Блок верности
Шрифт:
Вот, двери оставил, это удобно. А интеллектуальный утюг выбросил, теперь сам договариваюсь с рубашкой, какую температуру выставить при глажке.
Дети, слава Богу, растут у меня в суровом стоическом пренебрежении к нынешней технике. У сына есть пони, маленькая брыкастая тварь, у дочки вообще целый зверинец: кролики, пауки, змеи. Да-да, настоящие змеи, и дочь вообще заявила, что станет герпетологом, когда совсем вырастет. Зная ее характер, могу не сомневаться, что станет. У жены замечательный сад и настоящий огород с помидорами и прочим съестным, так что пластиком мы не питаемся.
А у Василия Ильича, Васеньки, который звонил сегодня и сейчас ожидает меня сейчас в качестве гостя, так у того вообще полный запрет на «гаги», сиречь,
Я поднялся по ступеням широченной своей лестницы, прошел в холл и увидал одиноко сидящего Васеньку. Он расположился в любимом своем уголке, который всегда занимал. У меня там домашняя пальмочка в кадке, небольшой столик подле нее и два диванчика белой кожи, один напротив другого. На столике был выставлен чайник, посуда всякая мелкая, и варенье от своих яблонь. Ясное дело, жена встретила моего старого друга, усадила в его законный угол и вежливо ретировалась. Мужчины разговоры говорить будут за государевы дела. Поговорить было о чем, потому что не говорили мы еще с Васенькой толком после гибели моего аналитика Семенова. Меня совсем затрепали, да и у Василия Ильича служба не самая простая.
Господи, как же я рад возвращаться домой, прямо расплываюсь весь от умиления!
– Здорово, Ильич! – сказал я, подходя к Ваське.
Тот привстал – ах, вот оно, гусарское воспитание – поприветствовал меня поклоном и рукопожатием, а потом мы обнялись и позволили себе рассмеяться. Мы знакомы лет пять, с начала моей карьеры в новой жизни. Василий отличный мужик, умный, спокойный, я всегда рад его видеть.
– Здорово, диггер, – ответил Василий Ильич Рязанов, и похлопал меня по спине, – ну, как ты, Сережа? Изольешь?
Говорят, только хамы на вопрос «как дела» начинают долго и тщательно рассказывать, как у них дела. Это был как раз тот самый случай. Я умею быть хамом, когда от меня этого ждет старый товарищ, полковник ГРУ по совместительству.
– Сейчас изолью, – пообещал я.
Надо, надо было излить душу Василию, кому же еще, как не ему. Что-то и жене можно было излить, но только в рамках, дабы не тревожилась особенно. А Рязанову можно было без рамок, с безжалостным кавалерийским размахом. Ему чем безрамочнее, тем точнее. А свои, ведомственные, рамки он потом сам расставит. Их там учили рамки расставлять, я точно знаю.
– Тогда сначала чайку вашего знаменитого, – пожелал старый друг.
– Может, чего покрепче? – спросил я, – есть и другие напитки, в бутылках крепкого стекла.
– Стекло бутылки крепче черепа, – сказал Вася, и пояснил, – «что покрепче» отбивает мысль. Знаешь, это такие штучки, в черепе водятся.
Да знаю я, знаю, что у тебя в черепе. Будь у тебя там что другое, тебя бы сейчас здесь не было.
У меня был свой иван-чай, на который многие слетались. Мы тут целые чайные вечера устраивали, похлеще офицерских собраний в прежние времена, разве что дамы наши без бальных платьев по причине изменения моды.
– Бери, Вася, – сказал я, угощая товарища, и себя не забыв.
Это были слова именно для себя, потому что Вася и так уже давно взял, за ним не заржавеет. Скромность в их конторе не приветствовалась, а если скромник и попадался, то очень быстро его перековывали во что-то более приличествующее имиджу и сути заведения.
Слегка промочив горло, можно было приступать. Василий не слишком сентиментален, и даже если визит бывал дружеским, все равно мы говорили и о делах.
– Ну, надеюсь, ты уже оклемался, – констатировал Василий таким тоном, что не возразишь.
– А что, есть выбор? – попробовал я барахтаться.
– Что еще за выбор? – удивился Василий.
Он был из династии, что служила России больше ста пятидесяти лет, а то и все триста. В их домашнем тезаурусе не было слова «выбор».
– Ну, вдруг процентовочка
там расшаталась… – протянул я.Это была наша старая с ним игра, вроде как он государев человек, а я разгильдяй, которому лишь бы не работать.
– Держится процентовочка, – сказал Василий.
Девяносто четыре процента людей, населяющих эту планету, утверждают, что они всегда знали о том, что наш мир является виртуальным. Вот такие пироги… Психологи объяснили это тем, что в людях защита сработала. Мы-то думали, что пойдут революции, склады с едой и тряпьем вынесут, все переспят со всем, что движется, и так далее. Ну да, побеспредельничали малость – но не до жути. Правительства армию ввели в города – а люди вдруг заявили, если верить опросам, что и так все это знали, и без вашего Харитонова. То ли эта самая «защита» была предписана Свыше, как часть программного кода, то ли мы и впрямь такие пассивные, но почти у всех сработало.
А у примерно шести процентов психология не сработала. Именно из этих процентов мой контингент наиболее активных. И если раньше он был стабилен, этот процент, то нынче потихоньку растет. Говорят, что если подрастет до десяти, то вот тогда и пойдет плясать губерния. Тогда пиши караул, не удержим население от веселья. А веселиться они умеют, стволов на руках миллионы и миллионы. Но нам, государевым людям, нам ведь все равно, живые мы или цифровые, наша профессия – Родину защищать. И пока процентовочку мы держим в рамках. Мы с Васей товарищи по оружию.
– Может, по оружию чего не так… – вроде как вслух подумал я.
Тема оружия была важной. Рассказывали, что ожидается много всего интересненького, например, плазменные боеголовки. Суть была в том, что гиперзвуковая болванка, подлетая к цели, начинала тормозить, превращая воздух вокруг себя в плазму, с температуркой всего-то в районе двадцати тысяч градусов. И этот шарик нежно обрушивался на цель, испаряя металл, как воск. Бронетитан испарялся, не говоря уж о более мирных деталях конструкции. Ой, простите, конечно же не «испарялся», а «будет испаряться», когда все это дело изобретут. А еще изобретут темпоральные боеприпасы, там суть в создании сферической области, небольшой, с пару метров диаметром, на краях которой время будет отставать от времени в центре на пару септосекунд. Всего-то на такой крохотный квант времени, совсем незаметный, но достаточный для того, чтобы сгенерировать «волну Шеховцева», которая, в свою очередь, распространится метров на двести-триста. И все, что попадет в эту зону, подвергнется темпоральному смещению. На левой гусенице танка будет одно время, а на правой плюс триста лет, со всеми вытекающими. Говорят, танки будут ржаветь на скаку и рассыпаться, как трухлявые пни. Конечно, все это будет, когда изобретут.
Антигравы на подходе, а c ними примерно то же, что с темпоральными штучками. Малейшая разбалансировка гравитационной системы – и территория проваливается в тартарары, потому что планета-то крутится и летит, а ваш танк остается на месте, в зоне гравимолчания.
Отслеживать оружейную активность среди сектантов было одной из задач моей конторы. Я знал, что во многом дублировался смежниками из ГРУ и ФСБ, и считал это правильным. Тем более, что мы вполне официально обменивались информацией в рабочее время, а чем-то и потом делились, под иван-чай.
– Часовые на посту, – успокоил меня Василий насчет оружия.
– И мои на посту, – сказал я.
Вася удовлетворенно кивнул, мол, он и не сомневался, что службу я бдил, бдю и впредь буду бдить тщательно.
– Теперь давай про Линдера, – быстро продолжил Василий.
Я понял, что мои докладные по происшествию Василий уже изучил. Теперь он погонит быстро, в галоп. Чтобы собраться с мыслями, мне пришлось не менее быстро парировать:
– Нет, это ты мне давай про Линдера. Я ведь имею право знать, почему все это произошло именно тогда, когда мы к нему отправились. И вообще, это что – наше земное творчество, или «вмешак»?