Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
Шрифт:

— На, бери.

В темноте услышала, как Толя вырывая страницы, как трещал раздираемый переплет…

Через минуту в печке вспыхнул огонь. Анатолий сидел на корточках и сосредоточенно дул в печку. Тьма отступила к стенам. Отблески яркого пламени заплясали на полу.

Я смотрела, как коробились, изгибались охваченные огнем книжные страницы, как огненные струйки потекли по обломкам стула, и мне вдруг стало очень грустно.

Но тут Анатолий поднялся и, повернувшись ко мне, широко раскинул руки. Сказал, улыбаясь:

— Ну… здравствуй,

моя Верочка!

Он обнял меня и прижал мое лицо к своей груди. И все, что пугало, мучило меня при одной только мысли о возможной встрече с Толей, окончательно исчезло. Я забыла обо всем. Обо всем на свете! Лишь сознание, что я в его объятиях, что он рядом, жив, здоров, не ранен, владело мною в эти короткие минуты счастья…

Не помню, сколько времени мы стояли так неподвижно. Лицо мое было мокрым от слез. Я сама не знала, почему плакала в эти минуты. Просто слезы хлынули внезапно, и я не могла, да и не старалась их удержать.

— Ну что ты, что ты, Верочка! — повторял Анатолий. — Ведь все хорошо, мы оба живы и наконец увиделись.

Он усадил меня на диван и сел рядом. Утерев слезы, я вгляделась в его лицо. Оно огрубело, обветрилось. Губы, раньше пухлые, совсем еще мальчишеские, потрескались. Выражение глаз стало иным. И сами глаза как-то сузились и будто удлинились.

Глядя на Толю, я думала, что ему много, наверное, пришлось испытать за это время. Хотела спросить, как ему удалось тогда в Клепиках уйти от немцев, но сдержалась. Ведь, спросив, я должна была бы говорить о себе, обо всем том, что произошло там, в Клепиках, со мной.

— Слушай, Вера, — будто спохватившись, произнес Анатолий, — чего же мы сидим? Ведь ты же наверняка хочешь есть, а я, дурак, и не подумал…

Он вскочил, поднял с пола свой вещевой мешок, поставил его на стол и стал вынимать из него свертки, приговаривая:

— Вот сало… вот сухари… вот сахар… вот масло… вот банка сгущенного молока…

Я смотрела на продукты, как в волшебном сне. «Боже мой, — думала я, — если бы все это маме!» Мне даже захотелось, не говоря ни слова, схватить эти свертки и бежать с ними наверх…

— Ну вот, — сказал Анатолий, разворачивая один сверток за другим, — сейчас будем ужинать.

— Толя, — не выдержала я, — можно я отнесу немного еды маме? Она там, наверху… Я только что была у нее, она спит…

— Ну вот и прекрасно! — воскликнул Анатолий. — И пусть себе спит. Утром отнесешь.

В комнате становилось теплее. Анатолий снял шинель, подложил в огонь еще несколько обломков стула, вынул из кармана перочинный нож и стал открывать банку со сгущенным молоком.

— Послушай, — сказала я, — зачем столько продуктов?.. И почему ты не отдал их отцу?

— Не беспокойся, — ответил Анатолий, — я его не обидел. А потом, — с каким-то смешком проговорил он, пробивая острием ножа отверстие в банке, — старик больше живет пищей духовной, чем земной…

Мне почему-то подумалось: «Говорил ли ему Федор Васильевич, что я бывала у них дома? Неужели скрыл? Но почему?! Впрочем, судя по письму,

которое я получила от Анатолия, он знал, что я виделась с его отцом…»

— Толенька, — начала я, — ты ведь так и не сказал мне, где воюешь, на каком участке, в какой части?

— Военная тайна, — усмехнулся Анатолий и добавил уже серьезно: — Служу на Карельском перешейке, в стройбате. До генерала, как видишь, еще не дослужился.

— И надолго ты в Ленинград?

— Отпуск на двое суток. Это значит… — он отдернул рукав гимнастерки и взглянул на часы, — это значит, еще тридцать один час ноль-ноль минут. Однако не будем сейчас думать об этом. Прошу к столу!

С шутливой галантностью Анатолий отодвинул стул, приглашая меня сесть. Мне стало почему-то неприятно, что Толя так торопится за стол. Но тут же я одернула себя: «Какая я дура! Как же я не поняла? Ведь он конечно же знает, насколько голодно сейчас в городе! Он просто жалеет меня, понимает, что я хочу есть, прежде всего есть!..»

Я взяла бутерброд, приготовленный Толей, — сухарь, намазанный маслом, и на нем кусок сала. Показалось, что ничего вкуснее я в жизни не пробовала. Поймала на себе мгновенный взгляд Анатолия и наконец сообразила, что ем, как дикарка, поспешно откусывая, набивая полный рот. Отвернулась и стала есть медленнее.

— Не стесняйся, Веруня, — сочувственно сказал Анатолий. — Знаю, как вы здесь живете.

— А у вас… а у вас на фронте кормят хорошо? — спросила я, делая поспешный глоток.

— Сказать, что хорошо, не могу. Но, во всяком случае, от голода не страдаем. Послушай, у вас есть тут где-нибудь чайник? Мы бы вскипятили воду и со сгущенкой…

— В доме нет воды, Толя. Водопровод не работает, — сказала я.

Он удивленно посмотрел на меня, тихо свистнул:

— Да-а… дела!.. А как же…

— Впрочем, в некоторых колонках на улицах, говорят, вода еще есть… Но давай не будем об этом. Скажи, там, где ты находишься, опасно?

— Опасность — понятие относительное. Стреляют, конечно, и снаряды кидают, и из минометов шпарят.

— Но ты… но тебе приходится… ходить в атаку? — с замиранием сердца спросила я.

— Всякое бывает. «`A la guerre comme `a la guerre», — с явно напускным безразличием ответил Анатолий. — Вообще-то наш батальон занят строительными работами. Роем землянки, строим блиндажи и всякие там укрепления… Я ведь все-таки без пяти минут архитектор… Ну, а ты, Вера? — спросил он. — Ты-то как?

— Работаю в госпитале. Фельдшерицей.

Толя встал, подбросил в печку еще несколько обломков стула, потом подошел ко мне, положил руки на плечи.

— Почему ты не раздеваешься? Ведь уже тепло.

Я и в самом деле по-прежнему сидела в ватнике и пальто, Толя помог мне раздеться.

Оставшись в одном платье, почувствовала себя как-то непривычно — в госпитале в последнее время я носила под халатом ватник и снимала его, только когда ложилась в постель. Толя осмотрел меня с ног до головы, но как-то быстро, украдкой.

Поделиться с друзьями: