Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.
Шрифт:
Раздражение обнаруживалось не только в столовых [75] . «Все были раздражены до невероятности», – вспоминал Д. С. Лихачев [76] . Стычки и споры между людьми обычны для любого времени, не только для войны, но характерными тут являлись их накал и их причины. Раздражение вызывали и неприспособленные к блокадным тяготам, житейски беспомощные горожане и те, кто удивлял своим здоровым видом. Продавщицы неприязненно относились к тем, кто готов был часами стоять у пустых прилавков [77] .
75
Змитриченко А. О. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 93; Капранов Б. Дневник. Цит. по: Будни подвига. Блокадная жизнь ленинградцев в дневниках, рисунках, документах. СПб., 2006. С. 38 (Запись 19 ноября 1941 г.); Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки. С. 274 (Дневниковая запись 29 января 1942 г.); Коноплева М. С. В блокированном Ленинграде. Дневник. 4 октября 1941 г.: ОР РНБ. Ф. 368. Д. 1. Л. 123; Н. П. Заветновская– Т. В. Заветновской. 5 февраля 1942 г.: Там же. Ф. 1273. Л. 32.
76
Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 473. Свидетельства об этом, возможно, являются чрезмерно эмоциональными и пристрастными, но игнорировать их нельзя. См. дневник А. Лепковича: «Люди настолько огрубели, что в городе не узнаешь ни одного человека, пережившего это время тем, каким он был» (Лепкович А. Дневник. 20 мая 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 59. Л. 18 об.); письмо А. И. Зеленовой друзьям 22 февраля 1942 г.: «Мечтаем о любой еде. Перегрызлись друг с другом, презираем друг друга, ибо условия, в которых мы находились, обнажили все качества» (Анна Ивановна Зеленова. Статьи. Воспоминания. Письма. СПб., 2006. С. 115); запись в дневнике М. Тихомирова 21 января 1942 г.: «Толпа людей с ведрами и другими посудинами ругается, кричит; воду черпают, стоя на коленях, проливают, толкаются…» (Дневник Миши Тихомирова. СПб., 2010. С. 29). См. также: Рабинович М. Б. Воспоминания о долгой жизни. СПб., 1996. С. 189.
77
См. дневник В. Базановой: «Прохожу мимо рынка. Стоят очереди. Если спросишь, зачем стоят, получишь раздраженный ответ продавщицы: „Они сами не знают, за чем стоят. Говоришь, что ничего нет“». (Базанова В. Вчера было девять тревог… // Нева. 1999. № 1. С. 129 (Дневниковая запись 22 ноября 1941 г.)); Дневник
Ехавшие в трамвае – к попутчикам, которые пытались втиснуться в переполненный вагон [78] . Люди в очередях – к отстаивавшим свое право быть впереди обладателям различных «номерков». Раздражал медленно бредущий прохожий, мешающий идти другим [79] . Раздражали крик голодного ребенка, даже уборщица, согревшая чай за полчаса до обеденного перерыва и лишившая всех надежд выпить его горячим [80] .
«Злоба была от голода», – отмечала А. О. Змитриченко [81] и она, несомненно, права. Но в блокадной повседневности, как и в любой другой, многое обусловливалось традициями воспитания, образования и культуры, зависело от стечения обстоятельств и от реалий, которые не могли изменить. Определить причины раздражения трудно еще и потому, что иногда сами блокадники не могли внятно их объяснить, а проявления их эмоций несоразмерны тем конкретным поводам, которые их вызвали.
78
О криках, «истерических воплях», ругани в трамваях говорилось даже в имевших оптимистический характер очерках Н. Тихонова; он, правда, подчеркивает, что они являлись редкими (Тихонов. Ленинград в ноябре // Тихонов Н. Ленинград принимает бой. С. 304); см. также: УманскаяА. С. Дневник. 12 декабря 1941 г.: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 72. Л. 44; Фадеев А. Ленинград в дни блокады (Из дневника) // Фадеев А. Собр. соч. Т. 4. М., 1970. С. 118.
79
Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 476. По устному свидетельству блокадницы Е. М. (1910 г. р.) более всего она боялась, что кто-то упадет перед ней на дороге: не было сил ни перешагнуть через него, ни обойти его.
80
Ходорков Л. А. Материалы блокадных записей. 4 марта 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-р. Д. 140. Л. 20; Зеленская И. Д. Дневник. 22 ноября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 34 об.
81
Змитриченко А. О. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 93.
5
Главной причиной деградации человека – физической и духовной – являлся голод. Наиболее зримая его примета – внешний вид людей. «На прохожих с нормальным розовым лицом оглядываются», – записал в дневнике 17 января 1942 г. Л. А. Ходорков [82] . Часто отмечали опухшие лица блокадников. Обычно опухание связывали с чрезмерным потреблением воды с солью – это несколько смягчало муки голода [83] . Возможно, здесь сказалась и выдача «безкарточных» супов в ведомственных и фабрично-заводских столовых [84] . Разрешалось брать иногда несколько порций такой белесоватой жидкости, «пустой», без макарон, крупы и мяса; часть супов относили домой. Последствия не замедлили проявиться: сначала начинали опухать ноги, затем «водянка» распространялась по всему телу – заплывали даже глаза. Было трудно ходить, ощущалась сильная боль в ногах, привычная обувь становилась мала.
82
Ходорков Л. А. Материалы блокадных записей. 17 января 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-р. Д. 140. Л. 15.
83
Стругацкий Н. З. Дневник. Цит. по: Скаладис А. Братья Стругацкие. М., 2008. С. 34 (Запись 22 декабря 1941 г.); Козлова Г. И. Мои студенческие годы. С. 199; Черкизов В. Ф. Дневник блокадного времени. С. 39 (Запись 11 января 1942 г.).
84
См. воспоминания Д. Н. Лазарева об обедах в Доме ученых в октябре – ноябре 1941 г.: «Мой сосед слева рассказывает, что он пропустил за день 8 тарелок супа…» (Лазарев Д. Н. Ленинград в блокаде. С. 196).
Очевидцы едины в своих наблюдениях – по ним без труда можно составить портрет блокадника, далекого от «хлебных мест». Бледные, исхудавшие, одутловатые, опухшие («опавшие и оплывшие», по выражению И. Д. Зеленской [85] ), с желтоватым или землистым цветом лица [86] . Морщины, синяки, белесоватые, налитые водой мешки под глазами [87] . Походка – «особая» и «странная» [88] . Идут так, «будто ноги мешают, точно к ним привешены пудовые гири» [89] . Не ходят – переставляют ноги «по вершку», с особым усилием. «Никакого кокетства – ноги врозь и палка вперед», – писал о «сильно утилитарной» походке одной из женщин М. И. Чайко [90] . Движения медленные, идут тихо и осторожно, нередко даже дети ходят, опираясь на палки и костыли [91] .
85
Зеленская И. Д. Дневник. 18 ноября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 33 об.
86
Петерсон В. Дневник. 6 января 1942 г.: Там же. Д. 86. Л. 7 об. – 8; М. В. Машкова – С. М. Машбиц. 5 ноября 1941 г. // Публичная библиотека в годы войны. С. 115; Янушевич З. В. Случайные записки. С. 62; Кулагин Г. Дневник и память. С. 203; Боровикова А. Н. Дневник. 15 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 15. Л. 101; Левина Э. Письма к другу // Ленинградцы в дни блокады. Сборник. Л., 1947. С. 204; Зеленская И. Д. Дневник. 18 ноября 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. On. 1. Д. 35. Л. 33 об.; Из дневника Галько Леонида Павловича // Оборона Ленинграда. 1941–1944. Воспоминания и дневники участников. Л., 1968. С. 517 (Запись 18 января 1942 г.); Постникова Э. П. Записки блокады: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 2 об. – 3; Краков М. М. Дневник. 13 февраля 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 53. Л. 12; Баженов Н. В. О том, как они умирали (Из записной книжки): ОПИ НГМ. Оп. 2. Д. 440. Л. 10.
87
Петерсон В. Дневник. 6 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 86. Л. 7 об. – 8; Капица П. В море погасли огни. Блокадные дневники. М., 1974. С. 261 (Дневниковая запись 17 января 1942 г.); Грязное Ф. А. Дневник. С. 138.
88
Стенограмма сообщения Трофимова П. П.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 126. Л. 20; Грязное Ф. А. Дневник. С. 138 (Запись 6 декабря 1941 г.).
89
Грязное Ф. А. Дневник. С. 138.
90
Дневник М. И. Чайко // Труды Государственного музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 5. С. 123.
91
«Ноги опухли и не держат, падаю от малейшего толчка» (Краков М. М. Дневник. 26 февраля 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 53. Л. 14). См. также: БлатинА. Вечный огонь Ленинграда. Записки журналиста. М., 1976. С. 240; Силина Е. М. Дневник. 27 февраля 1942 г. // Зимин И. В. Из дневника блокадницы. Битва за Ленинград: Проблемы современных исследований. Сборник статей. СПб., 2007. С. 253; Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 7 (Запись 21 декабря 1941 г.).
Речь у многих замедленная – ее интонации очень рельефно удалось передать И. Быльеву в рассказе о художнике Я. Николаеве. Тот пролил суп и предложил обмен: «…Продолжает с теми же чрезвычайными усилиями… Я дам тебе свой крупяной талон, а ты… как его… это… а ты на него получишь и мы с тобой… как его… это…» [92]
Страшными были приметы цинги – особенно отчетливо они проявились весной 1942 г.
На ногах кожа становилась фиолетовой и покрывалась багровыми пупырышками. Они остекленевали и ходить было очень больно; у некоторых хромота оставалась и много месяцев спустя. Возникали боли в желудке, тело покрывалось фурункулами, лица – «запекшимися болячками» [93] . Разбухал язык, кислая пища казалась горькой, сладкая – кислой [94] . Один из характерных признаков цинги – выпадение зубов из воспаленных десен. Медицинское точное и суховатое перечисление проявлений этого недуга у М. А. Бочавер сопровождается даже метафорой: «Мы у себя вынимали их просто, без труда, рукой, как сигареты из пачки» [95] .
92
Быльев И. Из дневника // Художники города-фронта. Воспоминания и дневники ленинградских художников. Л., 1973. С. 333.
93
Лазарев Д. Н. Ленинград в блокаде. С. 208; Интервью с Е. И. Образцовой. С. 247; Зеленская И. Д. Дневник. 18 декабря 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 44 об.
94
Бочавер М. А. Это – было: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 7. Л. 51–52.
95
Там же. См. также: Лазарев Д. Н. Ленинград в блокаде. С. 208; Солдатенков С. В. В историческую комиссию Совета ветеранов ЛГУ // «Мы знаем, что значит война…». С. 283.
К «блокадным» лицам быстро привыкли – приехавшим издалека они казались еще более страшными. Б. Бабочкин, побывавший в Ленинграде весной 1942 г., рассказывал позднее: «Пришла актриса, была красавица… Теперь вывалились зубы, развалина… Питалась тем, что у склада, рано утром, собирала раздавленных крыс – грузовиками ночью» [96] . Но были и такие люди, при виде которых приходили в ужас даже многое повидавшие блокадники: «Это что-то не знаю что. Если бы я не встретила его на улице… не узнала бы» [97] , «я испугалась, так он страшен, лицо опухло» [98] , «я была поражена его видом, он заметно опух» [99] , «как… изменился, этого нельзя рассказать, невозможно представить» [100] . Общаться с такими людьми, очевидно, было сложно. Они и сами стыдились своего вида (особенно женщины) [101] , старались отворачиваться. Да и что оставалось делать, когда было заметно, как их собеседники с трудом подавляют испуг, стесняются пристально вглядываться в лица. Как «дистрофикам», изуродованным голодом, с замедленными речью и жестами, вести обычный разговор, когда оцепенение, жалость и сострадание охватывает всех, кто их видит? И ничего не поправить – каждый голодный день делает их облик еще более неузнаваемым и страшным. Может быть, отчасти и поэтому люди переставали следить за опрятностью и чистотой своей одежды, умываться, заботиться о личной гигиене. Другими причинами (и, пожалуй, более важными) были немощность истощенных блокадников, отсутствие в квартирах света, тепла и воды, закрытие бань и пунктов бытового обслуживания [102] . Обилие грязных, закопченных лиц не раз отмечалось в свидетельствах о зиме 1941–1942 гг. [103]
96
Иванов Вс. Дневники. М., 2001. С. 203–204; см. запись рассказа красноармейца, приехавшего в отпуск в город: «… Говорит, что он… никогда не думал, что живые люди могут дойти до такого состояния» (Дневник Миши Тихомирова. С. 44 (Запись 21 февраля 1942 г.)).
97
Боровикова А. Н. Дневник. 15 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 15. Л. 101.
98
Н. Заветновская – Т. В. Заветновской. 22 декабря 1941 г.: ОР РНБ. Ф. 1273 Л. 23 об.
99
М. В. Машкова – С. М. Машбиц. 5 ноября 1941 г. // Публичная библиотека в годы войны. С. 115.
100
Ерохина (Клишевич) Н. Н. Дневник. 15 июня 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. On. 1. Д. 490. Л. 35.
101
См. запись в дневнике П. Капицы 17 января 1942 г.: «…Потупляют взгляд или стыдливо отворачивают худые носатые лица, чтобы мы не могли видеть преждевременных морщин, синяков и «цыпок» под глазами. А если какая взглядом невзначай, то смущенно» (Капица П. В море погасли огни. С. 261).
102
Как отмечалось в отчете Ленинградской городской плановой комиссии, за период с 1 июля 1941 г. по 1 января 1942 г. число пунктов по ремонту обуви уменьшилось с 398 до 86, прекратили работу бани, и большинство пунктов бытового обслуживания, а также почти все прачечные (Из отчета Ленгорплана «Ленинград в период войны и блокады» // 900 героических дней. С. 297).
103
Никулин А. П. В осажденном городе. Краткие записи. 13 января, 14–15 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 83. Л. 36; Зеленская И. Д. Дневник. 26 января 1942 г.: Там же. Д. 35. Л. 58 об.; Боровикова А. Н. Дневник. 15 января 1942 г.: Там же. Д. 15. Л. 101; Загорская А. П. Дневник. 30 декабря 1941 г.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 47. Л. 16; Силина Е. М. Дневник // Зимин И. В. Из дневника блокадницы. С. 253 (Запись 27 февраля 1942 г.); Заболотская Л. К. Дневник // Человек в блокаде. С. 132; С. А. Павлова – С. Н. Кондратьеву// Труды Государственного музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 5. С. 180.
Т. Нежинцева писала, как ей было стыдно идти в роддом немытой: «…оказалось, что все были такие» [104] .
Нет дров, нет сил, чтобы их принести, нет тепла. Нет воды [105] – истощенным горожанам, которым трудно дойти до колонок и проруби, приходится всячески ее сберегать, использовать только для питья и приготовления пищи. Очень мало бань, их нечем топить – побывать в них можно лишь по нарядам и талонам, которые не всем были доступны. Как отмечала И. Д. Зеленская, бывали случаи, когда «даже баня становится непомерной роскошью, т. к. в ней ледяной холод, чуть теплая вода и страшные очереди» [106] . В обледеневших квартирах и общежитиях люди не моются неделями и месяцами [107] . Спят одетыми, стараются не вставать с постели, прячась от холода за ворохом одеял. Не работает канализация, квартиры, лестницы и дворы залиты нечистотами. Крысы и вши стали приметой «смертного времени» [108] . Педикулез грозил каждому: вшей находили не только у сирот, переданных в детский дом (что случалось чаще всего), но и у рабочих [109] . Нет света, не работают общественный транспорт, почта и радио [110] – нет возможности читать, писать, заниматься домашним бытом, встречаться с друзьями, узнавать новости.
104
Нежинцева Т. Расскажу о своем муже // Голоса из блокады. С. 348.
105
Зимой 1941–1942 гг. было заморожено 6369 водопроводных вводов (43 % от общего числа) (Ковальчук В. М. 900 дней блокады. Ленинград. 1941–1944. СПб., 2005. С. 76).
106
Зеленская И. Д. Дневник. 10 декабря 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 41 об.
107
Из дневника Галько Леонида Павловича. С. 515 (Запись 4 января 1942 г.). См. также воспоминания Е. Капустиной о студенческом общежитии в Физическом институте ЛГУ: «Лежали люди, закрытые одеялом и тряпьем. Я предложила умыться. От умывания они… отказались, сказали, что потом будет еще холодней» (Капустина Е. Из блокадных дней студентки. С. 220).
108
Секретарь Октябрьского РК ВЛКСМ Б. П. Федоров вспоминал, как в одной из квартир на улице Глинки обнаружили истощенного мужчину: «Когда стали его осматривать, то оказалось, что у него пятки были объедены крысами. У него не было сил спасти себя от крыс, хотя он был жив» (Федоров Б. П. [Стенографическая запись воспоминаний] // Оборона Ленинграда. С. 467). О крысах блокадники всегда вспоминали с особым содроганием: «…Толстая крыса скачками бросилась в мою сторону, соскочив с лица умершей две недели назад тети» (Глазунов И. С. Россия распятая. Т. 1. Кн. 2. С. 102); «… Жрали они машинное масло, жрали мертвых, которые лежали на заводе в ожидании своей очереди» (Гречина О. Спасаюсь спасая. С. 262). Инструктор по кадрам Петроградской конторы связи Л. М. Аршинцева сообщала о том, что почтальоны «на лестницах спотыкались на… покойников, которых грызли крысы» (Стенограмма сообщения Аршинцевой Л. М.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 4. Л. 2–2 об.). «У многих трупов съедаются конечности… Это примитивный морг вместе с крысами превратится в активный источник заразы», – отмечалось в письме начальника земснаряда «Волхов» М. Ф. Зыбина заместителю председателя Леноблисполкома Н. Н. Шеховцову 6 февраля 1942 г. (Водоканал Ленинграда. 1941–1945. Водоснабжение и канализация Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. СПб., 1995. С. 234).
109
Даже осенью 1942 г. на заводе им. Егорова педикулез был обнаружен у 25–30 % рабочих (Капитонова В. М. Дневник. 22 сентября 1942 г.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 55. Л. 6).
110
Коган Л. Р. Дневник. 1 февраля 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 1035. Д. 1. Л. 1; В те дни. Ленинградский альбом. Текст Николая Тихонова. М.; Л., 1946. С. 26.
Когда в сентябре 1941 г. запретили пользоваться электроприборами и ограничили (2,5 литрами в месяц) выдачу керосина, один из блокадников сетовал на то, что придется ходить в неглаженном белье [111] . Спустя несколько недель на эти мелочи перестали обращать внимание. Чувство озноба от холода, не проходившее, даже если накрывались несколькими одеялами или пальто (некоторые из переживших зиму 1941/42 гг. подчеркивали, что оно являлось куда большим испытанием, чем голод), заставляло горожан ходить в валенках и шубах не только весной, но и позднее, вплоть до июля 1942 г. [112] Истощенным было труднее согреться — не стыдились облачаться в «сборную одежду», по выражению Г. А. Князева, обычно более потрепанную и грязную [113] . И носили ее все: и рабочие, и интеллигенты. А. Фадеев, встретившись с ленинградскими писателями, сразу скомандовал в присущем ему патетическом тоне: «Ордера! Ордера всем! Нужно одеться» [114] .
111
Кулявко В. Блокадный дневник // Нева. 2004. № 1 (Запись 17 сентября 1941 г.).
112
«Не могу расстаться с валенками и зимним пальто», – записывал в дневнике 15 мая 1942 г. Н. В. Баженов (Баженов Н. В. О том, как они умирали… (Из записной книжки): ОПИ НГМ. Оп. 2. Д. 440. Л. 14). Г. Гоппе рассказывал в 1945 г. знакомый о том, что «до сих пор холод из себя не выгнать». На вопрос о том, что страшнее – голод или холод – он отвечал: «Холод… к нему привыкнуть нельзя» (Гоппе Г. Маршруты одного путешествия // Дети города-героя. Л., 1974. С. 77). См. также: Д. И. Митрохин – П. Д. Этингеру. 20 мая 1942 г. // Книга о Митрохине. Статьи. Письма. Воспоминания. М., 1986. С. 195; Алиментарная дистрофия в блокированном Ленинграде. С. 130.
113
См. рассказ А. С. Саванина об одной из работниц Госбанка: «…Ходила исключительно грязная, закопченная и в таком одеянии, что до войны, кажется, ни у кого такого и не было! Откуда-то были вытащены лохмотья, закопченные, замусоленные и все одето на себя» (Саванин А. С. Ленинградская городская контора Госбанка в годы войны // Доживем ли мы до тишины. С. 226); Стенограмму сообщения М. И. Скворцова: «Люди приходили к нам в партком, опираясь на палочки. Они были страшно истощены, грязны, замотаны в тряпки»: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 110. Л. 10. Из дневников Г. А. Князева С. 53 (Запись 7 февраля 1942 г.); см. также Соловьева О. Воспоминания о пережитой блокаде юной защитницы города Ленинграда (1941–1945 годы): ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 25. Л. 5; Гаврилина Н. Е. Воспоминания о блокаде: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 150. Л. 6; Осипова Н. П. Дневник. 5 декабря 1941 г.: Там же. Д. 93. Л. 16; Стенограмма сообщения Усова С. В.: Там же. Д. 131. Л. 39 об.
114
Вечтомова Е. Вопреки всему. Из ленинградских блокадных записей // Литературное наследство. Т. 78. Кн. 2. М., 1966. С. 246; см. также: Воспоминания об Ольге Берггольц. Л., 1977. С. 256; Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 473.
6
«Ест кашу медленно, ложка дрожит в костлявой ручке» – это отданный в детский дом изголодавшийся ребенок, у которого мать отбирала еду, «маленький тощий скелетик с большим черепом над личиком в кулачок» [115] . Медленность в поглощении еды – не только от истощения, но и от жгучей потребности продолжить миг насыщения до бесконечности, в надежде, что это ежеминутное, ломающее все и вся чувство голода отступит. В жестах и мимике человека, поедающего хлеб, есть и ощущение страха от того, что он может лишиться своего крохотного кусочка. Есть и сосредоточенность только на этом кусочке, отрешенность от «мира» и от других людей. И есть «прислушивание» к себе, стремление удостовериться, что голод проходит. И есть болезненное ощущение от сдерживания себя – каким искушением являлось это желание съесть хлеб сразу и целиком! В артистическом действе Б. Бабочкина, рассказавшего своим друзьям о поездке в осажденный город, некоторые из этих деталей выявлены очень рельефно: «Мимическая сцена – как едят хлеб в Ленинграде: закрывает ломтик, оглядывается, отламывает кусочек с ноготок, – и его еще раз пополам, кладет в рот, откидывается на стуле и с неподвижным лицом ждет, когда крошка растает во рту… И опять к куску» [116] .
115
Зеленская И. Д. Дневник. 15 марта 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 69.
116
Иванов B. C. Дневники. М., 2001. С. 204.
М. В. Машкова с отвращением писала об одном знакомом архитекторе, который делил хлеб на 50 кусочков, складывал их в две коробки, по коробочкам рассыпал мизерными порциями сахар, «мельчил» и другие продукты. «Хлеб не просто съедается, а предварительно по кусочкам раскладывается в шахматном и ином порядке», – узнав об этом, муж Машковой даже перестал делить хлеб на маленькие части [117] . Его можно было понять, но такие действия едва ли стоит оценивать только как патологические.
117
Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 26 (Запись 10 марта 1942 г.).
Каждый спасался как мог. Кто-то, разделив паек, обычно съедал его утром, днем и вечером, но для кого-то четырехчасовое ожидание обеда или ужина оказывалось непереносимым. Поделить на 50 кусочков – и терпеть придется только 15–20 минут. Пусть эти дозы микроскопические и не утолят они голода, но остается, хотя нередко и иллюзорная, надежда на то, что страдания удастся уменьшить. Раскладывание по коробкам – это средство сдерживания себя, и пожалуй даже, самоуспокоения: глядя на быстрое исчезновение кусочков в первой коробочке, можно утешать себя тем, что другая коробочка еще полна. И строгий «архитектурный» порядок расположения хлебных кусочков тоже можно объяснить как нечто, помогающее преодолевать искушение съесть все сразу. Другое дело, что эти манипуляции могут впоследствии усложняться, утрачивая первоначальные цели. В таких действиях человек приобретает психологическую устойчивость, но отдаляется от других людей. Им кажутся непонятными и иррациональными эти ритуалы и они оценивают их как начало деградации.