

— Сначала покажи мне своего, — потребовал поп (и откуда только взялась эта властность?). Он весь стал подобен темной глыбе льда, и кровь на подоле рясы превратилась в зловещую багровую кайму. — Может быть, я и сам справлюсь.

Эти свиньи в кибитках позволили себе украдкой улыбаться! Но не старик.

У того хватило ума сохранить прежнее выражение лица. Он даже сделался еще грустнее.

— Савва! — устало позвал Барон, не повернув головы. — Иди сюда, мой мальчик!

Заскрипела несмазанная ось. Шарахнулась в сторону лошадь. Из тени вышел громадный человек в странном просторном одеянии, босой, с необычно бледным для цыгана лицом и черной повязкой на глазах.

Верзила мягко и безошибочно двигался прямо на голос. Он шел так уверенно, что казалось, будто у него есть зрачки на подошвах ступней. Он улыбался небу и не боялся упасть, чем живо напомнил священнику неунывающего местного дурачка.

Дублер остановился рядом со стариком и потянул носом воздух, как медведь-шатун, выбравшийся из своей берлоги. Добыча была в десяти шагах от него. Легкая добыча. Но был еще чей-то запах. Странный запах. И это не дым от костров, догоравших на лугу, где недавно закончилось побоище, — ветер дул с противоположной стороны. Так мог бы пахнуть ЖИВОЙ пепел…

— Я тебя вызвал, — обратился Барон к священнику. — Твои условия?

— ТВОИ условия, старик. Для тебя я сделаю исключение.

— На ножах. Круг — десять шагов. Без правил. До смерти. Победитель забирает сердце. Ты принимаешь мои условия?

— Да, — безразлично подтвердил поп. — Твой дублер слепой?

— Он слышит, как клинок трется об воздух. Он видит истинные тени. Он чует запах твоих намерений. Он принес мне тринадцать сердец, и это были храбрые сердца… Я обязан был предупредить тебя. Спасибо за то, что принял мой вызов. Умри с миром, божий человек!

Последнее было сказано со скрытой насмешкой. Священник знал, зачем цыгану его сердце. И какой тогда уж мир?

Тем не менее поп кивнул в ответ и поднял правую руку.

(«Запах намерений»? Черта с два! Если бы дублер действительно догадывался о его намерениях, то сделал бы ноги. А может быть, поступить таким образом слепому мешала неправильно понятая верность. Или, другими словами, рабская привязанность. В общем, нерасторжимая при жизни связь с хозяином…

С лица священника не сходила презрительная ухмылка. Почему, почему они не любят Бога так же сильно, как тех, кто превращает их в баранов или цепных псов?!)

Он не оглядывался через плечо. Феникс двигался бесшумно.