Ближе к истине

Не сразу, подобно звездам на вечернем небе, стали проявляться в моем сознании имена создателей этих песен Григория Пономаренко, Виктора Бокова, Маргариты Агашиной… Через исполнителей: Людмилы Зыкиной, Ольги Воронец, Анны Стрельченко… Которые прошли тот же путь «от артистов из народа до народного артиста».

Через Людмилу Зыкину началось, если это можно считать началом, мое знакомство с Григорием Пономаренко. Это милая и забавная история. Я учился тогда в Литературном институге в Москве. Как-то после удачной сдачи очередного экзамена мы в полном составе нашей комнаты Женей Дубровиным, Валерой Шатыгиным и Сеней Кудиновым отправились на ВДНХ отдохнуть и расслабиться. (Туда вход для студентов был бесплатный). После Соснового бора — ВДНХ было коронным местом нашего времяпрепровождения. Обычно мы сбрасывались на бутылку коньяка три звездочки (он стоил тогда 4 руб. 20 коп). За 80 коп. брали один шашлык на четверых и «гуляли». После «выветривались» по выставке.

На этот раз мы «разгулялись» не на шутку. «На сэкономленные». Это такой студенческий способ «гулять»: берете бутылку коньяка в торговой палатке и рассуждаете так: если заказать четыре по сто двадцать пять в ресторане, то это будет стоить 8 руб. 40 коп. (Там наценка 100 %). На «сэкономленные» 4 руб. 20 коп. берете четыре полноценных шашлыка в кафе, которые в ресторане обошлись бы в два раза дороже. Снова получаете «экономию». На «сэкономленные» покупаете еще бутылку коньяка и т. д.

Утром подсчитали, сколько мы «сэкономили» — получилось 32 руб. Вместо обычных 5. Гуляли — веселились, подсчитали — прослезились. Теперь нам предстояло питаться по системе «зубы на полку». Правда, эту жестокую перспективу нам скрашивали воспоминания о знакомстве с Людмилой Зыкиной. С самой Людмилой Зыкиной! Она тогда была восходящей звездой.

Дело было так. В кафе, где мы «гуляли» на «сэкономленные», к нам подсел небольшого роста человечек. Потертый такой, с глубокими залысинами и живыми серыми глазами. Тоже, как и мы, уже поддатый. Он сказал: «Ребята, вы меня не прогоняйте, я могу вас познакомить, если хотите, с Людмилой Зыкиной».

— Что — о-о?! — взревели мы в один голос. — А вы кто такой?

— Я руководитель художественной самодеятельности завода, где начинала Людмила…

Мы вытаращили на незнакомца глаза. Прикольно! Такого приключения даже во сне не сочинишь.

— Вы это серьезно? — уже с полным нашим уважением поинтересовались мы.

— Вполне.

— А где вы ее возьмете? Из кармана вытащите?

— Зачем так? Поедем сейчас к ней. Она нас чаем угостит…

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— Может, позвонить сначала?

— Зачем? Не надо. Явимся и скажем — здрасьте. Только цветы надо купить.

Мы купили на «сэкономленные» цветы и отправились в гости. Сначала на метро, потом троллейбусом, потом на трамвае куда-то долго ехали. Потом шли еще пешком.

Потом поднимались на этаж. И все боялись потерять Алексеевича — так было по батюшке нашего знакомца. И мы бдили его как заложника: вдруг врет. Но вот перед нами дверь. Звоним… Помню, я испытывал нечто такое, как если бы мы звонили в дверь сказки X. Андерсена: вот сейчас откроется дверь, и к нам выйдет Дюймовочка. Но вместо Дюймовочки к нам вышла рослая круглолицая девушка — сама Людмила Зыкина. Румянец во всю щеку. Я мигом отрезвел. Однокашники мои тоже. И смутились, в душе все-таки уверенные, что заложник наш Алексеевич врет. Бесстрашный Сеня Кудинов, самый высокий среди нас, выступил вперед и молча уставился на хозяйку своим единственным глазом. Второй ему выбили в драке в детстве. Она в халате по — домашнему. Окинула нас веселым взглядом, выдернула из нашей толпы Алексеевича, они обнялись на пороге, расцеловались к нашему вящему удивлению и удовольствию, и она спросила у него:

— А это кто?

— Это студенты из Литинститута. Они тебя любят.

— Да — а-а? — Не очень удивилась, но явно обрадовалась она. — Так заходите, чаю попьем. При этих ее словах Алексеевич победно оглянулся на нас.

Тут мы только пришли в себя. Женя Дубровин, как самый галантный из нас, отодвинул Сеню, который все еще рассматривал знаменитость единственным глазом, и вручил Зыкиной цветы. Она приняла букет с легким наклоном головы и отступила в глубь прихожей. И тут мы кинулись жать ей руку, говорить комплименты. А самый представительный Сеня потянулся губами целовать ее в щеку…

Дальше шум, гам, звон чайных чашек, теснота на кухне. Откуда-то появилась волоокая, полненькая женщина по имени Ольга Константиновна. Кажется, хозяйка квартиры, у которой Зыкина снимала комнату. Потом мы перешли в большую красиво меблированную гостиную, расселись за круглым столом… Пили пахучий чай, заправленный коньячком. Потом Люда спела нам «Течет Волга». А потом… Меня разморило после чая, и я стал плохо соображать, где я и что со мной происходит. Помню, я старался назвать ее по отчеству, но у меня ничего не получалось. А потом мы ехали в метро, и я всем, кто стоял возле меня, рассказывал, что мы едем из гостей от Людмилы Зыки

ной. Я ставил торчком большой палец и говорил: «Во такая баба!» Женя Дубровин меня оттаскивал, а люди не обижались.

Теперь, чтобы забыть о горестном нашем материальном положении, мы перебирали подробности вчерашнего приключения, невероятно привирая и расцвечивая наше похождение, посмеиваясь над Сеней, который весь вечер «гипнотизировал» Зыкину своим единственным глазом.

Позже, уже заканчивая институт, мы побывали на концертах Екатерины Шавриной, Ольги Воронец, Анны Стрельченко… Смутно помню рядом с Шавриной простоватого улыбчивого баяниста. Это и был Григорий Пономаренко.

Когда я понял позже, что то был Пономаренко, который написал «Ивушку» и «Я назову тебя зоренькой», я ужасно гордился тем, что видел его собственными глазами.

Потом, говорят, он появился в Краснодаре. Якобы переехал жить сюда. Я в то время активно писал и печатался в местных газетах и альманахе «Кубань». Водил дружбу с писателями и поэтами. От некоторых слышал о Пономаренко. И вот, когда я работал уже ответственным секретарем альманаха «Кубань», к нам в редакцию зашли Григорий Федорович и Вероника Журавлева. Красивые, импозантные. Дверь в секретариат была всегда открыта, поэтому, наверное, они вошли сначала к нам. Поздоровались. Я их сразу узнал, но не поверил своим глазам. Это было в начале января нового 1983 года. Я провел их в кабинет редактора. Редактором тогда был Александр Васильевич Стрыгин. Поговорили. Гости вручили нам пригласительные билеты на свой творческий концерт. С портретом Григория Федоровича на первой странице. Мне он написал на нем: «Виктору Семеновичу в Новый 1983 год. Желаю здоровья, творческих удач и радостей». На портрете он красивый, холеный. Свежее, сравнительно молодое лицо, с вдумчивыми, добрыми глазами. В репертуаре этого концерта были мои любимые «Ивушка», «Я назову тебя зоренькой», «Тополя», «Отговорила роща золотая»…

На второй странице пригласительного билета мое внимание привлекли слова Виктора Бокова: «В его песнях есть та народность, которую подчас не удается взять в руки даже самым маститым мастерам».

Я узрел в этих словах некое противопоставление: как будто где-то есть композиторы высшего класса, а Поно

маренко ниже их. Я понимаю, почему он написал эти слова: Григория Федоровича всю жизнь считали самодеятельным композитором. Это снобистское уничижение он пронес через всю свою жизнь. Я тогда и сейчас задаюсь вопросом: почему народ предпочитает его песни, а не маститых? Да потому, что он окончил, вернее, всю жизнь учился в самых престижных университетах — в народных. Он не только постиг музыкальные академические науки, он своим творчеством обогатил их, продвинул песенное искусство так далеко, куда маститым еще идти и идти.

Одно время я работал в научно — исследовательском институте, был председателем профкома. На первомайский праздник мы решили пригласить к нам кого-нибудь из знаменитых артистов. Кого? Конечно же Григория Пономаренко с Вероникой. Вот только согласятся ли они? Высокое собрание поручило мне связаться с ними и пригласить. Я позвонил. К телефону подошла Вероника. Я изложил сугь дела. Она передала трубку Григорию Федоровичу. Он долго не расспрашивал. Когда, где, во сколько нам быть? Я: «Тогда-то, за вами приедет машина».