Блог
Шрифт:
Как только случалось чудо совершенного совпадения, двукрылое ядрышко взлетало, и начинался следующий этап жизни — фаза порхания. Эта пора была коротка, она длилась всего несколько часов. Но путь каждой бобовой особи до нее был долог. Прежде чем найти совершенную половинку, должно было случиться огромное количество слияний и разъятий. Именно из-за большого количества слияний казалось, что существа склонны к бессистемным, неразборчивым связям. Но так казалось только неискушенному наблюдателю. Искушенный же понимал, что их целью был не сам акт слияния (о! это был тяжкий труд в угоду жестокой эволюции!), целью существ были неустанные попытки разобраться в себе, в своем соответствии партнеру и в своих с ним отношениях. Трудности поиска усугублялись еще и тем, что в ходе любого пробного слияния происходил обмен генетическим материалом, и крылышко из каждой спины всякий раз появлялось чуточку измененным. Но, как говорится, страшен
Кстати сказать, существа вымерли так давно, что до сих пор не ясно ни чем они питались, ни какова была продолжительность жизни отдельной особи, ни был ли у существ какой-нибудь пол. И уж тем более неизвестно, кем могли быть упоминаемые нами исследователи этих существ. Зато доподлинно известно, что бобов погубило…
Итак, фаза порхания длилась короткие часы. За эти часы каждая идеальная пара должна была выбрать другую идеальную пару и совершить в воздухе брачный танец. Что происходило в воздухе между парами, кроме самого танца, неизвестно. Тем не менее именно в результате танца стартовала следующая фаза жизни существ. Среди исследователей для обозначения прекрасного явления брачного танца этих славных крылатых почему-то прижился сомнительный термин «свинг» (хотя с похабной улыбкой утверждалось, что слово «свинг» — название танца). Извращенные аллюзии на парные манипуляции совсем других существ, чьи репродукционные отношения были так далеки от совершенства!
Вернемся к послеполетной жизни существ, которая называется «фаза дольки». Отпорхав и отсвинговав положенный им природой срок, пары, не разомкнув объятий, убирали крылышки и падали наземь. Через какое-то время каждая пара делилась на четыре дольки. Остатками конечностей дольки затаскивали свои усеченные тельца в укромные места, где, питаясь неизвестно чем, они подрастали вширь до формы кофейного боба, который тут же отправлялся на поиски идеальной половинки. Так замыкался их жизненный круг.
Существа были совершенны. Они были совершенно красивы во всех фазах жизненного цикла. Они составляли совершенно идеальную пару своему партнеру по размножению. Они были совершенно невкусными, поэтому не имелось хищников, чьей пищей они могли быть. Они были совершенно безвредными, ибо до сих пор не выяснено, что служило пищей для них. Совершенной была связь между их поколениями: они не умирали, вырастив потомство, а раз за разом сами становились частью потомства. В перспективе на свете должен был остаться только их вид, покрыв собой всю свободную поверхность планеты. Судьба распорядилась иначе.
Наблюдая за несовершенством мира, в котором им довелось возникнуть, существа замечали, какими порой разными и неподходящими друг другу партнерами были представители других видов. Особенно близко они могли наблюдать лохматых двуногих соседей. Их почему-то называли прямоходящими, хотя они сильно сутулились при ходьбе и едва не загребали землю верхними конечностями. Прежде вокруг них водилось много разных других существ, но сутулые прямоходящие всех соседей либо съели, либо распугали. Лохмачи были невероятно несовершенны. Любая их особь не была похожа на другую. Спаривание происходило не спонтанно, а после непонятных ритуалов между особо непохожими и несоразмерными соседями. Те, что крупнее, были особенно отвратительны, они, как наши кофейные бобы, имели возможность слияния почти со всеми особями помельче, добровольно или после небольшой трепки. Зато те сутулые мужские особи, что были изящнее и гораздо больше походили на своих потенциальных спарринг-партнеров, и, по мнению совершенных бобов, вероятнее могли привести весь свой вид к совершенному единообразию, чаще всего лишались возможности спариваться. Либо теми уродцами, у которых с партнерами и так все было в порядке, либо теми особями, которые к спариванию предназначались.
Среди бобов уже начали делать ставки на срок окончательного вырождения соседей, но тут эволюция совершила очередной зигзаг. В театре три звонка предшествуют началу спектакля. В жизни можно и одного звонка не дождаться, но любое их количество, в отличие от театра, предвещает финал. Звонков кофейные бобы услышали целых три, и по иронии судьбы все три от своих соседей — кандидатов на вымирание. Обиднее всего было не то, что соседи не были эволюционными конкурентами и их пищевые цепочки нигде не пересекались. А то обиднее, что совершенство было погублено своей противоположностью.
С первым звоночком бобы справились легко:
когда лохматые вдруг решили пробовать «кофе» на зуб, достаточно было выпустить немного жидкости, склеивающей бобовые тельца при слиянии, чтобы двуногие навсегда отказались от проб.Второй звоночек тоже не нанес особого урона, хотя, как и любая неприятность, оказался неожиданным. Там, где совершенные существа почти всей популяцией любили греться на солнышке, лохматые завели обычай всем стадом гоняться за своими четвероногими соседями. Все бы ничего — земля мягка, а бобовый панцирь крепок, но греться приятнее на камнях, а у четвероногих — копыта… Пришлось греться в других местах, где больше тени и вообще, честно говоря, холодно…
Третий звонок зазвенел, едва утих второй. Нам уже известно, что фаза порхания была особенно красивой. Бобы не раз замечали, что не только они, но и некоторые из лохмачей — те, что поменьше размером, — с восхищением наблюдают за ними. Однажды это же заметил и один из сутулых прямоходящих, только что отвергнутый своим менее крупным сородичем. Неужели этот сородич предпочел пустое наблюдение совершенной красоты сладости мерзкого процесса спаривания?! Отвергнутый схватил ближайшее порхающее ядрышко, вонзил что-то губительно острое в прорези для крыльев, чтобы зафиксировать их размах, и понес отказавшей особи. Странно, но крылатое ядрышко, зацепленное за свалявшиеся лохмы, стало аргументом для немедленного спаривания…
Так совершенство стало причиной собственного конца, так красота стала собственной жертвой. Так, погубив совершенство и красоту, родилась мода.
(14 комментариев — оставить комментарий)
ВСЕ КОММЕНТАРИИ УДАЛЕНЫ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕМ
Этот день обрушил остатки моей веры в человечество, но Геннадий дал небольшую надежду.
Уже который день продираемся через тропический лес, он же джунгли, он же сельва. Боестолкновений больше не было. Был заход в деревушку и городок, была попытка напасть на нас. Заняв оборону, мы решили попытаться разойтись миром. Геннадий активно настаивал на стрельбе, но мы с Лерой, при молчаливой поддержке Кирилла и посмеивающемся нейтралитете Жени, настояли на переговорах. Мы кричали, что не хотим их убивать, что мы не из анклава, что нам нужно просто уйти… Похоже, командир этих коммандос оказался вменяемым человеком: «just let them go». Я все думаю: почему нас не снабдили парализующим оружием? Эффект игры был бы тот же, но результат не оказался бы таким кровавым. Видимо, потому же, почему нас просят заходить в населенные пункты: им нужны трупы нашими руками. Вопрос как раз в том, зачем им это? Впрочем, вопрос этот уже риторический. Никаких эпидемий мы нигде не наблюдали.
Сделали плот, пару дней шли по реке, когда она стала забирать резко на восток, пришлось снова углубляться в лес. Здесь места безлюднее, чем в саванне. Несколько раз натыкались на остатки заброшенных деревень. По всему нашему маршруту, а в джунглях в особенности, вокруг нас бушевала жизнь, но мертво молчала антропопустыня. Правда, при недружелюбии аборигенов нашу жизнь это только упрощало.
Все началось с того, что мы наткнулись на пойманного зверька. Это был какой-то грызун. Его поймали в силок, и, видимо, давно. Зверек не догадался перегрызть веревку, а грыз траву вокруг себя в радиусе своей неволи. Он уже успел исхудать, а ловушку так и не проверили. Примерно в километре от этого места прямо по ходу нашего движения удалось рассмотреть довольно большое поселение, спрятанное в джунглях. Дома, дворы, улицы были вписаны в пейзаж так аккуратно, что, если бы мы искали не целенаправленно, с использованием компьютерного распознавания образов, их было бы не разглядеть. Все представлялось целым и ухоженным, но движения не наблюдалось. Среди прочего мы разглядели пару зданий, похожих на церкви. Здесь должно было жить много людей, но никого не было видно. Все время, пока мы готовили и ели зверька, оказавшегося до обидного худосочным, датчики движения молчали. Скорее всего, незадолго до нас поселение было покинуто. Мы привели оружие в боевую готовность, проверили работу дыхательных фильтров, выдвинули нанокамеры на наибольший радиус, настроили навигацию на максимальное разрешение и осторожно стали приближаться к поселку.
Первыми нас почуяли собаки. Это был радостный с визгом лай, каким верный пес встречает хозяина, а не нежданного гостя. Раздался треск ломающихся веток: к нам мчался с десяток бурбулей и собак-убийц других похожих пород. Не стреляйте, — крикнул Геннадий, — они нам рады. И вправду, их хвосты виляли так интенсивно, что впору было этим «геликоптерам» взлететь мордами вниз. Псы радостно обнюхивали нас, лизали ладони и «подрывали» их носами, подставляя себя для почесывания за ушами, — они явно соскучились по людям.