Блеск и нищета шпионажа
Шрифт:
— Александр Александрович, случилась беда: меня пытались завербовать американцы.
— С какой стати?
— Глупейшая история, — заволновался Львов. — Эта девчонка положила на меня глаз и буквально чуть не изнасиловала. Слово офицера, между нами ничего не было, я и не подозревал, что американцы засняли всю эту дурацкую сцену… ведь на фотографиях не видно, что ничего между нами не было… ну, полураздетые мы…
Атташе оправдывался, как мог, и выглядел жалко, словно его поймали на кобыле. Да как тут было геройствовать, если и ежу было ясно, что за такой разврат, да еще под американским наблюдением, полагалась позорная высылка в Москву, выговор или даже исключение из партии, ну а дальше служил бы затычкой в каком-нибудь дальнем гарнизоне. Он заискивающе смотрел в глаза Руслановскому, слывшему в совколонии жестким, но правдолюбивым,
— Ерунда все это, я вам всегда верил и верю, — успокоил Львова резидент. — А вот насчет вербовки… почему бы вам не согласиться с их предложением? Мы будем снабжать их дезинформацией, заодно прощупаем их интересы. Поиграем с американцами, скажем, год, не больше. До истечения вашей командировки. Вы согласны? — Руслановский дал почувствовать, что отказ не принесет военному атташе ничего хорошего.
— Согласен, Александр Александрович!
В этот день праздновали победу и в ЦРУ, и в КГБ. Оливер Уэст доложил о своем подходе к атташе лично директору (в конечном успехе вербовки он не сомневался: Руслановский тут не мог подвести), директор порозовел от счастья и пожал ему руку. Все-таки ЦРУ не только разгребало собственное кротовое дерьмо, а создавало новые агентурные заделы. Торжествовал и Катков: дело атташе и дочки после подхода американцев метеоритом взлетало к оперативным высотам и заслуживало доклада самому председателю как блестящая операция, направленная на укрепление бастионов Маши. Катков даже предложил вызвать из отпуска Карцева, полностью подключить его к делам, дабы не вызывать подозрений у американцев, — пусть занимается грязным бельем атташе и дочки члена ЦК! Однако у председателя эта идея не вызвала энтузиазма, к чертовой матери все эти игры! Зачем рисковать? Нет, шпионов надо стрелять, как воробьев, и не втягивать их в опасные операции…
Карцев нервничал, не зная почему. Ничего подозрительного он не чувствовал, все шло спокойно, но в глубине его души шевелился скользкой змейкой неосознанный страх. Отпуск уже летел к концу, иногда он позванивал на работу, осведомляясь о новостях: Гусятников отбыл в Рим по личному заданию шефа (Катков частенько посылал личных эмиссаров, и это не вызывало подозрений), второй заместитель правил бал без всяких приключений и ЧП, мычал в трубку о том, что все в порядке, а расспрашивать подробнее по телефону не полагалось. Со слов зама, Карцев знал о визитах Руслановского в Москву из-за больной сестры (Вот мужик! — думал он, — молодец! Остались ведь еще на Руси благородные люди!), понимал, что резиденту не до вежливых звонков, и чувствовал себя неудобно. Все-таки, несмотря на подсидки и подковерные драки, люди есть люди и должны принимать участие в неприятностях коллег (равных по чину).
— Знаешь что, Полина, — говорил Карцев жене за игрой в подкидного дурака, скреплявшей их долгий семейный союз, — нам надо принять Руслановского. Он, конечно, порядочное говно, но все-таки резидент, и мы работаем вместе. У сестры его рак… поняла?
— Неужели? — удивилась Полина, подумав, что, слава богу, она сама жива и здорова. — Раз надо, то надо. А когда?
Карцев позвонил на работу, там не знали об очередном визите в Москву резидента и посоветовали обратиться непосредственно к больной сестре Ирине. Не царское дело — звонить сестрам, поэтому Карцев возложил эту миссию на свою толстушку Полину, наделенную истинно украинской, мягкой хитростью.
Женщины еще при царе Горохе встречались в чекистских компаниях, но не прониклись друг к другу, Полина вообще считала Руслановского гнилым интеллигентом и выскочкой, это отношение распространялось и на его родственников, близких и дальних (сестра ей казалась к тому же круглой идиоткой). Ирина не помнила жену Карцева и, когда она ей позвонила и представилась, спутала ее с другой украинкой, тоже супругой коллеги ее брата (мягкий акцент был налицо), только добродушной и отзывчивой, — сколько же лет прошло с тех пор? — именно эта дама и достала ей по блату дивный отрез на платье…
— Ирочка, здравствуй, это Поля! Да, давненько мы не говорили,
все недосуг. Как ты себя чувствуешь? Когда приезжает твой брат?Ирина искренне обрадовалась звонку украинской благодетельницы, с которой она не говорила сто лет и в свое время так вяло поблагодарила за отрез (а платье получилось — хоть в Кремль на прием выходи!), что до сих пор испытывала неудобство. Вопросы о самочувствии и брате упали, как соль на рану. Ирина уже давно считала своего брата скрягой, зажравшимся в своих заграницах, несмотря на приличные подарки, которые он ей регулярно привозил. Она ожидала от него приглашения в Вашингтон, а не шмоток, она ни разу не была за границей и жаждала ее понюхать. Напрасно Руслановский объяснял ей, что ЦК не поощряет подобных приездов родственников (загадочные причины сводились к простому соображению: можно обойтись и без этого), однако сестрица этому не верила и все объясняла скопидомством брата. Свое согласие на симуляцию болезни и сохранение этого в строжайшей тайне (как и все у чекистов) она дала, взяв с Рус-лановского клятву пригласить ее в Вашингтон, хотя считала симуляцию богопротивной и грозившей обернуться в истинную болезнь. От жены коллеги и начальника брата секретов не было, это же не артистки или портнихи, это же проверенная публика, свои.
— Да хорошо я себя чувствую, и зачем он только всю эту гадость придумал? Разве можно придумывать болезнь человеку? — тут же сломалась она и выдала строжайший секрет.
— Так ты что? Здорова? — удивилась Полина.
— Слава богу, здорова, Поленька. Хотя чувствую себя хуже, чем раньше, и это мой брат накликал. Правильно говорят: не употребляй слова всуе. Вроде бы из-за меня стал каждый месяц приезжать, а жену там оставляет… Уж если ты и завел какую-то кралю, то нечего родную сестру в это дело впутывать (новый поворот, вконец ошеломивший Полину). А прилетает он завтра, сегодня по телефону звонил…
Эта новость заставила Карцева оцепенеть: в чем дело? почему эти выезды санкционирует Катков? неужели его раскрыли и водят за нос? Не надо паники! (в животе засвербило), спокойно (ладони покрылись потом, жилка на виске пульсировала), без паники, могут быть и другие дела. Может, его отпуск вполне естественен. Впервые в жизни Карцева, который мог заснуть в любое время и в любом месте — просто Уинстон Черчилль! — поразила жестокая бессонница, причем все время чудились шаги на лестнице и воспаленный мозг рисовал картины собственного расстрела, почему-то у стены полуразрушенного дома, с повязкой на глазах. «Взвод, пли!» — истошно визжал молодой лейтенант и всаживал ему в грудь пулю за пулей из своего «Макарова».
Пока Карцев мучился, его соперник уже коснулся ногами московской земли и спешил на встречу с шефом, намеченную на девять утра. Он успел привыкнуть к этим рандеву, хотя видел в них массу неудобств: прежде всего, из-за вопросов непосвященных насчет сестры. Совсем не ощущая себя любящим братом и благодетелем, резидент чувствовал слабость легенды и добавлял к ней другие личные заботы. Строительство дачи, стремление поменять квартиру, слишком вольное поведение его восемнадцатилетнего сына, который привел в квартиру папы десятиклассницу, объявил ее своей женой и произвел на свет дитя (сущая правда, вот сукин сын!), — так что легенда укреплялась в расчете, что ее отголоски дойдут до Карцева и внесут успокоение в его душу.
— Он просит один миллион долларов, — докладывал резидент на очередной встрече с руководителями разведки.
— Это много, но придется дать, — сказал Катков. — Только предупредите его, чтобы он жил по средствам, не кутил и не пил. Иначе на него может обратить внимание ФБР. Вообще мы слабо контролируем поведение наших агентов. Помните, в свое время в Англии сгорел клерк адмиралтейства Вассал? И все из-за того, что он каждый день надевал на работу шелковый галстук, вызывая зависть коллег…
— Я знаю это дело, — заметил Руслановский. — Боюсь, что эта версия распространена английской контрразведкой, дабы скрыть своего «крота». Что касается Уэста, то он чрезвычайно осторожен и профессионален, каждый раз твердит мне, что самое страшное в разведке — это случайность, именно она и губит агентов. Он очень волнуется в связи с бегством Гусятникова…
— А чего волноваться? Вам же хорошо известно, что Гусятников о нем не знает. Ничего, этого предателя все равно настигнет пуля, мы еще до него дотянемся… — шеф ловко разыгрывал перед резидентом свои гамбиты (не дай бог догадается, что Гусятников послан Центром).